Странный приятель - Чекрыгин Егор - Страница 12
- Предыдущая
- 12/69
- Следующая
Несколько минут он честно проворочался на жесткой земле. А потом не выдержал, встал, пошел к дежурящему Готору и предложил его сменить.
— Знаешь, — как-то виновато ответил Готор, — я сейчас тоже, пожалуй, не засну.
— Болит голова? — заботливо спросил Ренки. — Отец мне рассказывал, что так бывает, когда рядом что-то взорвется. У некоторых вроде даже до конца жизни не проходит.
— Спасибо, Ренки, — усмехнулся Готор. — Умеешь ты подбодрить.
— Извини… — Ренки сообразил, что опять, честно желая поделиться знаниями, сморозил редкостную глупость. — И прости за то, что тебе пришлось… Ты первый бросился мне на помощь, а потом всех нас спас, ну, этим взрывом. И все из-за меня.
— Не бери в голову. Хороший ты парень, Ренки, но взрослеть тебе надо побыстрее. Понимаешь, мы сейчас не в том положении, чтобы совершать подростковые глупости. А насчет моей головы — не волнуйся. Сотрясуха небольшая конечно же есть. Но мне доставалось и похлеще. Просто… Знаешь, а я ведь сегодня впервые человека убил!
Признание словно бы само вырвалось из уст Готора. И было даже непонятно, удручен ли он совершенным поступком или тем, что совершил его в столь позднем возрасте.
«А ведь ему уже лет двадцать пять, не меньше», — с удивлением подумал Ренки.
— Но как же так получилось? — стараясь делать вид, что лишь ведет светскую беседу, спросил он у своего старшего приятеля. — Ты же столько путешествовал. И так умеешь драться.
Признание никак не вязалось с уже сложившимся образом приятеля. Раньше Готор казался Ренки всегда уверенным в себе, в меру жестким и довольно опасным человеком. По крайней мере, после нескольких жестоких драк в трюме, где Готор демонстрировал просто какие-то чудеса, тычком пальца заставляя сложиться пополам громилу на голову выше себя ростом или буквально за пару секунд сбивая с ног трех-четырех противников, даже Ренки невольно стал относиться к нему как… ну, например, как к ручному тигру.
Лежит такая громадная кошка где-то посреди гостиной во время светского раута, позволяет себя гладить и даже тормошить. Клянчит мясо, бодает хозяйскую руку, требуя ласки. Но горе тому, кто забудет об огромных когтях, клыках и силе лап, способных одним ударом свалить быка. Доли секунды на пробуждение звериной ярости — и вот гостиная уже залита кровью, а те, кто все-таки смог выжить, в ужасе жмутся по углам, дрожа от страха. Ренки читал в «Ежегодном королевском вестнике», как нечто подобное произошло в столице, в доме одного из богачей-нуворишей.
И вдруг этот тигр признается, что до сей поры был вегетарианцем!
— Да вот как-то так, — неопределенно высказался Готор. — Может, как раз из-за умения драться всегда удавалось обходиться без этого. Самое большее — руки-ноги ломал. А тут…
Чувствовалось, что Готору хочется высказаться. Поделиться с кем-нибудь этой своей, внезапно оказавшейся столь тяжелой ношей. Но долг вождя, пусть и крохотной банды каторжников, не позволяет ему проявлять слабость перед подчиненными. А Ренки ведь отчасти равный! Тоже благородный оу, и тоже имевший сходный опыт.
Да, Ренки прекрасно помнил ту ночь после убийства Ифия Аэдоосу. Он тогда (да и сейчас) нисколечко не сожалел о сделанном, искренне считая себя правым. И никаких особых проблем со стороны закона он тогда не предвидел. Но на душе тем не менее почему-то было тягостно и тоскливо. И особо тоскливо было из-за вынужденного одиночества в камере городской тюрьмы и невозможности с кем-нибудь поговорить, обсудить произошедшее.
Впрочем, не факт, что от разговора стало бы легче. К чему ковырять свежеполученную рану? А вот отвлечься, поговорив о чем-нибудь другом…
— Слушай, Готор, — поинтересовался Ренки. — А как мы все-таки будем совершать наш подвиг? И мне не очень понятно, что ты вообще под этим понимаешь?
— Хм… Хороший вопрос, — задумался Готор. — Уж точно не то, что описывается в прочитанных тобой книжках. Я их, признаюсь, не читал, но могу догадаться, как там все рассказывается. Разная там беззаветная преданность королю, самопожертвование, безумная храбрость и прочие дела. Они нам, уж извини, не подходят. Да погоди ты! Не сверкай так грозно очами, подобно Нордоону Великому. Давай-ка сначала разложим все по полочкам. Ты ведь знаешь, что я вообще не из Тооредаана и ваш король для меня — абсолютно чужой дядя.
— Но ты же дал присягу!
— Дал. Потому что иначе бы меня повесили. И знаешь, думаю, немного постаравшись, я бы смог убедить тебя, что присяга, данная под принуждением, не имеет смысла. И даже напротив: нарушить ее — означает пойти против тирании и несправедливости, бороться с которыми есть долг всякого благородного человека. Жонглировать словами меня в свое время учили не хуже, чем махать кулаками. Но тебе и правда надо взрослеть, и поэтому убаюкивать твою совесть добренькими, но насквозь лживыми сказками я не стану. Оглянись, Ренки. Нас тут осталось шестеро. У каждого своя судьбы и свои надежды. И погибнуть, совершая подвиг во имя короля, тут надеешься только ты, и то в силу плохого знания жизни и юношеской наивности. Как я уже говорил, я иностранец. Гаарз — работяга, зарабатывающий себе на жизнь тяжким трудом и ничего в жизни хорошего от короля не видевший. Киншаа — сирота из приюта, проданный на королевский флот, откуда он благополучно дезертировал, чтобы стать бродягой. Дроут и Таагай — воры. Но ворами они тоже стали не от хорошей жизни, а чтобы не подохнуть с голоду. Если ты ждешь от этих людей подвига во имя короля, которого они не знают и который ничего хорошего для них не сделал, ты, уж извини за откровенность, дурак! Так какого тогда демона вся эта лабудень, спросишь ты. Отвечу. Я дал тогда присягу. Вернее, я принес ее куда раньше. Но присягал я не вашему королю, а вам. Я готов сбежать с королевской службы, как только подвернется удобный случай, потому что у меня есть дела куда интереснее, чем рыть канавы или даже палить из мушкета и колоть кредонцев штыком. Но я никогда не предам тех, кто дерется со мной плечом к плечу. Этому меня тоже учили.
— Но тогда… — Ренки казалось, что слова приятеля, которому он так доверял на протяжении последнего полугода, потрясли его сильнее, чем все события предыдущего дня, включая проигранное сражение. — Но тогда зачем ты говорил мне о подвиге?
— Чтобы дать тебе стимул к жизни. Дать надежду! — жестко ответил Готор. — Хотя я и не исключаю возможности, коли она выпадет, пойти и таким путем. В конце концов, это тоже способ избавиться от каторги. Долгий, но зато относительно легальный. А дальше — уже и с армией покончить будет проще. Только вот запомни хорошенько: горячее сердце тут тебе не поможет. Подвиги мы будем совершать очень осторожно и расчетливо. И только тогда, когда будет уверенность, что это нам зачтется, а не для того, чтобы сделать приятное твоему любимому королю. Кстати, а почему ты его так сильно любишь?
— Но ведь это король! — возмущенно воскликнул Ренки. — Он… Мы… Король — символ страны! И если не ради него, то зачем вообще? Ведь…
— Все понятно. В общем, Ренки, теперь ты все знаешь. Решай сам, с нами ты или мечтаешь принять смерть за короля, о которой никто так и не узнает. А на родине тебя по-прежнему будут считать убийцей и каторжником.
Глава 5
Как уже упоминалось в предыдущей главе, армии в те времена никуда не спешили. Ни в походе, ни при маневрировании на поле боя. И особенно — при наступлении.
И по этой причине даже в случае такой разгромной победы, какую одержали ныне кредонцы над армией Тооредаана, организовать долгое и успешное преследование противника не получалось.
Как правило, едва враг оставлял поле боя, которое торжественно занимал победитель, генералы и офицеры победившей стороны прикладывали куда больше сил к тому, чтобы собрать всех своих солдат вместе и как можно быстрее восстановить дисциплину, чем к тому, чтобы догнать убегающего врага и нанести ему дополнительный урон.
Разве что кавалерия бросалась преследовать разгромленного противника. Но и то лишь до тех пор, пока удирали, сломя голову, разрозненные группки. Потому как стоило бегущим солдатам почувствовать ослабление угрозы, вновь начать подчиняться офицерам и создать какую-то видимость строя — и кавалерия уже могла лишь пытаться атаковать стену штыков, из-за которых по ней вовсю палили из мушкетов. Занятие, как правило, столь же бессмысленное, сколь и опасное.
- Предыдущая
- 12/69
- Следующая
