Квест - Акунин Борис - Страница 99

Очень хорошо зная, какой эффект он производит на окружающих, Наполеон засмеялся. Ему хотелось шутить.

– Какой нынче день?

– Понедельник, седьмое сентября, сир.

– А у русских?

– По их календарю двадцать шестое августа.

– До чего ж они медлительны! Не поспевают за временем.

Все охотно засмеялись этому немудрящему mot,[142] а император продолжил: – На том я и построил свой план. Мы не дадим Кутузову опомниться. Никогда ещё сражение такого размаха не начиналось так быстро, вдруг. Эжен, ты готов? – спросил он пасынка. – Немедленно всеми силами, не дожидаясь, пока поднимется туман, и без артиллерийской подготовки ударь по центру их позиции. Пушки подтянуты к нашему правому флангу, как я велел? Отлично! Одновременно с атакой вице-короля осыпать ядрами русские флеши и марш-марш, вперёд! Мы начнём ровно в шесть, а к семи противник дрогнет. Его правый фланг не тронется с места из-за канонады. Резервы будут брошены к центру, а мы скатаем его оборону с левого фланга, как ковёр! Кавалерия довершит разгром. Это будет самая быстрая из моих побед!

Диспозиция не представляла собою ничего особенного. По сути дела, она была очень проста, но император и не верил в сложные диспозиции. Главное, что маршалам и генералам она показалась совершенно гениальной. Те военачальники, кому предстояло участвовать в наступлении, рысцой побежали к лошадям. Девиз нынешнего дня был «быстрота».

– Констан, давайте ваш бульон! – велел монарх, садясь к столу и вытягивая шею, чтоб ему повязали салфетку. – Что вы еле шевелитесь, будто сонная муха? Живей, живей! Какой странный вкус, – сказал он после первой ложки. – Вы пробовали?

Лакей наморщил лоб, будто смысл этого простого вопроса дошёл до него не сразу.

– Да, сир. Разумеется, сир. Вы ведь знаете, сир, что я пробую всякое кушанье, прежде чем…

Он не договорил, забыв, с чего начал фразу.

– Что за привкус у бульона, я спрашиваю?

– Привкус? – Валет сделал усилие, чтобы собраться с мыслями. – Ах да, сир. Это повар добавил тимьяна. Для аромата.

– Уйдите к чёрту, Констан! Вы заражаете меня вашей сонливостью.

Великий человек допил бульон.

На холм поминутно взлетали конные ординарцы, докладывая о том, как идёт подготовка к атаке. Подготовка шла превосходно.

Ровно в шесть, согласно приказу, корпус итальянского вице-короля ударил по деревне Бородино и, смяв русских гвардейских егерей, захватил этот центральный пункт позиции. Маршалу Даву, который атаковал земляные укрепления, обороняемые опытным генералом Багратионом, повезло меньше. Флеши ответили плотным огнём, прорваться через который оказалось невозможно.

От Даву прислали сказать, что штурм в лоб обойдётся слишком дорого и разумнее предпринять манёвр в обход русских силами корпуса Понятовского.

Наполеон сидел на походном стуле, погружённый в глубокую задумчивость. Адъютанту пришлось повторить вопрос дважды.

– Что? – Великий Человек поднял тяжёлый взгляд. – Им мало? Так дайте им ещё.

Атака повторилась и была отбита с ещё большими потерями. Тем временем русские, оправившись, взяли деревню Бородино обратно, отбросили вице-короля за речку и сожгли мост.

В ставку прибыл сам Даву, контуженный во время неудачного штурма, и стал убеждать императора отказаться от фронтального наступления на флеши.

– Дайте им ещё, – хмуро сказал полководец, потирая лоб.

– Сир, по крайней мере, прикажите совместить штурм с демонстрацией на фланге у Багратиона! Это заставит его отвести часть сил!

И вновь было повторено:

– Дайте им ещё.

Третья попытка закончилась ничем. За нею последовали четвёртая и пятая. Всё поле перед проклятыми Багратионовыми флешами было завалено трупами. Из строя выбыли почти все дивизионные и бригадные генералы. Но император твердил одно и то же: «Дайте им ещё!».

Радостное возбуждение, первоначально царившее на холме, давно уже сменилось тревогой и растерянностью. Никогда ещё свита не видела, чтобы их кумир в разгар битвы был так угрюм и неподвижен.

Сражение затягивалось. Лучшие полки, прошедшие всю Европу, истекали кровью в бессмысленных штыковых ударах. Опасней всего было то, что русские с каждым часом укреплялись духом, видя, какой урон их залпы и контратаки наносят грозному врагу.

К полудню, то есть на шестой час боя французам, несмотря на чудеса доблести и самоотвержения, не удалось добиться успеха ни в одном из пунктов.

Когда император повелел готовиться к наступлению на флеши в восьмой раз, соответствующие распоряжения были отданы, свежие силы подтянуты, но в штабе приказ был встречен гробовым молчанием.

Счастливая случайность – смертельное ранение генерала Багратиона – вызвала замешательство в рядах противника и позволила обессилевшим гренадерам наконец взять заколдованные укрепления.

На холме наступило ликование. Не из-за того, что ценой тысяч жизней удалось захватить несчастную земляную насыпь, а из-за воскресшей веры в гений великого человека. Они все сомневались, а он настоял на своём и оказался прав!

После падения русского левого фланга, согласно диспозиции, составленной самим Наполеоном, успех должна была развить Молодая гвардия. Косой удар этих отборных дивизий обеспечил бы «скатывание ковра» русской обороны слева направо. Скверно начавшаяся баталия была почти выиграна за счёт одного только упорства солдат армии, которую не зря прозвали Великой.

Гвардейцы уже тронулись, на ходу перестраиваясь в штурмовые колонны, но их командиру вздумалось покрасоваться перед императором. Лихо поднявшись на холм, он картинно соскочил с седла перед Наполеоном и спросил, угодно ль его величеству, чтобы Молодая гвардия довершила разгром неприятеля?

– Не нужно, – вяло ответил Бонапарт. – Ничего не нужно…

– Я должен остановить полки?! – пролепетал сражённый генерал.

Монарх устало повторил:

– Ничего не нужно…

Далее в Бородинском сражении произошёл двухчасовой перерыв, по поводу которого долго потом спорили историки, так и не сойдясь во мнениях. Невозможно объяснить, почему гениальный полководец в самый разгар битвы вдруг ослабил натиск и дал русским оправиться. Причины этого загадочного промедления называют самые разные: тыловой рейд казаков, якобы испугавший Наполеона; необходимость перегруппировки; усталость французов.

На самом же деле случилось другое.

Во всё время, пока французские полки с фаталистским упрямством морских валов вновь и вновь обрушивались на неприступные брустверы и, разлетевшись брызгами, откатывались назад, профессор Фондорин находился в нескольких сотнях шагов от Бонапартовой квартиры. Ближе подойти было невозможно. На поле, разбившись на роты, сидели правильными квадратами ветераны Старой гвардии. Бродящий без дела лекарь вызвал бы подозрение.

В лазарет Самсон не вернулся. Ему хотелось понять, возымел ли действие препарат, влитый в императорский бульон.

Однако узнать это не было никакой возможности. Чем больше проходило времени, тем горше делалось у Фондорина на сердце. Бойни, развернувшейся возле флешей, он видеть не мог. О смятении, охватившем свиту императора, не догадывался.

С места, где мучился неизвестностью профессор, казалось, что французская армия управляется единой стальной волей. На поле брани один за другим с барабанным треском и развёрнутыми знамёнами шли новые и новые полки. Сумасшедшим галопом проносились гонцы – то на холм, то с холма.

К полудню Самсон окончательно уверился, что его затея провалилась. То ли Бонапарт не захотел бульону, то ли треклятый Констан по оплошности перевернул тарелку, или же (с отчаяния профессор был уже готов поверить чему угодно) правы Наполеоновы обожатели: их идол – не живой человек, а неуязвимое божество.

Вскоре после полудня по лагерю проскакал адъютант, размахивая кивером и крича: «Победа! Редуты пали» Победа!»

Солдаты зашумели, стали кричать «Vive l’empereur!», а Фондорин проклял свою никчёмность и, кажется, впервые в жизни совершил поступок, в котором нисколько не участвовал разум.