Храни меня, любовь - Полякова Светлана - Страница 36
- Предыдущая
- 36/59
- Следующая
Потом шли новости авторынка, который занимал ее еще меньше, чем проблемы олигархов. Вера Анатольевна пробормотала: «Мавр сделал свое дело, мавр может уходить», выключила радиоприемник. Допила кофе — с некоторым сожалением, затушила сигарету и достала увесистую тетрадь и ручку.
Вера Анатольевна пренебрегала компьютером и работала по старинке, находя в этом особенную прелесть и оригинальность. Ручкой и писалось легче. К тому же, как она полагала, было нелепо писать стихи на компьютере, поскольку их вообще следует писать гусиным пером. И хотя в данный момент она собиралась продолжить начатый труд в области драматургии, она давно решила, что будет писать именно ручкой.
Прямо в халате она уютно устроилась в кресле и принялась за работу. Ей была нужна тишина — иначе она не могла сосредоточиться на мысли. Вот и теперь доносящийся с улицы скрип качелей раздражал ее, и она никак не могла найти нужное слово. «И кому это пришло в голову качаться на дурацких качелях в такой холод?» Она вздохнула. Встала, отложив тетрадь, подошла к окну. Отсюда были видны эти чертовы качели, и она попыталась рассмотреть, кто же там. И — невольно отпрянула.
Качели раскачивались сами. Двор был совершенно пуст.
«Это ветер», — постаралась она себя успокоить, но сердце говорило другое.
Она-то знала, что там, на этих качелях, в этом пустом дворе, качается тот самый ребенок из ее сна.
Невидимый ребенок.
— Лора, я…
Он стоял уже на пороге. Все утро он не то что молчал, о нет… Он разговаривал с Лорой и с Анькой, как всегда. Как всегда? Лора даже рассмеялась коротко и зло. Нет, он и раньше умудрялся говорить с ней, думая о своем. Но — не так, не так… Сейчас он столь явно отсутствовал в ее, Лори-ном, измерении, что это бросалось в глаза. И — когда он думал, что Лора его не видит, снова улыбался. А Лора не спускала с него глаз, чувствуя, как в ее душе все больше и больше распространяется страх, смешивается со злостью и уверенностью, что она ничего не может вот с этой улыбкой поделать, ничего не может изменить.
— Я задержусь сегодня, ты меня слышишь?
— Да, слышу, — отозвалась она чисто машинально, все еще погруженная в собственные мысли, и, когда до нее наконец дошел смысл этой фразы, удивленно посмотрела на него. — Как это ты задержишься? — вырвалось у нее помимо воли.
Он вскинул брови. В глазах мелькнула искорка недовольства.
— А в чем дело, Лора?
Эти слова были сказаны с плохо скрываемым раздражением.
— Я… У меня были планы на сегодня, — словно оправдываясь, начала она.
— Лора, у тебя и вчера были планы, — холодно напомнил он. — Если ты не сможешь сегодня забрать Аню снова, скажи мне об этом. Я попрошу Татьяну съездить за ней и отвезти домой.
Татьяна была его племянницей и всегда недолюбливала Лору. Встречаться с ней совсем не хотелось. Да и планов у Лоры не было никаких. Просто…
Но почему ей так больно, так плохо от вот этого его вранья? От его потаенной улыбки?
— Я заберу Аню, — холодно сказала она. — У меня нет никаких планов.
Он усмехнулся. Они смотрели друг другу в глаза. Он — спокойно, с насмешкой, а она — глазами, слегка сощуренными от бешенства, пытаясь сдержаться. Планов у нее и в самом деле не было никаких. Но — бог мой, как ей хотелось нарушить его планы! Даже если это касалось работы. Даже если бы это касалось визита к английской королеве. Раз это не было связано с ней, именно сейчас она хотела разрушить все с ней не связанное!
«А если бы он вот так не улыбался?»
Может быть, тогда ей бы хотелось одного — чтобы ее оставили в покое. Но… Да, глупо ты выглядишь, Лора. Глупо. Ревнуешь, что ли? И к кому? К чему? К — его улыбке?
— Вот и хорошо, — сказал он. — И ужинайте без меня. Не ждите… Я не знаю, когда смогу вернуться.
— Может быть, под утро, — отрывисто рассмеялась она. Он внимательно посмотрел на нее и повторил спокойно:
— Да. Может быть, и под утро…
И быстро спустился по ступенькам к машине.
Она стояла прижавшись спиной к косяку, пока его машина не отъехала, а потом с бешенством ударила по косяку, так сильно, что чуть не заплакала от боли.
— Ма, ты что? — услышала рядом голос Аньки.
— Ничего, — сказала она.
Анька стояла с этим жутким медведем. Медведь улыбался глупой улыбкой. И злой. Лора была уверена, что это плюшевое чудовище ненавидит ее точно так же, как она ненавидит его. По крайней мере, хоть это чувство взаимно, сказала она себе.
— Ань, ты с ним в школу собираешься?
— Мне просто не хочется с Мишкой расставаться, — прошептала девочка. — Ну мам… Можно я ее с собой возьму? А потом она останется в машине…
Перспектива ездить с этим «вражиной» весь день Лору не вдохновляла.
— Нет, — решительно отрезала она. — Держи этого урода у себя в комнате.
И, стараясь не обращать внимания на блеснувшие в Анькиных глазах слезы, ушла к себе в комнату. Надо было собираться. Надо было, но Лора вместо этого опустилась на краешек кровати, прижав ладони к пылающим щекам, и некоторое время сидела неподвижно. Она долго так сидела, уставившись в распахнутый шкаф, пытаясь унять и бешенство свое, и жалость к Аньке, и жалость к себе, и слезы, которые скопились внутри и давили на нее, образуя в горле отвратительный комок.
Надо собираться, напомнила она себе.
Хотя бы потому, что она должна выглядеть так, чтобы этот старый кретин понял, что он рискует потерять.
— Ты должна всегда быть самой красивой, Лора, — сказала она себе и с тревогой и страхом поймала себя на том, что ее голос похож сейчас на голос матери. — Ты просто обязана выглядеть всегда лучше всех…
Она даже помнила ее странную улыбку — красота, Лора, это наше оружие. И только потом, уже намного позже Лора узнала, что есть еще одно оружие. И сама Лора была этим оружием. Или — цепью, которой привязывают к себе. Слава богу, она узнала об этом уже позже, когда стала взрослой. Потому что именно тогда, в тот момент, когда Лора узнала, что она беременна, и страшно испугалась этого, так испугалась, что плакала весь день, не зная, как ей поступить, и уже собиралась сделать аборт — мать сказала ей, что она дура. Что это — ее шанс. И — ребенок, который родится, тоже станет ее оружием. Мужчины ведь всегда привязываются к своим детям. Даже если не любят своих жен, то всегда обожают детей. Собственные отражения в зеркале жизни — даже если это не их дети, но им сказали, что их, они тешат так свое самолюбие, глупые самовлюбленные болваны. Нет, ей не было сказано впрямую, что с ней поступили точно так же, использовали ее, маленькую и наивную Лору, но она сама догадалась тогда по материнской улыбке. И отец не мог понять, почему Лора вдруг стала избегать общения с ним — думал, что Лора его больше не любит, мучался, а Лоре просто было нестерпимо стыдно. За то, что она стала оружием в этой вечной материнской войне. Ей хотелось все исправить, ей хотелось поднять на этом крейсере бунт, она даже ушла тогда из дома и целый месяц не возвращалась — жила у школьной приятельницы, пока ей не надоело быть там в тягость и пока она не встретила Андрея.
Она даже вздохнула с облегчением, когда отец ребенка отказался выполнять условия перемирия и капитулировать, а в сражение вступила его мамаша, которая умудрилась выиграть битву — наверное, на сей раз матери достался серьезный и подготовленный противник. И все чаще возникала мысль о том, что пускай Лора станет первой неудачей, и это даже хорошо. Но в один прекрасный вечер, когда Лора уже все для себя решила, к ней подошел этот уверенный в себе человек, сел рядом на скамейку, помолчал, а потом — встал и так же молча ушел, оставив Лору в недоумении. Она даже забыла о собственных невзгодах, заинтересовавшись его поведением. Даже попытки заговорить с ней не было, надо же… А он — вернулся, с двумя порциями мороженого и протянул ей это дурацкое эскимо, которое она ненавидела с детства и всегда морщилась, когда липкая гадость, тая, стекала по пальцам, делая их отвратительными и липкими. На этот раз она взяла мороженое, и они молча его лизали, глядя друг на друга, и он так тепло на нее смотрел, что Лора улыбнулась, и эскимо показалось ей удивительно вкусным.
- Предыдущая
- 36/59
- Следующая
