Эмпириомонизм - Богданов Александр Александрович - Страница 13

Однако если нестройность картины и оскорбляет наше эстетическое чувство, то это, по-видимому, еще не говорит ничего против ее объективной верности; основанием же ее служат, по-видимому, вполне несомненные факты опыта и вполне законные аналогии, без каких вообще не может обойтись познание.

Критика всякой познавательной концепции сводится к двум моментам: критика обобщений и выводов с точки зрения опыта и критика самого лежащего в основе их опыта с точки зрения его связи и закономерности. Понятно, что начинать надо с последнего момента, потому что только проверенный, освобожденный от ошибок и иллюзий опыт является надежной основой для критики познания. В занимающем нас вопросе этот момент является особенно важным.

Прежде всего необходимо установить наиболее прямую и непосредственную форму зависимости между «переживаниями» организма и его «физиологическими процессами» — задача, решение которой связано с немалыми трудностями. Было бы, например, ошибочно принять за такую форму зависимости связь между сложностью нервно-мозгового аппарата, с одной стороны, разнообразием и полнотой переживаний — с другой; это было бы ошибочно уже потому, что при самой развитой нервной организации — у человека — наблюдаются не только сложные переживания, но рядом с ними также весьма простые и элементарные, не только интенсивные, но и очень слабые, не только определенные, но и очень смутные. Поэтому бесполезны были бы всякие попытки дедуктивно установить, насколько сложный и развитой центральный аппарат нужен для того, чтобы жизнь организма осложнилась «переживаниями», и в каком месте лестницы живых существ они вообще возникают. Для решения вопроса о психофизическом параллелизме жизни необходимы более точные и более прямые аналогии.

За пределами нашего непосредственного психического опыта всякие переживания — следовательно, вообще все не наши переживания — становятся доступны нашему познанию лишь косвенным путем — посредством высказываний*. Определенная и постоянная связь наших собственных «психических переживаний» — наших восприятий, представлений, стремлений, эмоций — с нашими двигательными реакциями служит основой для объединения нашей психической жизни с жизнью других существ, основой для «взаимного понимания» того, что переживается нами и другими. С анализа высказываний, в их связи с непосредственными переживаниями, и начинается критика психического опыта.

С самого начала здесь возможен вопрос, насколько вообще законно и правильно к наблюдаемым высказываниям других организмов присоединять переживания, подобные нашим собственным. Вопрос этот разрешается очень легко: наибольшая часть нашего опыта дается нам через чужие высказывания, путем такого их «понимания», и оно же служит для нас способом проверять и контролировать свой непосредственный опыт опытом других людей. На понимании высказываний основывается, таким образом, вся система объективного познания, и так как она в своем целом не впадает в противоречие ни с самой собою, ни с жизнью вообще, так как на ней мы можем с успехом строить свою практическую деятельность, то нам остается только принять эту систему, а вместе с ней мы должны принять и наш постоянный способ «понимать» высказывания, присоединяя к ним, как их необходимое дополнение, восприятия, представления, стремления, эмоции, вполне аналогичные нашим собственным[22].

К высказываниям принадлежат отнюдь не одни только специализированные «формы выражения», как речь, мимика, искусство, но все вообще двигательные реакции организма, которые мы можем «понять» в связи с психическими переживаниями[23]. Если, например, мы видим человека, выполняющего какую-нибудь работу, то в его действиях мы находим для себя целый ряд высказываний: они ясно выражают наличность, во-первых, восприятия всех объектов и орудий его труда, во-вторых, представления о некотором желательном преобразовании этих объектов как о «цели», в-третьих, стремления достигнуть этой «цели» и принятого решения в этом смысле. Все такого рода практические высказывания имеют не только не меньшее значение, чем «теоретические», например словесные, но даже значение основное по отношению к этим последним: речь, мимика и другие специальные формы выражения возникают на почве практического объединения человеческих действий; общественный труд людей есть первичная область их общения, а стало быть, и высказываний, социально-технический процесс порождает необходимость гармонического объединения опыта различных людей. Сотрудничество в разнообразных его проявлениях — основа социального опыта[24].

Но за всякой ли двигательной реакцией организма можно предполагать соответственные переживания, и всякое ли переживание выражается в двигательных реакциях? Каждый из этих вопросов требует особого и внимательного рассмотрения.

Из непосредственного опыта нам известно, что очень многие из наших переживаний, громадное большинство их, протекают без всяких «высказываний», без всяких заметных двигательных реакций. Из этого очевидно, что сфера переживаний несравненно шире сферы высказываний. Но насколько шире и каково ближайшее соотношение обеих? Это может выяснить психофизиология.

Всякая мускульная реакция, а следовательно, и всякое высказывание предполагает нарушение равновесия энергии центрального нервного аппарата, потому что осуществляется путем иннервации*, потока нервной энергии от центра к периферическому двигательному аппарату, а при равновесии системы поток этот, очевидно, не мог бы возникнуть. Равновесие же зависит от непрерывного и всестороннего соответствия между «питанием» системы и ее «работой», т. е. между ассимиляцией энергии из окружающей среды и затратами энергии, ее переходом в окружающую среду. Таким образом, высказывание обусловливается тем, что Авенариус называет «жизне-разностью»*, т. е. неполным совпадением «питания» и «работы», частичным или общим для системы перевесом ассимиляции над затратами энергии или наоборот, — колебанием энергии системы вверх или вниз от данного ее уровня, выражающего жизненное равновесие и психическое безразличие.

Но не всякая «жизнеразность» прямо ведет к высказываниям, а только такая, которая достаточно значительна и может вызвать поток иннервации, способный привести к заметным движениям организма. Громадная масса мелких и мельчайших жизнеразностей остается без внешнего проявления, пока не исчезнет путем внутреннего уравновешивания системы или пока, суммируясь, не представит достаточную величину, чтобы выразиться в физических движениях. Но и крупные, жизненно важные жизнеразности могут не порождать высказываний: как известно, это бывает, во-первых, в случаях патологических, при повреждении или разрушении нервных проводников, передающих иннервацию, при атрофиях и поранениях мускулов и т. д. — вообще при всевозможных паралитических и паретических состояниях частей организма; во-вторых, что еще важнее, это бывает и в случаях вполне физиологических, вследствие задерживающего влияния одних центров на другие, когда начинающийся поток иннервации непрерывно подавляется, так что не переходит в настоящие двигательные реакции. В таких случаях переживание не связывается непосредственно с высказыванием. Человек, например, может испытывать боль (что соответствует быстро наступающему перевесу затрат энергии системы над ее ассимиляцией) и не выражает ее либо потому, что боль слишком незначительна, либо потому, что не имеет возможности ее выразить вследствие ненормального состояния организма, либо потому, что желает скрыть ее и подавляет ее внешние проявления.

При современном состоянии психофизиологии наиболее вероятным представляется такой взгляд: всюду, где опыт дает нам переживания без высказываний, там при достаточном исследовании возможно обнаружить жизнеразность центрального аппарата; если же фактически обнаружить ее в таких случаях удается не всегда, то это зависит от грубости наших методов, — и с их развитием исследование все реже приводит к неудовлетворительным результатам.