Голем и джинн - Уэкер Хелен - Страница 38

• Предыдущая
• 38/125
• Следующая

— Ты меня не боишься? — спросил незнакомец.

— Нет, — покачала головой она, хотя понимала, что должна бояться.

Это был сон, но в то же время не сон. Она опускала глаза и видела собственные руки, ощущала холодную землю под босыми ногами; и одновременно она чувствовала и другое свое тело — то, которое крепко спало в тепле под одеялами. Она существовала и там и здесь, и обе эти жизни были одинаково реальными.

— Как тебя зовут? — спросил незнакомец.

Девочка гордо выпрямилась:

— Я Фадва, дочь Джалала ибн Карима аль-Хадида.

Он молча поклонился с той же важностью, что и она, хотя в глазах у него мелькнула улыбка.

— Что ты хочешь от меня? — спросила девочка.

— Просто поговорить. Я не причиню тебе вреда. Ты мне интересна, ты и твои соплеменники.

Не сводя с нее глаз, он откинулся на пышную подушку. Она удивленно огляделась. Они находились в огромном стеклянном зале. Лунный свет отражался от изогнутых стен и заливал помещение ярким серебристо-голубым сиянием. По полу были разбросаны ковры и шкуры. Она и высокий мужчина сидели напротив друг друга на красиво вышитых подушках.

— Мы у тебя во дворце, — сообразила она. — Здесь очень красиво.

— Спасибо.

— Но зачем ты привел меня сюда? Я думала, джинны боятся людей.

— Так и есть, — улыбнулся он, — но только потому, что нас этому научили.

— Нас тоже учат бояться вас, — откликнулась Фадва. — Нам нельзя свистеть после захода солнца, потому что это может вас привлечь. И мы пришиваем железные амулеты к одежде, а детям на шею вешаем железные бусинки, покрашенные в голубой цвет, для защиты от вас.

— А почему в голубой? — удивился он.

— Не знаю, — задумалась девочка. — Наверное, вы боитесь голубого цвета.

— Ничего подобного, — засмеялся он. — Хороший цвет. А вот железо… — Тут он поклонился ей. — Его я боюсь.

Она улыбнулась, поняв его намек, потому что имя Хадид и означало «железо».

Ее хозяин — или гость? — продолжал пристально наблюдать за ней.

— Расскажи мне о себе, — попросил он. — Как ты живешь? Как проходит твой день?

Его интерес льстил девочке.

— Лучше бы тебе расспросить моего отца или одного из его братьев, — сказала она. — У них жизнь куда интереснее.

— Может, когда-нибудь и расспрошу, — кивнул он. — Но мне интересно все. И все для меня внове. Прошу тебя. Расскажи мне.

Казалось, он говорит искренно. Завораживающий лунный свет, уютное тепло, в котором нежилось ее другое, спящее тело, приятное волнение от внимания красивого мужчины — все это, соединившись, помогло ей расслабиться и почувствовать себя уверенно. Она откинулась на подушки и начала свой рассказ:

— Я встаю рано, еще до рассвета. Мужчины уходят пасти овец, а мы с тетками доим коз. Из их молока мы делаем сыр и простоквашу. Днем я тку, чиню одежду, пеку хлеб. Еще я хожу за водой и собираю хворост. Присматриваю за своими братьями, родными и двоюродными, мою и одеваю их, слежу, чтобы они не попали в беду. Потом я помогаю матери готовить ужин и кормить мужчин, когда они вернутся.

— Сколько у тебя дел! И часто ты всем этим занимаешься?

— Каждый день.

— Каждый день? Значит, у тебя совсем нет времени, чтобы просто погулять и полюбоваться пустыней?

— Конечно же нет! — воскликнула она, пораженная его наивностью. — Женщины должны заниматься домом, пока мужчины заботятся об овцах и козах. Хотя, — гордо добавила она, — мой отец иногда позволяет и мне попасти коз, если погода хорошая. А бывает, что женщинам приходится делать и мужскую работу. Например, если ветер опрокинет шатер, женские руки могут установить его так же ловко, как и мужские. И когда мы переезжаем на новое место, все работают поровну.

Она замолчала. Там, вдалеке, ее другое, спящее тело зашевелилось во сне. Даже сюда до нее доносились первые утренние звуки: торопливые шаги, плач проголодавшегося младенца, лепет проснувшихся детей. Стеклянные стены дворца подернулись дымкой и словно раздвинулись.

— Похоже, мне пора идти, — сказал мужчина. — Ты согласишься поговорить со мной еще?

— Конечно, — без колебания ответила Фадва. — Когда?

— Скоро. А теперь просыпайся.

Он наклонился над ней и губами коснулся ее лба. Она почувствовала это прикосновение и наяву, и во сне, и короткая дрожь пробежала по всему ее телу.

А потом она проснулась, и вокруг были знакомые стены их шатра, чуть колеблющиеся под неожиданно теплым весенним ветром.

Подробности этого сна скоро стерлись из ее памяти, как всегда бывает со снами. Но кое-что она помнила ясно. Лицо отца, глядящего на невероятный стеклянный дворец. Глубокие тени, которые лунный свет отбрасывал на лицо незнакомца. Обжигающее прикосновение губ к ее коже. И его обещание скоро вернуться.

Если в тот день Фадва чаще обычного улыбалась, как улыбаются девушки, у которых появился секрет, то ее мать этого не заметила.

Сырой ветер насквозь продувал леса, окружающие городок Конин. В своей ветхой хижине, закутавшись в одеяло, в старом кресле сидел Иегуда Шальман. Грязный пол был засыпан бумажными обрывками и сухими листьями. Огонь в очаге шипел и плевался искрами, а Шальман глядел на него и думал: какая погода сейчас в Нью-Йорке? Что поделывают Отто Ротфельд и его голем? Тоже сидят у огня, коротая вечер в тепле и покое? Или глиняная жена уже успела надоесть мебельщику и он уничтожил ее?

Шальман сердито нахмурился, снова поймав себя на этих мыслях. Что за дело ему до Ротфельда? Обычно заказчики с их темными делишками и планами нисколько не интересовали его. Он брал их деньги, давал взамен то, что они просили, и навсегда захлопывал за ними дверь. Чем же этот заказ так отличается от других?

Возможно, все дело в големе. Он положил немало труда на его создание, гораздо больше, чем обычно тратил, выполняя чужие заказы. Ему было интересно соединить в одном создании все несообразные пожелания Ротфельда, и он жалел, что не смог своими глазами увидеть, как пробудилось к жизни его творение. Хотя, учитывая непредсказуемую сущность големов, возможно, это и к лучшему. Находиться на другом берегу океана куда безопаснее, чем быть рядом с Ротфельдом в тот момент, когда, достигнув Нью-Йорка, он оживит свою невесту.

Шальман снова нахмурился и едва удержался от желания потрясти головой, как отряхивающийся пес. У него нет времени на эти глупости. Деньги, заплаченные Ротфельдом, уже подходят к концу, а он пока нисколько не приблизился к своей цели — секрету бесконечной жизни.

В углу хижины, под кроватью с соломенным тюфяком, стоял запертый на замок сундук, а в сундуке хранилась пачка ветхих листков, которую давным-давно он нашел в сгоревшей синагоге. Теперь среди старых почерневших страниц белело много свежих листочков, на которых Шальман записывал формулы, диаграммы и наблюдения, стараясь заполнить пробелы в своих знаниях. Эти записи были одновременно хроникой его поисков и дневником путешествий. С того дня, как он обнаружил сгоревшую синагогу, Шальман странствовал от города к городу, от местечка к местечку, от Прусского королевства и Австрийской империи до России и обратно в поисках недостающих фрагментов тайных знаний. В Кракове он отыскал женщину, слывущую ведьмой, украл все ее секреты, а саму ее лишил дара речи, чтобы не могла наслать на него проклятье. Как-то весной его прогнали из русской деревни после того, как все беременные овцы в округе принесли двухголовых ягнят. Кто-то додумался обвинить в колдовстве странного пришлого еврея, и на этот раз обвинение имело под собой основание, хотя заодно крестьяне под горячую руку прогнали из деревни ни в чем не повинную старую повитуху и совершенно безвредного деревенского дурачка. Во Львове он навестил старика-раввина на его смертном ложе, приняв при этом обличье одного из шедим, бесовских детей Лилит, якобы сбежавшего из геенны огненной ради того, чтобы мучить умирающего. Таким способом он заставил перепуганного раввина признаться, что однажды тот видел формулу чего-то, что называлось «живой водой», но, когда Шальман попытался узнать подробности, сердце старика не выдержало и разорвалось. Видя, как ускользает из его цепких пальцев душа раввина, Шальман выл от разочарования и злости и в самом деле был похож в этот момент на сбежавшего из ада демона.

• Предыдущая
• 38/125
• Следующая