Старые дороги - Полищук Сергей - Страница 15
- Предыдущая
- 15/24
- Следующая
Вообще же возникла эта статьи при следующих обстоятельствах. В судах начало практиковаться рассмотрение уголовных дел с участием общественных обвинителей и общественных защитников. Нововведение само по себе вроде бы и неплохое: что же плохого, так я это понимал тогда, если в суд, чтобы рассказать о человеке, о его отношении к работе, привычках и образе жизни, придет представитель коллектива где он трудился? Но только с самого начала все это стало превращаться в лишенную всякого смысла пустую формальность. Начиная с подбора самих этих представителей, никого, кроме себя, чаще всего не представлявших, с натаскиванием их по доводу их предстоящих выступлений в суде и тому подобным.
Поддерживать обвинение со стороны общественности и выразить ее негодование в отношении Адама Зайца из деревни Старые Лески согласился заведующий районного дома культуры, ниспровергатель богов товарищ Ратнер. Ну, зачем понадобилось ему, или, вернее, зачем понадобился он, как выразитель общественного мнения жителей деревни, где, наверное, сроду никогда и не бывал? Зачем еще одна «кукла» в процессе,.спрашивал я в этой статье (спрашивал об этом, впрочем, и себя самого, и своих коллег-юристов); что может рассказать сварщик из промкомбината о работе медсестры, делавшей подпольные аборты и к тому же, если верить Обвинительному заключению по ее делу, вылакавшей в одиночку полтонны медицинского спирта?
Вот я и решил написать обо всем об этом статью и, конечно, отправил ее в свои любимые «Известия», откуда мне очень вежливо просто не ответили. Тогда огорченный длительным «известинским» молчанием («единомышленники, друзья, можно сказать, и так меня не понять, просто-таки пренебречь мною!») я отвез ее в редакцию республиканской газеты «Советская Белоруссия» в Минске и там, как я уже говорил, она была вскоре опубликована, причем не было вычеркнуто ни одного слова, не перервано ни одной фамилии. Словом, я имел все основания быть довольным и собой и редакцией, а вскоре вместе с этим небольшим литературным успехом явились и горькие его плоды.
На меня, встретившись со мной на улице возле здания нашей районной прокуратуры, буквально с кулаками налетел очень уважаемый мною человек, помощник областного прокурора Розов.
– Зачем… зачем вы написали эту… эту статью?! – Чувствовалось, что он хочет сказать: «эту гадость», но сдержался. – Как вы могли ее написать?!
Маленький толстяк Розов тряс маленькими своими кулачками едва ли не у самого моего носа.
– Как вы могли?! И как они могли такое напечатать? Когда людей и так невозможно уговорить пойти в суд… и когда я уже написал об этом совсем другую, статью, хорошую, и опубликовал ее в «Минской прауде»?
Я попытался его успокоить, говорил, что вот, дескать, и хорошо, что будут теперь в двух разных газетах высказаны два разных мнения («Плевать мне на разные мнения! Мнение должно быть одно: политически правильное…), пытался его уверить, что это-то как раз политически неправильно – губить на корню в целом хорошую идею но успокоить не мог.
Но особенно его возмущало, ввергало прямо-таки в негодование, что его статья, хорошая и правильная, в ней обобщался положительный пример нового начинания и читатель призывался к тому, чтобы этому примеру следовать, что она, эта великолепная, хотя и небольшая по размерам статья, всего две маленькие колонки, опубликована в «Минской прауде», газете областной, тогда как моя нехорошая, величиной в целый «подвал» – в газете республиканской.
– Как они могли ее напечатать? Почему со мной не посоветовались?… И зачем, – недоумевал он, – зачем нужна была еще одна статья, когда была уже моя?
Обиделся на меня, как выяснилось, за эту статью и наш прокурор Михаил Павлович, и товарищ Ратнер. Последний, как оказалось, действительно в деревне Большие Лески никогда не был и упоминание об этом в газете воспринял, как партийное указание (все-таки орган ЦК!). В самый день выхода газетного номера с злокозненной статьей он поспешил поэтому посетить названную деревню, так сообщала по крайней мере уже наша районная газета, и прочитал прекрасную лекцию о международном положении тамошним жителям, т. е. по-видимому, тому же, что и на наших судебных представлениях, столетнему старику и глухонемому мальчику, сообщив им подробно о последних происках американского империализма, а заодно и о том, что Христос – солнечный миф.
Оба они, кажется, немного на меня обиделись. Но самое большое огорчение в связи с моей литературной деятельностью принесла мне опять же редакция моей любимой, не смотря ни на что, газеты «Известия». Большую постановочную статью о положении адвоката в советском уголовном процессе, которую я имел глупость туда отправить (имел глупость, прежде всего взяться за такую тему), причем не просто отправил – отвез ее туда самолично, воспользовавшись какой-то командировкой в столицу, там приняли. Приняли неплохо и меня, несмотря на то, что тамошним газетным лордам я должен был казаться кошмарным провинциалом из-за одного хотя бы названия «Старые дороги». Вальяжного вида пожилой заведующий отделом советского строительства краем глаза пробежал текст статьи, затем для чего-то стал мне рассказывать о негодяях, которые пишут и присылают ему не такие вот статьи, а анонимные письма в отношении его жены-актрисы («А она, представляете, в тот вечер совсем не там была, а у подруги и сама мне об этом сказала!»), потом снова посмотрел на статью и даже, как мне показалось, уважительно (не анонимное письмо все же!) и заверил меня, что через два-три месяца я ее увижу на газетной полосе.
И я действительно ее там увидел, случайно на нее там наткнулся, когда уже и не ждал ее опубликования, но, читая, ничего не мог понять. Потому что начиная со второго абзаца и почти до последнего это была моя статья (статью, как и жену нельзя не узнать, даже увидев ее только со стороны левого уха), а остальные три или четыре – уже не мои… И подпись какого-то доктора юридических наук из Ставрополя…
Не знаю уж, как получился этот странный коктейль! скорее всего, огорченный своими семейными неурядицами пожилой зав. отделом что-то напутал (так мне, во всяком случае, хотелось думать), а может быть… «Известий» я после этого выписывать не перестал, но теперь разворачивая очередной номер этой газеты, уже не вспоминал о солнце, которое, по словам Гейне, выскакивало из газетных страниц времен второй французской революции…
Мечта об «Известиях», таким образом, несколько померкла, но и в «Советской Белоруссии», и в «Минской прауде» я стал теперь печататься довольно часто, а за репортаж об одном судебном процессе з маленькой минской газетенке (она издавалась для белорусов зарубежья и называлась «За возвращение на Родину») получил даже премию за лучший материал года. На эту премию – семьсот рублей, деньги по тому времени немалые – плюс еще столько же, гонорар за самое статью и купил, наконец, новый костюм и очень жалел, что этого не произошло до моей поездки в Москву. Как думалось мне, быть может, появись я там в этом прекрасном костюме, я не произвел бы на тамошних снобов такого удручающе-провинциального впечатления и они не решились бы несчастную мою статью так беспардонно перекраивать.
Неделю я провел в Москве, еще около месяца был на процессе в Гресске, где судили группу бывших полицейских из Гресской зондеркоманды, защищал там некоего Илясова, командира специально созданного для борьбы с партизанами взвода «Яхтцуг», а когда вернулся к себе в Старые Дороги, то узнал, что за это время умерла «старая пани» – так моя хозяйка называла Анелькину тетку, – сама же Анелька.опять уехала в свой Мядель, один из самых дальних районов Северо-Западной Белоруссии. Там, вспоминалось мне, дальше – Литва и, быть может, корчма на Литовской границе, там, не исключено, все еще витает дух бедного сбежавшего инока Гришки Отрепьева…
Мне было жаль Гришку и почему-то немного жаль себя, хотя никакой связи между нами я не усматривал, было немножко досадно, что эта девушка так опять от меня далеко. Незадолго перед моей поездкой в Москву мы с ней опять встретились на улице. Болтали о том и о сем, сидя на скамье в парке, и Анелька, веселая и какая-то особенно красивая в тот день, говорила, что тот «тягар», тот груз (какой груз она не уточняла), который на нее все это время давил, – его больше нет. Она «вольна, як пташка Полесся и хоробра, як войско польске!»
- Предыдущая
- 15/24
- Следующая
