Хасидские истории. Поздние учителя - Бубер Мартин - Страница 4

О сильной привязанности рабби из Калло к фольклору свидетельствует и такой любопытный факт, что он всегда читал пасхальную Агаду по-венгерски. Рассказывают, что в вечер пасхального седера рабби Шмелке мог слышать, как все его ученики читают Агаду в разных городах, далеко от Никольсбурга, и он слышал их всех, кроме рабби из Калло, потому что он не понимал венгерского.

Существует еще одна история, связанная с любовью рабби Ицхака-Айзика к народным песням: будто бы мелодию одного гимна он взял у Великого Магида, который, в свою очередь, услышал ее от пастуха. Однако пастух, как далее повествует эта история, подслушал ее у одного из левитов, находившихся в изгнании, – это была мелодия храмовой службы. И мелодия вернулась в семью Магида благодаря рабби из Калло – если вся эта история не придумана. Эту мелодию очень любил рабби Давид-Моше из Чорткова.

Еще многим и многим песням рабби из Калло научил своих хасидов. Среди них был и рабби Хаим из Цанза, который в канун субботы, обходя семь раз биму, имел обыкновение петь песню рабби из Калло о «невесте», Божественном присутствии, «страстно и самозабвенно, доколе телесные силы не оставляли его».

Рабби Моше-Лейб из Сасова (ум. 1807) следовал за своим учителем из одной польской деревушки в другую, а затем из Польши в Никольсбург. Легенда связывает его с рабби Шмелке из Никольсбурга. Вряд ли надо говорить о нем много во введении, поскольку сами по себе его истории дают нам ясное представление об этом человеке. В его душе зародился дар с готовностью помогать людям и делать это с любовью, а рабби Шмелке развил этот дар до такого совершенства, которое нечасто даже для хасидов, известных своей способностью любить ближних. Восхитительная непосредственность только усиливала его любовь и нежность и к людям, и к животным. Говоря о рабби Моше-Лейбе, мы, похоже, разрешаем парадокс заповеди о необходимости возлюбить ближнего, как самого себя. (Ведь разве можно любить кого-то, подчиняясь заповеди?) Но все-таки даже рабби из Сасова столкнулся с определенными внутренними препятствиями. Он был не в состоянии любить тех злобных или самоуверенных людей, которые губят этот мир. Однако именно об этом и говорил его учитель: мы должны любить каждую душу, потому что она – часть Божественного, а точнее говоря, мы не можем не любить каждую душу с того момента, как мы осознаем, что она – часть Божественного. Вот почему рабби из Сасова, полностью осознавая свою любовь к Богу, стал все больше и больше проникаться любовью ко всем Его созданиям. Истинный смысл заповеди о любви к ближнему находит свое выражение как в определении внутренних препятствий, связанных с ее исполнением, так и в преодолении этих препятствий.

Для того чтобы продемонстрировать степень влияния рабби из Сасова на его ближайшее окружение, следующий раздел книги мы посвятили его ученику рабби Мендлу из Косова (ум. 1825), чья жизнь и труды также исполнены любви к роду человеческому. Ему приписывается наиболее убедительная формулировка рассматриваемой нами заповеди: любовь к ближнему – это оборотная сторона любви к Богу. Известно следующее толкование слов Писания «Люби ближнего своего, как самого себя: Я – Бог»[1], данное им: «Если человек любит ближнего своего, то Шхина пребывает с ним». И еще, в другом месте: «Союз людей, которые любят своих ближних, способствует согласию в верхнем мире». Мы знаем, что его сын, Хаим, всегда уделял особое внимание тому, чтобы его хасиды жили вместе как добрые соседи, чтобы они любили друг друга, знали друг друга, помогали друг другу.

В моей книге «Хасидские истории: первые учителя» говорится о Магиде из Козниц и о Провидце из Люблина, которые были учениками рабби Элимелеха, причем подчеркивается, что, будучи в числе первых учеников Великого Магида, они, таким образом, относятся к третьему поколению. Два других ученика, рабби Авраѓам-Йеѓошуа Ѓешель из Апты (ум. 1825) и рабби Менахем-Мендл из Риманова (ум. 1815), хронологически попадают в этот том. Сказано, что перед смертью рабби Элимелех оставил свой дар судить о высказываниях людей в наследство рабби из Апты, а свой дар напутствовать души – рабби из Риманова.

Рабби из Апты был известен своей рассудительностью и благоразумием, он выполнял функции судьи и арбитра, причем на его суд приходили не только хасиды, но и цадики. Совершая ошибки и прилагая усилия по их исправлению, он достиг уровня истинного правосудия. Начинал он с того, что мы все зовем правосудием, то есть умением правильно судить, но затем шаг за шагом он осознавал, что людское правосудие само по себе недостаточно, когда мы выходим за пределы справедливого общественного порядка и вторгаемся в сферу справедливых отношений между людьми.

Он осознал, что Божественное правосудие не относится к той же категории, что и Божественная любовь, которая есть само совершенство и которой мы можем хотя бы попытаться подражать. Божественное правосудие – это нечто загадочное, ни в коей мере не сравнимое с тем, что люди привычно зовут правосудием или законом. Человеку следует быть справедливым в пределах своего общественного порядка, но когда он рискует выйти за его границы, в открытое море человеческих отношений, ему почти наверняка грозит кораблекрушение, и все, что ему остается делать, это искать спасения в любви.

Одним из поворотных моментов в жизни рабби из Апты стал, по всей вероятности, эпизод, описанный в этой книге, когда он публично осудил женщину за нарушение норм морали, а она в ответ сказала, что сам Господь был терпеливее к грешникам, чем рабби. Уразумев свою неправоту, рабби из Апты почувствовал, как стал другим человеком. Но он не полагал, что его умение любить ближнего связано только с его земным существованием, а старался никогда не забывать о странствиях своей души, сознавая, что в ходе странствий он обязан совершенствовать это умение.

Рабби Менахем-Мендл из Риманова отличался от рабби из Апты и характером, и историей своей жизни. Он унаследовал от своего учителя способности к организации и упорядочиванию, хотя и применял эти способности на практике в значительно более ограниченной степени. Окружение цадика обычно составляют ученики, община и «случайные посетители», и из этих трех кругов рабби Менахем-Мендл основное внимание уделял второму, то есть общине. Он устанавливал для своей общины законы, как если бы она была государством, – но его община и была для него государством. Он не брал на себя смелость полагать себя справедливым – он просто следил за тем, чтобы соблюдался справедливый порядок для всех членов его общины. Когда возникала необходимость осудить кого-либо из членов общины, то его порицание было и уместным, и строгим. Когда надо было поддержать установленный порядок или воспротивиться нарушению традиций, то он – обычно воплощение сдержанности и спокойствия – мог подняться до высот архаического величия. Это происходило в тех случаях, когда он, дабы взбодрить и зажечь свою общину (если те – как это нередко случается – пребывали в состоянии безразличия), обращался к ним, словно назначенный самим Господом Богом провозвестник, освобождая их от ограничений, предписываемых Торой, и давая им свободу заново сделать свой выбор. А благодаря своему умению владеть «словом» он всегда служил образцом для своих учеников, поскольку каждое высказывание рабби Менахема-Мендла отражало присущее ему чувство ответственности.

Рабби Цви-Ѓирш из Риманова (ум. 1846), ученик рабби Мендла, ставший его преемником, среди цадиков второго периода был одним из тех немногих, кто всеми своими успехами обязан самому себе. В юные годы он был в учениках у портного, потом стал слугой в доме рабби Мендла. Он выполнял свои обязанности слуги с таким искусством и умом, что цадик вскоре оценил его как редкий человеческий сосуд, способный к восприятию обучения. Рабби Мендл взял юного Ѓирша в ученики, но тот не прекратил выполнять обязанности личного слуги цадика. После смерти цадика он в течение двенадцати лет продолжал учебу, а потом, ко всеобщему изумлению, сам стал цадиком.