Квест - Акунин Борис - Страница 93

Вот задачка, которая выглядела по-настоящему головоломной. Но Самсон ломать себе голову привык, и, в конце концов, вывел решение. Оно было многоступенчатым, трудноосуществимым и очень опасным. Если кто-то и мог совершить все потребные для успеха действия, то лишь сам Фондорин. Так что права была Кира Ивановна, утаив от мужа свою беременность. Это ничего бы не изменило.

Первое звено в формуле, разработанной профессором, было очень простым. Он заручился поддержкой Алексея Кирилловича Разумовского, своего покровителя и товарища в ботанических изысканиях. Граф слыл утончённым цветоводом. Оранжереи в его подмосковной славились на всю Европу, и немалая часть заслуги принадлежала профессору Фондорину, выведшему в графских цветниках множество небывалых гибридов. В свободное от увлечения флорой время Алексей Кириллович состоял обер-камергером двора и министром просвещения. Рекомендательное письмо от блистательного вельможи обеспечило Самсону конфиденциальную аудиенцию у нового главнокомандующего.

Фельдмаршал Кутузов, занятый множеством дел, вначале слушал вполуха, однако скоро с его морщинистого лица сползла нейтрально-любезная улыбка. Князь хорошо знал людей, он сразу увидел, что перед ним не сумасшедший и не праздный болтун. И не тот человек граф Алексей Кириллович, чтоб попусту разбрасываться настоятельно-рекомендательными письмами.

Главнокомандующий прикрыл дверь плотнее, велел никого к нему не впускать и долго шушукался с мальчишкой. В конце по-стариковски прослезился, расцеловал профессора, перекрестил, помянул Давида с Голиафом, картинно поклонился в пояс. Не то чтоб светлейший так уж поверил диковинному рассказу, но человек он был основательный, ни от каких шансов не отказывался, даже самых мизерных. Когда юноша вышел, фельдмаршал покачал головой, вздохнул да снова уткнулся в важные бумаги. Об очкастом «Давиде» он немедленно позабыл. Но Самсон получил то, чего желал: собственноручное письменное указание светлейшего ко всем воинским и гражданским начальникам оказывать безусловное содействие предъявителю. Так в формуле образовалось второе звено.

Третий этап составленного плана сулился быть позамысловатей. Как ополченцу «Московской военной силы» оказаться подле Императора Всех Французов?

Здесь на помощь профессору пришла геометрия.

Человеческую жизнь можно представить в виде линии, пересекающей пространство (даже два пространства – временнóе и дистанционное). Как сделать, чтобы линия SF (Samson Fondorin) пересеклась с линией NB?

Что здесь самое главное?

Конечно же, правильно определить точку пересечения.

Итак, главный вопрос, стоявший перед Самсоном Фондориным в канун генерального сражения, звучал предельно коротко: ГДЕ?

Корректно сформулированный вопрос – гарантия правильного ответа.

Жизненная линия SF неизбежно окажется в относительной близости от жизненной линии NB там и в тот момент, когда наконец сойдутся для судьбоносной схватки две армии. Этот логический вывод Самсон Данилович счёл несомненным.

Отсюда вытекало, что надобно оказаться на самом переднем крае грядущего сражения, где дистанция между SF и NB сократится до нескольких кратких вёрст. После того как начнётся баталия, свести к нулю сие малозначительное расстояние окажется невозможно, ибо оно заполнится десятками тысяч разгорячённых людей.

Следовательно, что?

Verum![133] Нужно оказаться на той стороне непосредственно перед тем, как грянут пушки. Затесаться в расположение неприятельской армии накануне битвы, устроить так, чтоб линии пересеклись, а прочее предоставить Рассудку, Случаю и Химии.

Человеку обычному это предприятие показалось бы чистейшим сумасбродством, но профессор Фондорин не являлся человеком обычным и ещё менее того мог почитаться сумасбродом. У него всё было точно рассчитано. Вероятность полного успеха затеи он расценивал приблизительно в 38 с половиною процентов (приблизительность объяснялась сложностью исчисления столь труднопредсказуемого фактора, как Случай). Для научного опыта, в ходе которого экспериментатор теоретически может погибнуть, это, конечно, маловато, но ради спасения отчизны можно было рискнуть.

К полку графа М. профессор прибился оттого, что ополченцы оказались геометрически ближе всего к расположению французов. Через Разумовских он был знаком с командиром, поэтому даже не пришлось предъявлять сакраментальное письмо от главнокомандующего. Граф встретил Фондорина со всею сердечностью и радушно позвал присоединиться к обществу офицеров.

Пока всё шло превосходно.

Перед рассветом, когда тьма гуще всего, Самсон намеревался перебраться через поле к лесу, про который говорили, что он уж не наш, а ихний.

Сидя у костра, профессор мысленно рассчитывал дальнейшие свои действия и нетерпеливо ждал момента, когда можно будет к ним приступить. Оттого-то его сначала раздосадовал разговорчивый капитан, вздумавший завести с ним неторопливую беседу. Но первые же слова старого вояки заставили Фондорина насторожиться. Вычисленная формула требовала, чтоб он оказался в стане врага непосредственно в канун сражения, а не днём или двумя раньше. Это сильно повысило бы степень риска, а следовательно снизило бы вероятность успеха, как известно, без того не довольно отрадную.

Во всех делах, в которых Самсон не чувствовал себя знатоком, он привык обращаться за советом и помощью к специалистам в данной области. В вопросах, касавшихся войны, капитан вне сомнения являлся инстанцией авторитетной. Если он полагал, что завтра большого дела не будет, к этому стоило прислушаться.

Профессор стал со всей дотошностью расспрашивать, на каких основаниях сделано сие умозаключение. Офицер охотно и подробно отвечал, полагая, что оживление собеседника вызвано понятной радостью: человек, поди, уж с жизнью простился, а тут целый лишний день.

По всему выходило, что капитан прав. Генерального завтра быть никак не может.

Фондорин вздохнул, задумался. Значит, не в нынешнюю ночь, а в следующую?

– Как вы полагаете? – спросил он ещё у капитана. – Что сражение? Чья возьмёт?

– На всё воля Божья, а только верней всего быть нам битыми, – хладнокровно отвечал специалист, посасывая трубку. – Судите сами. Я с французом сходился трижды: при Австерлице, при Фридланде, при Смоленске. Всякий раз задавал он нам перцу с солью. Очень уж хороша у Бонапарта армия. И сам он хват. Эхе-хе, сударь мой. Наш Михайла Ларионович, конечно, старый конь и борозды не испортит, да только где ему против Наполеона? Не тот аллюр.

Плечи у профессора поникли. Ответственность, которую на себя возложил, придавила его ещё сильней.

– Так что же делать? – потерянно молвил он, думая, что тридцать восемь с половиной процентов – это слишком мало.

– А ничего-с. Надобно биться.

Пехотный капитан был хоть и опытен, но в своём прогнозе оказался прав только отчасти. 24-го августа большого дела не произошло, но случилось среднее.

Рано утром, едва рассеялся туман, император Наполеон, которому перед важным боем вечно не сиделось на месте, объезжал позиции и, разглядев у русских новый редут, вылезший за ночь впереди оборонительной линии, сразу понял, что сей прыщ необходимо поскорей выдавить. Это заставит фельдмаршала Кутузова перекособочить всё просчитанное расположение обороны, а смешать диспозицию неприятеля накануне сражения – половина победы.

От идеи до действия у Бонапарта дистанция была короткая. Он тут же отдал потребные распоряжения. Поскакали ординарцы, громоздкая махина задвигалась, одни колонны переместились вправо, другие влево, и вскоре после полудня завязалось сражение. Пехота из корпуса Даву при поддержке кавалерии Понятовского, всего тридцать пять тысяч человек, разом атаковала русское укрепление. Начался Шевардинский бой, увертюра к последовавшей двумя днями позднее Бородинской битве, которую в Европе знают как bataille de la Moscova.[134]