Голем и джинн - Уэкер Хелен - Страница 61

• Предыдущая
• 61/125
• Следующая

Шальман пошарил под койкой и извлек из-под нее пачку обгоревших листов. В лунном свете он просматривал их и откладывал в сторону те, в которых содержались какие-то указания на его цель. Взяв чистый лист бумаги и карандаш, он начал быстро записывать. Если вот это заклинание соединить с тем именем Бога… Он писал формулы и тут же их вычеркивал, рисовал ветвистые деревья, у которых вместо листьев были буквы алфавита. Он работал без перерыва несколько часов и наконец, перед самым рассветом, испытал момент озарения, когда все заклинания, формулы и рисунки вдруг слились в одно. Его карандаш в экстазе метался по бумаге. В конце концов рука Шальмана остановилась, и он взглянул на то, что написал, всем своим существом чувствуя, что на этот раз у него получилось. И тут же знакомый болезненный укол пронзил его: кем бы он мог стать, будь у него шанс! Каких высот мог бы достичь!

Он еще раз огляделся: все его соседи спали. Глубоко вздохнув, он начал тихо читать вслух то, что написал.

Непрерывная цепочка слогов и звуков потекла из уст Шальмана. Некоторые были мягкими и текучими, точно ленивый ручеек. Другие — резкими и грубыми, и он словно выплевывал их сквозь стиснутые зубы. Услышь его кто-нибудь из ветхозаветных мудрецов, искусных не только в иврите и арамейском языке, но и в древних мистических науках, — и тот вряд ли что-нибудь понял бы. Может, он узнал бы отдельные куски: отрывки из разных молитв, имена Бога, сплетенные вместе. Но все остальное осталось бы для мудреца пугающей тайной.

Шальман разгонялся все сильнее, приближаясь к наивысшей точке формулы, к букве, стоящей в самой ее середине: «алеф», немая буква, лежавшая в основе творения. А после нее, словно «алеф» была зеркалом, формула раскручивалась в другую сторону, и Шальман, буква за буквой, следовал за ней.

Конец был уже совсем близок. Он внутренне собрался, произнося последнюю букву, и…

…словно все мироздание струилось сквозь него. Он был бесконечен, он сам был вселенной, он мог объять всех и вся.

А потом он взглянул, вверх и осознал, что он ничто, пылинка, жалкая крупица под немигающим, безжалостным оком Сущего.

Это продолжалось бесконечно и длилось всего одно мгновение. Очнувшись, Шальман вытер слезы и холодной влажной рукой провел по лбу. Так случалось каждый раз, когда он пробовал что-то новое и могущественное.

Луна уже зашла, и теперь комната освещалась только мутным светом газовых фонарей. Шальман надеялся немедленно проверить действенность своей формулы, убедиться, что превращение в волшебную лозу удалось, но усталость одолела его, и до утра он провалился в глубокий сон. Разбудил его обычный утренний шум в спальне. Соседи одевались, готовясь выйти на улицу, застилали свои постели с особой тщательностью, свойственной не хозяевам, а гостям в доме. Несколько человек с возложенными на лоб и левую руку тфилин молились рядом со своими койками. Через весь зал в уборную тянулась длинная очередь из сонных мужчин, сжимающих мыльницы и полотенца. Шальман оделся и накинул пальто. Он чувствовал невыносимый голод. Внизу обнаружилось, что кухарка оставила для него несколько кусочков хлеба с джемом. Он жадно проглотил их. С трудом удерживаясь от желания облизать пальцы — привычка, приобретенная за долгие годы жизни в одиночку, — он вышел на улицу. Пора было проверить, чего ему удалось достичь.

Через пять часов Шальман вернулся в общежитие, унылый и злой. Он вдоль и поперек обошел весь Нижний Ист-Сайд, проходя мимо каждого раввина, богослова, синагоги или йешивы, какие только мог найти, но волшебная лоза так и не сработала. Он ни разу не почувствовал, что должен свернуть именно на эту улицу, зайти в эту дверь или поговорить с тем человеком. А ведь формула была правильной, в этом он не сомневался!

Снова и снова он уговаривал себя проявить терпение. Есть ведь еще частные библиотеки, есть, как он узнал, огромная йешива в Верхнем Вест-Сайде, не говоря уже о большом районе на севере, населенном городскими немецкими евреями, — они не были так искушены в эзотерических науках, как их русские или польские единоверцы, но и там могло что-то найтись. Он не собирается сдаваться.

И все-таки Шальман нервничал. Во время его странствий по городу он встретил похоронную процессию на Деланси; судя по числу провожающих и их почтительному молчанию, хоронили какую-то важную персону. Скорее всего, видного и уважаемого раввина, мирно ушедшего в глубокой старости, уверенного в своем заслуженно почетном месте в загробном мире. Шальман отошел в сторону и отвернулся, борясь с глупым детским желанием спрятаться, чтобы ангел смерти не заметил его в этом собрании евреев Нью-Йорка.

Вернувшись в приютный дом, он помедлил у двери кабинета директора. Леви сидел за столом, но, как ни странно, ничего не писал, а только смотрел в пустоту. Шальман нахмурился. Неужели кто-то еще зачаровал или околдовал этого простака? Не действует ли здесь иная сила? Он тихо стукнул в дверь:

— Майкл?

Директор виновато вздрогнул:

— Здравствуйте, Джозеф. Простите меня. Вы давно тут стоите?

— Нет, недавно. С вами все в порядке? Надеюсь, вы не заболели опять?

— Нет. Не заболел, — слабо улыбнулся Майкл. — Это так, дела сердечные.

— А-а-а, — отозвался Шальман, сразу же теряя всякий интерес.

Но директор смотрел на него испытующе.

— Можно я задам вам личный вопрос? — спросил он.

— Конечно, — отозвался Шальман, внутренне вздохнув.

— Вы когда-нибудь были женаты?

— Нет, это счастье обошло меня стороной.

— А любили кого-нибудь?

— Ну конечно, — солгал Шальман. — Разве может быть иначе за такую долгую жизнь?

— Но у вас что-то не сложилось. — Это не был вопрос.

— Все это случилось так давно. Я был тогда другим человеком.

— А что случилось?

— Она ушла от меня. Только что была здесь — и вдруг ушла. Я так и не узнал почему. — Слова сами слетали с его губ. Ему даже не приходилось их подыскивать.

Леви сочувственно кивал:

— А вы не задумывались о том, что могли что-то сделать иначе?

Каждый день. Каждый день моей жизни я задумываюсь об этом.

Шальман пожал плечами:

— Может, я такой человек, которого трудно любить.

— Нет, в это нельзя поверить.

Ну, хватит, решил старик.

— Я могут еще чем-нибудь быть вам полезен? Если нет, я пойду на кухню, посмотрю, как там дела у кухарки.

— Да, конечно, — кивнул Леви. — Спасибо, Джозеф. За то, что выслушали меня.

В ответ Шальман улыбнулся и исчез из дверного проема.

— Ты надел шляпу. Спасибо.

Голем и Джинн шли на север от ее дома. С неба сыпалась мокрая снежная пыль, мелкая, как замерзший туман. Это была их третья прогулка с тех пор, как они побывали в Медисон-сквер-гарден. Две недели назад они ходили в Бэттери-парк — правда, в аквариум не заглядывали, потому что она решительно воспротивилась его попытке снова расплавить замок, — а потом свернули на север, прошлись по Вест-стрит и достигли пристани Бэттери. Летом пристань была популярным местом для прогулок, но сейчас она казалась заброшенной, перила обледенели. Не решившись шагнуть на скользкие доски, Джинн остался на берегу и оттуда наблюдал, как Голем идет до самого конца причала и ее пальто развевается на ветру.

— Там так тихо, — сказала она, вернувшись.

Они прошли еще немного по Вест-стрит, но скоро вид испортился: вместо темной воды и далеких огоньков они видели теперь здания грузовых складов и офисов. Уже собравшись уходить, они заметили свет на дальнем причале и отправились туда, чтобы рассмотреть получше. Экипаж грузового судна, видимо надеясь поспеть к утреннему приливу, осветил палубу электрическими лампочками и продолжал работать ночью. Грузчики с тюками на спине бегали вверх-вниз по трапу, изо рта вместе с дыханием вырывались облачка белого пара. Голем и Джинн смотрели на них до тех пор, пока капитан не крикнул по-норвежски, что нечего здесь шляться и глазеть на то, как люди работают. Женщина, не подумав, извинилась тоже по-норвежски, и они поспешили убраться прочь, пока моряк не начал выспрашивать, из какого города его земляки прибыли в Америку.

• Предыдущая
• 61/125
• Следующая