Путинская Россия - Политковская Анна Степановна - Страница 32
- Предыдущая
- 32/72
- Следующая
А Таня стояла на рынке. С 6 утра до 11 вечера. Это была даже не работа, а чистой воды рабство, каторга. И оправданий ему не было никаких. Кроме одного – рабство имело цену. Таня стояла на рынке за реальные, в кармане хрустящие рубли. Причем ежедневно выплачиваемые. День отстояла – получи. Не потом, а сейчас – и это было главным. Таня всегда возвращалась домой с деньгами. Хоть и с опухшими ногами, еле их переставляя, и с такими же отекшими огромными руками-«крабами», не способная даже помыться и привести себя хоть в какой-то человеческий вид. Но! Почти счастливая!…
– Не поверишь, конечно, но я была счастлива, что больше ни от кого не зависела. Ни от директора института, который ничего не платит, ни от Андрея, который ничего не дает, ни от свекрови с ее семейными реликвиями и традициями. Я зависела только от себя самой, – так рассказывала мне Таня, уже красивая и богатая, о себе, тогдашней, десятилетней давности. – Свекровь? Да я просто послала ее в один прекрасный момент – иди, мол, туда-то… И что бы ты думала? Впервые она не прочитала мне нотацию. Для меня это стало открытием. На моих глазах происходила революция – неподкупная вроде бы эта старинная московская интеллигенция ломалась. Ломалась на деньгах, которые я стала давать свекрови. Свекровь перестала меня учить, потому что я стала ее кормить. Я – вечно «плохая»… И постепенно все они – вся их семейка, которая меня столько лет презирала за то, что я не из старинного рода, и корни мои крестьянские, и что я, как они всегда говорили, женила на себе Андрея ради переезда в Москву, – вся эта толпа «родственников» научилась мне улыбаться и даже смотреть мне в рот. Только потому, что я стала их всех кормить с этого самого рынка. И я торжествовала. И готова была не приходить с рынка ради одного – только чтобы зарабатывать все больше и больше, и дальше, и больше… И еще болезненнее для них утереть им носы.
…Возвращаясь домой к полуночи, Таня падала на кровать. Она больше не замечала сыновей. Не проверяла их уроки. Падала – и тут же вырубалась. И рано утром все начиналось снова.
Свекровь, однако, взяла на себя элементарные заботы о Таниных детях – впервые, надо сказать, в их жизни под одной крышей. И Таня этому тоже удивилась.
…В середине 90-х у нас был такой расцвет наркомании среди 15-18-летних, что мы по утрам выходили из квартир и шли по ступеням по ковру из шприцев. Это были дети – ринувшихся на рынки матерей, стремящихся заработать, дети, оставшиеся без какого-либо серьезного присмотра, без школ (школы почти не работали), заброшенные всеми ради свободных денег… Сегодня, в начале века, много 40-50-летних осиротевших матерей, у которых дети умерли. Считается, что почти 50 процентов мальчиков и девочек 1978—1982 годов рождения умерли в середине 90-х от передозировок…
…Но вернемся. На рынке Таня попала под начало некоего оборотистого молодого парня, который был «челноком», как тогда говорили. Дело Никиты, «челнока», состояло в том, что он возил из Турции – дешевые тряпки, из Узбекистана – дешевые арбузы, из Грузии – дешевые мандарины, все дешевое – отовсюду, и Таня вместе с другими женщинами, числясь «за Никитой», торговала всем этим. Не было никаких налогов, никаких государственных платежей. На рынке царили нравы тюремной зоны, споры решались ножиком, процветали рэкет, мордобой. Женщины-продавшицы, Танины товарки, в основном такие же, как она, одинокие, с брошенными дома детьми, бывшие представительницы научно-технической интеллигенции из закрывшихся институтов, издательств и редакций, были почти что на положении наложниц-проституток у своих хозяев.
Вскоре и Таня переспала с Никитой, он ее отметил среди других, несмотря на разницу в возрасте, и потом взял с собой в Турцию, чтобы вместе закупать товар. Взял один раз, другой, третий – и через два месяца Таня, женщина с коммерческой жилкой, сама стала «челноком», поняв, что невелика тут наука.
Никиту к тому же убили – застрелили неизвестно кто и когда – просто как-то утром нашли его тело на рынке с пулевым отверстием в голове, и все. Никитины продавщицы перешли к Тане и были этим счастливы. Таня оказалась куда более деловой, чем Никита, – и дело стало процветать.
Прошло еще полгода, и Таня перестала ездить в Турцию – не потому, что устала, – ведь хлеб «челнока» несладок, и товар «челноки» возили тогда прямо на себе, в огромных тюках, которые таскали по аэропортам и вокзалам, экономя на всем, даже на платных тележках. А просто потому, что Таня явно нашла себя в торговом деле: у нее оказалось специальное торговое чутье, она закупала именно то, что быстро расходилось на рынке, не залеживаясь.
Таня процветала и вскоре развернулась настолько, что наняла сначала пятерых, потом и еще пятерых «челноков», превратившись в хозяйку большого по рыночным меркам дела. «Челноки» ездили, продавщицы торговали – Таня ими управляла. Она уже приоделась, как у нас тогда говорили, «не в турецкое» – это означало в европейское. Она уже не вылезала из ресторанов – она там и ела, и кутила, и швыряла деньгами, расслабляясь после рынка… И все равно – и ей, и семье, и ее подчиненным хватало. Заработки в те годы были шальные. И любовники у нее тоже были под стать заработкам и годам – лихие. Таня меняла их, когда хотела. Андрей, если уж строго подходить к этому вопросу, любовник-то был неважный, и Таня часто плакала в те, до новой жизни, годы, потому что… В общем, понятно, почему – не дети.
Через годик Таня задумала сделать в квартире ремонт, предварительно сделав квартиру своей. Она купила маленькие квартирки – Андрею, свекру, братьям Андрея, и все они с этим согласились. А вот свекровь Таня оставила жить с собой – шевельнулось что-то человеческое в Таниной душе, пожалела она одинокую старуху, от которой давно ушел ее муж-профессор, Танин бывший свекор. Да и за сыновьями кто-то должен был присматривать, старший, Игорь, был в переходном возрасте, с ним было не все ладно, младший часто болел.
Однако ремонт Таня учинила тоже как реванш.
– Я так хотела ИМ показать, кто же в доме теперь хозяин!
Она выбросила из квартиры все. Абсолютно все. Распродала все семейные реликвии и выпотрошила всю пыль дворянского их прошлого из закоулков.
И Тане никто не препятствовал. Свекровь уехала на дачу и носа не показывала.
Получилась европейская квартира, оборудованная по последнему слову бытовой техники. После ремонта Таня решилась на новый шаг – из «челночного» бизнеса она ушла в торговый, купив несколько магазинов в Москве.
– Как? Неужели? Эти магазины – твои? – Я не верю своим ушам. Таня – хозяйка двух хороших супермаркетов, куда я заезжаю после работы. – Поздравляю. Но цены же у тебя…
– Так страна же богатая, – парирует Таня жестко, но смеясь.
– Не очень богатая. Это ты просто стала акулой империализма. Жестковата…
– Конечно. Времена Ельцина ушли – с ними шальные деньги и романтика. Теперь у нас у власти ненасытные прагматики – я их так называю. И я – одна из них. Ты – против Путина, а я – за него. Мне кажется, что он мне почти родня – такой же ненасытный прагматик, сильно обиженный в прошлой нашей жизни и теперь берущий реванш…
– Что ты имеешь в виду под «ненасытностью»?
– Взятки. Бесконечные взятки, которые надо давать всем. Чтобы не лишиться магазинов, я плачу… Кому только не плачу. И чиновникам префектуры, и пожарным, и санитарным врачам, и московскому правительству… И бандитам, на территории которых находятся мои магазины. Да я, собственно, у бандитов их и купила…
– Не боишься с ними иметь дело?
– Нет. У меня есть цель – я хочу быть богатой. А это значит в наших сегодняшних реалиях, что я должна им платить – без этого «налога» меня тут же отстрелят и поменяют на кого-то другого.
– Ты не преувеличиваешь?
– Я преуменьшаю.
– А чиновники?
– Части чиновников плачу сама. Другой – уже сами бандиты. То есть я отдаю деньги бандитам, а бандиты уже урегулируют все с другими бандитами, я имею в виду наших чиновников. Так что мне это даже удобно.
- Предыдущая
- 32/72
- Следующая
