Таинственная бутылка - Гарин Фабиан Абрамович - Страница 11

• Предыдущая
• 11/14
• Следующая

На улице пустынно. По обеим сторонам старые липы. Они уже отцветали, и сладкий запах разносился по деревне. Вокруг бледно-желтых цветов лип вились пчелы. Панинский мед славился по всей области.

За домами расстилался луг. На нем паслись коровы, лениво отмахиваясь хвостами от слепней и мух. Пастушок сидел под деревом и что-то мастерил.

— Ты бы тут остался? — спросил Дима.

Сеня сорвал травинку, пожевал ее и выплюнул. И в свою очередь спросил:

— Совсем?

— Ну да! Тут веселей, чем у нас. Верно?

— Один нет, с мамкой остался бы.

— Ты как девочка, — рассердился Дима, — все мамка да мамка, даже подполковнику про нее сказал.

— Она у меня одна, я ее больше всех люблю.

— А я и без мамки тут жил бы, — возразил Дима,

— Она у тебя не родная, — сказал Сеня и направился к липам.

Дима обиделся. Он лишился матери на третьем году, жизни, совсем не помнил ее. Отец весь день работал на колхозном складе, куда-то часто уезжал и тогда за ним присматривала соседка, мать Пети Зубарева. Дима рос своенравным, немного озлобленным. Когда ему минуло восемь лет, отец привел в дом Прасковью Ивановну. Мальчик искоса взглянул на нее и ушел на улицу. Однако в тот день он впервые обедал дома. Прасковья Ивановна заботилась о Диме, ласково обращалась с ним, но он ни за что не хотел называть чужую женщину мамой, а тетей как-то неловко было. Он никогда не обращался к мачехе, пока она, бывало, не спросит: «Дима, ты есть хочешь?» Однажды она уехала в город, а возвратившись, вскипятила чугунок воды, кликнула с улицы Диму, выкупала его в корыте и надела на него новые штаны, чулки и черные ботинки на шнурках.

— Осенью пойдешь в школу. Не хуже других будешь, — сказала Прасковья Ивановна.

Дима благодарно взглянул на мачеху. Когда стемнело, он взобрался на печь и неожиданно для Прасковьи Ивановны сказал:

— Спокойной ночи, мамка!

Прасковья Ивановна взволнованно ответила:

— Спи спокойно, сынок!

Сейчас ему было обидно, что Сеня сказал: «Она тебе не родная». Ну и что? Андрейку Дынникова родная мать бьет, а Прасковья Ивановна ни разу не замахнулась на него. Она его и по имени не называет, а только сынок. В другое время Дима не стерпел бы и поссорился с Сеней, но сейчас, в ожидании возвращения подполковника, когда предстоит прокатиться на машине до самой Точилиной пасеки — не время. «Когда-нибудь я ему скажу», — подумал он про себя и медленно пошел вслед за Сеней.

Под липами лежали трое панинских ребят. Такие же, как в Точилиной пасеке, круглоголовые, загорелые, с нерасчесанными кудрями и босые.

— Издалека будете? — спросил один из мальчиков.

— Вон из того дома, что под черепицей стоит, — уклончиво ответил Дима, прислонился к дереву и стал ковырять ногтем кору.

— Ваня, ведь там подполковник живет, — сказал другой.

Ваня посмотрел на Диму, прищурив левый глаз:

— Беженцы? — спросил он.

Сеня вмешался, боясь как бы Дима не проговорился:

— Никакие мы не беженцы. Подполковник наш дядя, мы приехали его проведать.

— Криворученко-то?

— Ага!

— Полно врать, — не глядя на Диму с Сеней, сказал вполголоса Ваня, — родственнички выискались.

Дима схитрил:

— Не веришь — поди спроси!

Ваня привстал, измерил взглядом Диму с Сеней с головы до ног и предложил:

— Играть будете с нами?

Сначала играли в лапту, потом в жмурки. С крыльца раздался голос лейтенанта:

— Дима! Сеня!

— Идем домой, — предложил Сеня, — дядя приехал, обедать будем.

Они ушли, провожаемые пытливыми взорами панинских ребят.

* *

*

Капитан Журавлев жил в лесу, в маленькой палатке. Над койкой к брезенту была приколота булавкой фотография: две девочки, обнявшись, смотрели одна на другую. На макушке у них торчали банты.

Криворученко застал Журавлева в палатке. Он сидел на койке и пил горячий чай, наливая в кружку из термоса. При виде подполковника Журавлев поднялся и отдал приветствие.

— Возьмите карту-километровку и уединимся, — предложил Криворученко. — Командарм задачу поставил.

— Карта со мной, — ответил Журавлев.

Через час они возвратились в палатку. С кухни принесли обед. Подполковник сидел на складном стуле, а капитан на своей койке.

— Ваши? — спросил Криворученко, глядя на фотографию.

— Мои, — гордо ответил Журавлев, — близнецы. Хорошие девочки. Когда вернусь, они, наверное, уже барышнями будут.

Некоторое время ели молча. В лесу стояла глубокая тишина. Пахло разогретой хвоей.

— Знаете, о чем я люблю помечтать, когда стоит вот такая непривычная тишина? — сказал Криворученко.

— О том, как мы победно закончим войну, — ответил Журавлев.

— В этом я не сомневаюсь, — улыбнулся Криворученко, — я о другом. Вот кончится война, страна залечит свои раны, наши дети вырастут, ваши девочки, как вы выразились, станут барышнями, и вдруг — представьте себе на минуту — приедут они в этот самый лес, вот на это самое место, где мы сейчас обедаем, и начнут валить старые сосны, готовить площадку для будущего города или завода. И никогда они не подумают, что вот на этом месте десять-пятнадцать лет назад сидел их отец на койке, готовил пилотов к боевым операциям, что травой давно поросли все тропки, которые проложили наши бойцы в лесах в дни Великой Отечественной войны. А мы с вами, капитан, уже состаримся к тому времени и будем рассказывать внукам, как воевали.

— Не знаю как вы, товарищ подполковник, — возразил Журавлев, — но мне только тридцать лет, и я раньше чем в шестьдесят из авиации не уйду. Да и после шестидесяти лет мне хватит работенки: учить, готовить молодых пилотов. Я когда-нибудь сам вернусь в эти края, но уже как путешественник или проводник экскурсии… Впрочем, ешьте, обед почти остыл.

Насытившись вкусным обедом, Сеня поблагодарил и встал из-за стола. Спросить, когда вернется подполковник он не решался и молча стоял посреди комнаты. Дима подошел к нему. Капитан заметил, что мальчик приуныл и спросил:

— Что, ребята, загрустили? Домой хотите?

— Да! — произнес Сеня и взглянул на Диму. Он не сомневался в том, что Дима еще долго мог бы прожить здесь в надежде попасть на передовую. Он и сам бы не прочь, но его ждет мать, она беспокоится. Ждут и ребята, которые хотят узнать, чем кончилось их путешествие, нашли ли они подполковника Криворученко. Рассказов хватит на целый год, и хорошо бы поехать домой.

— Обязательно поедете, ребятки, но придется дождаться подполковника. А пока сыграем с вами в интересную игру. Выдумал ее лейтенант, сам смастерил, сам рисовал.

Хозяйка убрала со стола котелки, тарелки, ложки. Мищенко разостлал чистую газету, потом вытащил из-под кровати чемодан и достал сложенный лист бумаги. На листе были нарисованы река, горы и квадратики с цифрами. Каждый играющий получил цветную фишку. Первым начал капитан. Он бросил на стол два кубика, сосчитал — восемь — и поставил свою фишку у подножья горы на квадрат с цифрой восемь.

Незаметно пробежал послеобеденный отдых.

— Возьмите карту и фишки и идите на крыльцо, там поиграете, — сказал капитан, — а мы с лейтенантом еще поработаем. Подполковник скоро вернется, посадим вас в машину, и вы мигом будете дома.

Наступил вечер, а подполковник все не возвращался. Ребята уже который раз начинали игру сначала, уже давно был выпит чай с молоком, Мищенко подарил им по блокноту и цветному карандашу, а подполковника все не было. Вдруг глухо зазвонил телефон. Капитан снял трубку. Ребята не отрывали глаз от капитана, стараясь по выражению его лица узнать, кто звонит, но капитан спокойно ответил в трубку:

— Слушаюсь! Есть! Есть! Слушаюсь!

Потом он положил трубку и сказал:

— Звонил подполковник, сказал, что вернется ночью, так что вы только утром поедете в Точилину пасеку.

Сеня загрустил, он все думал о матери. Нет, не простит она ему этого путешествия. Лучше было по-хорошему рассказать о письме партизан, и она, конечно, разрешила бы пойти в Кочки. За такую самовольную отлучку отец взгрел бы, а мать, нет, мать не ударит, но она, верно, плачет, убивается.

• Предыдущая
• 11/14
• Следующая