На языке улиц. Рассказы о петербургской фразеологии - Синдаловский Наум Александрович - Страница 17

Даже в советское время, когда публичные дома с красными фонарями бесследно исчезли, а над баней был установлен неусыпный контроль пролетарской общественности, в городском фольклоре следы недавнего прошлого сохранились. До сих пор в адрес девочек сомнительного поведения в вызывающе коротких юбочках можно услышать питерскую дразнилку: «Дурочка с Фонарного переулочка».

Городской транспорт, о роли и значении которого говорить не приходится, всегда находился в центре внимания фольклора. А поскольку требования к транспорту постоянно опережали его возможности, то и оценки были преимущественно отрицательные. Хвалить транспорт считалось неприличным. На появление каждого нового вида транспорта фольклор откликался мгновенно, а прозвища, пущенные в повседневный речевой оборот остроумными петербуржцами, оставались навеки в арсенале городской мифологии. В основном фольклор был связан с отвратительным качеством дорог. Еще старинные дилижансы в России остроумно прозвали «Нележансами», поскольку на разбитых ухабами русских дорогах ни сидеть, ни лежать в них было невозможно.

В сороковых годах XVIII века в Петербурге появились первые общественные кареты, официально названные омнибусами, что в буквальном переводе с латинского означало «для всех». Петербуржцы по достоинству оценили этот и в самом деле достаточно демократичный и дешевый вид транспорта. Но за дешевизну надо было расплачиваться большими неудобствами. Пассажиров набивалось так много, что слово «омнибус» быстро переделали в «Обнимусь». А по случайному совпадению количества вмещавшихся в омнибус людей с числом христианских воинов, замученных язычниками в армянском городе Севастии в 320 году, их окрестили: «Сорок мучеников».

Когда в Петербурге на смену омнибусам в 1907 году пришли автобусы, их подвергли столь же резкому остракизму. Первые два автобусных маршрута курсировали от Адмиралтейства до Царскосельского (ныне Витебского) и Балтийского вокзалов. Автобусы были нескольких типов: открытые, закрытые и двухэтажные. Пассажиры открытых машин страдали от выхлопных газов, закрытых — от нестерпимой тесноты, двухэтажных — от того и от другого, поскольку нижняя часть была тесной, а верхняя — империал — открытой. Но и те, и другие, и третьи одинаково страдали от чудовищной тряски. Не случайно езду на автобусах горожане окрестили «Египетскими казнями», вспоминая библейский рассказ о божьих карах, некогда постигших Древний Египет.

С началом Первой мировой войны автобусное движение в Петербурге прекратилось. Вновь к автобусам вернулись только в 1926 году. Впрочем, если судить по ленинградскому фольклору, условия езды на автобусах оставались те же. Автобусов было мало. В них было так же тесно. Об одном из них, курсировавшем по маршруту № 111 еще в 1970-х годах говорили: «Несется бешенный, скобарями обвешанный».

В последнее время на улицах города появились вместительные автобусы, прозванные за внешний вид «Чемоданами». Однако, как нам кажется, возникновение прозвища связано не только с внешними формами. Битком набитый салон автобуса и впрямь напоминает чемодан с плотно уложенными вещами.

Эта формула иллюзии здорового консерватизма и мечты о преемственности жизненных ценностей, окрашенной в яркие тона ностальгии по прошлому, не случайно родилась в Ленинграде. Она в буквальном смысле слова была спровоцирована обстоятельствами, которые не могли ускользнуть от пристального взгляда фольклора. Здесь, в Ленинграде, работал прославленный Театр оперы и балета имени С. М. Кирова, бывший Мариинский, который среди истинных петербуржцев-ленинградцев, несмотря на смену политических режимов, всегда назывался «Мариинкой». В 1970-х годах хозяином города был первый секретарь Ленинградского обкома КПСС Григорий Васильевич Романов, случайный однофамилец русских царей, которого ленинградцы язвительно прозвали «Последним Романовым». Здесь успешно работал известный далеко за пределами Ленинграда, популярнейший среди горожан и гостей нашего города бывший магазин купца Елисеева, или «Елисеевский», как его всегда называли. И вправду, если закрыть глаза, отключиться от действительности и на время забыться, можно подумать, что на дворе конец XIX — начало XX века.

«Елисеевский» магазин. Фото 1900-х гг.

В советское время Елисеевский магазин превратился в Гастроном № 1, с обязательным, закрытым от обыкновенной публики, специальным отделом по обслуживанию партийной и советской номенклатуры, который в народе окрестили «Спецхавальником». При этом открытые прилавки самого магазина были удручающе однообразны. Скромный дежурный ассортимент товаров из полутора-двух десятков расхожих наименований не менялся. Был такой анекдот. Возвращается купец Елисеев из мира иного в наши дни и, конечно, прямехонько — в свой магазин — на Невский. Смотрит — интерьеры вроде в порядке, иллюминация — тоже. «Все будто по-прежнему, — замечает Елисеев, — магазин мой торгует, и Романов у власти… Только вот у входа стояло у меня по бочке икры — красной и черной, кому они мешали?»

Между тем в ленинградском фольклоре Елисеевский магазин всегда оставался неким символом старого Петербурга и вызывал в советском человеке чувство гордости за свой город и, замешанные на дрожжах исторической памяти, осторожные надежды на изменение общественного строя. Эта странная ностальгическая смесь, в которой неизвестно чего было больше — печали по прошлому или тоски по будущему, — породила уникальные образцы фольклора. Вот телефонный разговор между Нью-Йорком и Петербургом: «А в сквере, где стоял памятник Екатерине, что сейчас?» — «Памятник Екатерине». — «А напротив, где был Елисеевский магазин?» — «Елисеевский магазин». — «А там, где был Зимний?» — «Зимний». — «А кто правит?» — «Романов». — «Господи, тогда я срочно возвращаюсь». Тогда же родился один из многочисленных вариантов расхожей поговорки: «Елисеев торгует, Мариинка танцует, Романов правит».

В XIX веке «Ждановской жидкостью» не то по имени ее изобретателя, не то по фамилии производителя называли специальный раствор, которым опрыскивали мертвецов, чтобы заглушить трупный запах. Средство пользовалось известным успехом как в медицинской практике, так и в быту горожан, столкнувшихся с печальной необходимостью временно существовать рядом с умершими родственниками. С появлением специализированных моргов и совершенствованием ритуальной службы надобность в «Ждановской жидкости» отпала. О ней будто бы забыли. Однако прошло время, и понятие «Ждановская жидкость», уже ставшее едва ли не специальным медицинским термином, неожиданно пережило второе рождение. И произошло это уже в советское время в связи с именем другого Жданова, известного государственного и политического деятеля, сыгравшего самую зловещую роль в судьбе всей русской и, в частности, ленинградской культуры.

В 1934 году, сразу после убийства С. М. Кирова первым секретарем Ленинградского обкома ВКП(б), или «Ленинградским вождем», как его подобострастно называли в тесном кругу верноподданных партийных выдвиженцев, стал видный партийный деятель А. А. Жданов. Он являлся членом Оргбюро ЦК ВКП(б) и одновременно, находясь в ближайшем политическом окружении Сталина, был активным организатором массовых репрессий 1930–1940-х годов. Во время войны Жданов руководил обороной Ленинграда. Как относились к его деятельности ленинградцы, видно из городского фольклора. Однажды, в 1942 году, в развалинах разбомбленного дома солдаты нашли несколько бочек старого французского вина. Вместо того чтобы этот целительный и калорийный напиток направить на нужды голодающих ленинградцев, Жданов сказал, что вино надо сохранить до конца войны и выпить его в честь победы с товарищем Сталиным. Вино стало неприкосновенным запасом и охранялось чуть ли не наравне со стратегическими объектами. А когда его привезли на праздник Победы в Москву, выяснилось, что вино прокисло. Вместе с тем блокадники рассказывают, что в Смольный самолетами чуть ли не ежедневно, и даже зимой, с Большой земли к столу Жданова доставлялись свежие овощи и фрукты. К этому следует добавить, что Жданов «патологически боялся бомбежек» и не скрывал это от самого Сталина. Говорят, что большую часть времени Жданов проводил в бомбоубежище.