Падение великого фетишизма. Вера и наука - Богданов Александр Александрович - Страница 35

Особенно жадно набросились с этой точки зрения на новейшие великие открытия в области строения материи. Открытия, предвещающие зарождение новой техники, которая даст в распоряжение человечества запасы энергии в тысячи и миллионы раз превосходящие то, что доступно людям теперь, открытия ярче всех предыдущих обнаруживающие безграничность поля человеческого опыта и познания, — рассматриваются, как доказательство коренной слабости эмпирических наук, принужденных постоянно пересматривать свои концепции и формулы. По отношению к идеологическим орудиям человечества применяется такая логика, посредством которой, рассуждая строго последовательно, изобретение машин пришлось бы превратить в убедительное доказательство бессилия техники; ибо изобретение машин обнаруживает слабость всей прежней техники; но и новая машинная техника может оказаться, и наверное окажется такой же слабой по сравнению с той, которая ее заменит. Старая техника, если бы ее применить теперь, была бы, конечно, техническим «заблуждением», потому что человечество теперь не могло бы жить с нею; но и нынешняя «истинная» техника станет таким же «заблуждением» впоследствии; следовательно, вся эмпирическая техника бессильна и ложна в самой своей основе…

Другая линия философской апологетики, это «научное» обоснование и оправдание религиозно-авторитарных и метафизических форм мысли. В прежнее время, эта линия не представляла самостоятельного и серьезного значения, осуществлялась наивно и грубо, вроде тех опровержений дарвинизма и доказательств прямого творческого действия высшей силы, какие можно найти в нынешней богословской «апологетике» (там термин «апологетика» употребляется отнюдь не в отрицательном, а в самом положительном смысле). Кантианство, под сильнейшим влиянием которого находилась до последнего времени вся организация философской защиты контр-коллектива, больше подчеркивало ограниченность научного познания, и потому неспособно было направить работу философов-апологетов в сторону научного обоснования антинаучных идеологий. Эта заслуга принадлежит, главным образом, новейшему буржуазно-философскому течению, так называемому «прагматизму».

В рядах «прагматистов» есть такие выдающееся ученые, как Вильям Джемс, такие научно-образованные философы-специалисты, как Анри Бергсон. И сама по себе исходная точка прагматизма внешним образом очень напоминает взгляды идеологов труда и коллектива: «В начале было Дело». Действие признается первичным и основным, мышление — вторичным и подчиненным. Буржуазная философия не могла не прийти к таким выводам, не могла не принять их — ибо вся апология контр-коллектива слишком очевидно исходит из его практических задач и потребностей, все его «познание» слишком очевидно подчиняется его «делу». Не понимать или отрицать практический характер мышления возможно было только до известного предала, за которым это стало уже невыгодным и неудобным, а главное — не соответствующим чересчур уже резко собственному опыту контр-коллектива и его идеологов. В то же время ясно, что из этой точки зрения возникают величайшие трудности для удержания авторитарного и метафизического мышления. Надо было принять ее — и сделать из нее применение, противоположное ее действительному смыслу, сделать ее орудием защиты отживающих идеологий. Такую задачу выполнили, с немалым искусством, философы-прагматисты.

Прежде всего, разумеется, субъектом практики и познания у них является отнюдь не коллектив, а индивидуум: это необходимая предпосылка всей вообще идеологии контр-коллектива. Вместе с тем устраняется, естественно, идея общечеловеческой практики, как прогрессивного завоевания человечеством природы; и познание оказывается не общечеловеческим орудием такого завоевания, а просто одной из форм удовлетворения практических потребностей человека-индивидуума. Критерием истины выступает не развитие силы коллектива, его власти над стихиями, — а непосредственные практические потребности отдельных людей. Тогда любое суеверие невежественного крестьянина получает равные права с самой точной формулой науки, раз то и другое в равной мере соответствует практической потребности различных людей, первое — человека необразованного, второе — ученого. И тут открывается полный простор для доказательства того, что мистика, метафизика и т. под. ничем не хуже или даже лучше точной науки, заключают в себе не меньше или даже больше «истины» чем она, так как стоят в более глубокой и тесной связи с действенной природой человека…

Это — апология всей и всяческой апологетики контр-коллектива. В замаскированной форме, тут систематизируется его идейный цинизм, отрицание истины абсолютной и относительной — безразлично, подчинение всей идеологии буржуазно-деловому расчету. Это не просто смерть, а разложение старого фетишизма. Он еще заключал в себе некоторый скрытый коллективизм, выражавшийся в том, что «истина», «справедливость» и прочие его концепции принимались не зависящими от личности и ее частных интересов.[41] Теперь же и эти остатки социальной души идеологических форм отмирают. Такова внутренняя логика контр-коллектива — логика его саморазрушения.

Главное практическое поле, где законченно выражает себя идеологический цинизм контр-коллектива, — это буржуазная политика.

Политически, контр-коллектив организуется в буржуазные партии, с различными программами и различной тактикой. Анализировать в частности тенденции и методы этих партий нам здесь нет возможности, но нет и особой надобности. Находясь, благодаря принципиальной неорганизованности контр-коллектива, во взаимном единстве и союзе почти исключительно лишь для борьбы с классовым движением пролетариата, а во всем остальном взаимно конкурируя и ожесточенно нападая друг на друга, партии эти успешно разоблачили перед человечеством свою общую коренную беспринципность. Каждая из них по отношению к остальным дала убедительные доказательства того, что для этих последних программа есть только средство заманивать легковерную публику в свою политическую лавочку, а тактика сводится к умению вовремя давать обещания, и незаметно нарушать их. Такова картина жизни контр-коллектива в той ее области, где он живет наиболее деятельно и интенсивно, — картина, по частям нарисованная им самим.

Что современный буржуазно-политический мир есть царство невиданного идейного разврата, царство продажности, лжи и хищения — это давно уже не составляет тайны ни для самой буржуазии, ни для народных масс. И мы, русские, знаем это не хуже людей Запада, несмотря на то, что у нас буржуазные политические партии, либеральные и реакционные, действуют на открытой политической арене всего лишь несколько лет. За несколько лет они успели раскрыть свою идейно-циническую душу, успели проявить всю глубину своего идеологического разложения. За это время в них успели выработаться такие, самой буржуазии внушающие чувство невольного отвращения, типы профессиональных ренегатов, как Меньшиковы и Струве… Будущий историк с мучительным изумлением остановится перед этим миром духовной мерзости и запустения, миром беспримерной деградации высшего представителя жизни на земли — человека.

Там нет уже и фетишей, ибо они распались в грязь. Там деньги и власть царствуют всецело, как единственные цели борьбы, — но они не одеты более покровами таинственного. Политические идеологи контр-коллектива хорошо поняли — по-своему, конечно, — тайну обоих старых фетишей: деньги для них — кристаллизованный грабеж, власть — кристаллизованное насилие; то и другое — средство для мелких наслаждений существа, обреченного на бесследную гибель в разлагающемся мире.

Таков великий кризис идеологии на верхнем полюсе нынешнего общества.

Гигантский путь прошло человечество с тех пор, когда зоологический вид «человек» выделился среди земной природы.

На заре его жизни, в эпоху маленьких и слабых, но тесно сплоченных коллективов, из Труда человеческого выделилось Слово, и стало его символом. Затем Слово породило Мысль. Мысль и Слово стали самыми мощными орудиями трудового развития человечества.