Ночь после выпуска (сборник) - Тендряков Владимир Федорович - Страница 85
- Предыдущая
- 85/104
- Следующая
Борис Георгиевич любил украсить урок стихами. С вниманием слушали и это, но… герои остаются героями даже тогда, когда их постигает неудача.
До сих пор в городе ходит легенда, связанная со строительством химкомбината. Один из ведущих инженеров предложил внести некоторые изменения при монтаже оборудования – упрощает работы, экономятся затраты. Инженер проявил напористость, пробил свое предложение, сам руководил монтажом. И уже когда испытания прошли благополучно, был подписан акт о приемке, инженера что-то насторожило. Он снова засел за расчеты и с ужасом убедился, что допустил просчет столь мелкий, что на него никто не обратил внимания. Однако эта мелочь при полной нагрузке в любой момент может привести к катастрофе – взрыв, выброс ядовитых газов, человеческие жертвы и выход из строя всего комбината! Ничего не оставалось как признаться в своей ошибке, пока не поздно, обвинить самого себя. Но не тут-то было – компетентные комиссии приняли работу, отчеты посланы, сроки выдержаны, экономия получена, премиальные выплачены, благодарности объявлены. Ломать снова, начинать все заново по старым схемам – нет, об этом и слышать не хотели. Инженер обвинял сам себя, готов был нести наказание, но ему не верили, его оправдывали. А комбинат готовился к пуску. И тогда инженер решился на отчаянный шаг: в кабинете начальника, курирующего строительство, он положил на стол заявление, вынул из кармана ампулу: «Здесь цианистый калий, не подпишете – приму на ваших глазах, вынесут отсюда труп. Лучше я, чем по моей глупости погибнут многие».
Возможно, эта история раздута изустной молвой, разукрашена небывальщиной, но до Аркадия Кирилловича докатилась в таком виде. Теперь он чувствовал себя в положении самообличающего инженера. Одна разница – тот знал, в чем его ошибка, Аркадий Кириллович пока что свою ошибку смутно ощущает: есть, допущена, грозный факт оповестил о ней, но в чем она заключается и как ее исправить – неясно.
Директор саморазоблачаться не собирается: «К семейной трагедии Корякиных школа отношения не имеет!» И постарается прикрыть грудью того, с кем вместе ошибался. Но ведь одна катастрофа уже разразилась, не последуют ли за ней другие?..
Только один Василий Потехин сейчас убежден: учитель Памятнов повинен в случившемся. Вдуматься – странно: не проницательный педагог, никак не человек семи пядей во лбу, явно недалекий, а почему-то он, не кто другой. Ссылается на свой горький опыт, полученный от Аркадия Кирилловича. Не совсем понятно, в чем этот опыт заключается, толково не сумел рассказать. Да и сам Аркадий Кириллович не был готов тогда его выслушать. Что-то заметили за тобой, не отмахивайся, дознайся, что именно. Любые сведения, даже бредовые, в данный момент важны.
И Аркадий Кириллович решительно направился на улицу Менделеева.
Снова тот же подъезд, та же лестница, и наверху, в квартире на пятом этаже, наверняка еще не смыта с паркета кровь. Но возле подъезда беззаботно играют детишки и сидят на скамеечке бабушки, а лестничные пролеты по-будничному скучны, тянет щами из-за какой-то двери. Сама по себе жизнь оскорбительно забывчива, следы трагедий в ней затягиваются, как в болоте, дольше всего они держатся в душах людей. Кто укажет, где та комната, в которой Иван Грозный убил посохом своего сына, а память об этом до сих пор не стерлась.
Аркадий Кириллович рассчитывал только узнать адрес работы Василия Потехина, но неожиданно тот оказался дома – взял отгул, чтоб справиться с потрясением.
Потехин поставил стул напротив, прочно умостился на нем, прямой, с нацеленным подбородком, с капризно-брюзгливым выражением на лице.
– Если уговаривать пришли, то напрасный труд, – заявил он сварливо.
– В чем вас должен уговаривать? – удивился Аркадий Кириллович.
– А разве вы не затем прибежали, чтоб я дочку из школы не забирал?
– Нет, Василий Петрович, хочу от вас снова услышать то, что вы говорили мне ночью.
– Может, ждете – днем ласковей буду?
– Мне сейчас не ласка нужна, а горькая правда. Так что не стесняйтесь – стерплю.
– Я теперь вот понял, почему раньше попов не любили.
– Похож на попа?
– Вылитый, красивыми побасенками о хорошем поведении людей портите.
– Вот это-то мне и растолкуйте.
Василия Петровича едва приметно повело от слов Аркадия Кирилловича, уж и так сидел прям и горделив, сейчас совсем выгнуло и расперло: ладони в колени, локти в стороны, глаза неживые, глядят сквозь, в вечность – памятник, а не человек, ну держись, оглушит сейчас истиной!
– Слышали: прямая линия короче кривой – геометрия! И все верят в это, понять не хотят – в жизни-то геометрия совсем иная, там кривые пути всегда прямых короче.
– Это вы сами открыли или подсказал кто? – поинтересовался Аркадий Кириллович.
– Подсказал! – отрезал Василий Петрович. – Подсказал и наказал!
– Гордин?
– Он. Святой мученик, виноват перед ним.
– Но вы говорили прежде – очковтиратель. Ошибались?
– Нет, так и есть.
– Ловчило?
– Тоже.
– Приспособленец, если память не изменяет?
– Можно сказать и это.
– И святой?
– Мир на таких стоит!
– Чем же он вас так убедил?
– Правдой!
– Не будьте так скупы, Василий Петрович, поделитесь со мной пощедрее.
Василий Петрович внял и чуточку пообмяк в своей монументальной посадке.
– Умный Потехин учил глупого Гордина, – заговорил он сварливо в сторону. – Нельзя тянуть газовые трубы по окрашенным стенам, пробивать их сквозь паркетные полы, чтоб снова-здорово крась, крой, заделывай, бросай денежки. Давай, мол, товарищ Гордин, действовать по порядочку, пряменько. А труб-то нет и неизвестно, когда будут. Жди их, не считайся с тем, что рабочие бездельничают, что строительство в планы не укладывается, прогрессивку и премиальные не получат. Увидит рабочий класс, что свой рубль теряет, и мотнется в другое место, где и прогрессивочку и премиальные ему поднесут. Текучка начнется! Слыхали такое слово? Страшное оно. Квалифицированные рабочие разбежались, нанимай с улицы пьянь разную, отбросы, которых из других мест выкинули, запарывай строительство, приноси убытки, но уже не грошовые, каких умный Потехин боялся, а миллионные. Зато строго по прямой, геометрии придерживайся. А невежды Гордины, этой геометрии не желающие знать, ловчат, когда нужно очки втирают, приспосабливаются как могут, а миллионы спасают… Спасибо Гординым, без них прямолинейные умники мир бы набок завалили!
– Я, по-вашему, из них, из прямолинейных умников? – спросил Аркадий Кириллович.
– Самых опасных, не мне чета.
– И как же мне исправиться? Учить детей – не ходите прямо, ищите в жизни кривые дорожки?
– Только не по линеечке, только не по геометрии из книжки!
– Похоже, я и не делаю этого.
Василий Петрович возмущенно подскочил:
– Не делаете!.. А чему же вы учите?
– Русской литературе хотя бы. А она тем и знаменита, что лучше других разбирается в запутанной жизни. Да, в запутанной, да, в сложной!
– Вы учите – будь только честным и никак по-другому?
– Учу.
– И зла никому не делай – учите?
– Учу.
– И сильного не бойся, слабому помогай, от себя оторви – тоже учите?
– Тоже.
– А-а! – восторжествовал Василий Петрович. – И это не по линеечке жить называется! Не геометрию из книжек преподаете! Запутанно, сложно, а прямолинейненько-то поступай!
– А вам бы хотелось, чтоб я учил – будь бесчестным, подличай, изворачивайся, не упускай случая сделать зло, перед сильным пасуй, слабому не помогай… Неужели, Василий Петрович, вам хочется такой вот свою дочь видеть?
– Я хочу… – Василий Петрович даже задохнулся от негодующего волнения. – Одного хочу – чтоб Сонька моя счастливой была, приспособленной! Чтоб загодя знала, что и горы крутые, и пропасти в жизни встретятся, пряменько никак не протопаешь, огибай постоянно. Ежели можно быть честной, то будь, а коль нельзя – ловчи, не походи на своего отца, который лез напролом да лоб расшиб. Хочу, чтоб поняла, и крепко поняла, что для всех добра и люба не станешь и любви большой и доброты особо от других не жди. Хочу, чтоб не кидалась на тех, кто сильней, кто легко хребет сломать может, а осторожничала, иной раз от большой нужды и поклониться могла. Хочу, чтоб дурой наивной не оказалась. Вот чего хочу! Ясно ли?
- Предыдущая
- 85/104
- Следующая
