Четырнадцатая дочь - Федорова Екатерина - Страница 86

• Предыдущая
• 86/116
• Следующая

Пора.

Стянув с подушки наволочку, Таня уложила туда соль. Не оружие, конечно, но если швырнуть в глаза, мало не покажется. Оставила до поры белый сверток на кровати — вдруг придут проведать.

И потащила под окно большой горшок.

Наступил час «икс», то бишь самый опасный и показательный момент. Таня разложила рядом с горшком набитый яйцами куль и серебряные ложки. Развернула сверток с мясом и старательно составила на полу икебану из окровавленных кусков. Потом уселась прямо на пол и поочередно разбила все тридцать яиц, слив их содержимое в горшок.

Как она и боялась, в ответ на шум бьющейся скорлупы в дверь кто-то поскребся. Приглушенный мужской голос спросил:

— Благородная госпожа, вы в порядке?

— Войдите! — надменно сказала Таня. И спешно одернула юбки, задравшиеся на коленях.

Дверь скрипнула, в щели показалось грубое лицо, поросшее щетиной.

— Шум у вас тут какой-то, — пробормотал Танин страж, озирая комнату и ее саму. Наткнулся взглядом на мясную композицию, глянул настороженно.

Таня подняла ложки, сунула их в горшок, постучала об стенку изнутри.

— Я готовлю снадобье, — высокомерно заявила она. — Из яиц, которые ваш господин прислал мне. Взбивать их я буду до утра, а если снова откроете дверь, расскажу господину, что вы за мной подглядывали. Все понятно? Для приготовления снадобья из яиц мне нужны покой и тишина.

Лицо проворчало:

— Да ладно, понятно…

И исчезло.

Таня еще немного поболтала яйца, потом подоткнула края юбок под вырез платья и метнулась к кровати. Схватила заранее снятую простыню. Понеслась назад, собирая ее в жгут и перехватывая посередине.

Для того, что она задумала, достаточно было половины белого полотнища. Окно было меньше кровати. Таня макнула конец простынного жгута в горшок, развернула, давая ткани пропитаться яичной болтанкой.

И два раза несильно топнула ногой, гася флиг.

Простыня налеплялась на окошко легко, попутно пачкая ладони склизкой яичной жижей. Таня разгладила ткань, убирая пузыри и складки. Затем вскинула руки, придавила края склизкого полотнища к стене над оконной рамой — и застыла в этой позе, не обращая внимания на затекающие в рукава липкие струйки.

Нужно было подождать, и она ждала.

Когда Таня осторожно оторвала пальцы от прилепленной на окно простыни, плечи уже онемели. Зато яйцо подсохло, схватилось корочкой.

Она помахала руками, покрутила локтями мельницу, разминая суставы. И уселась под окно, скрестив ноги. Теперь нужно ждать, пока яйцо не высохнет полностью.

Она сидела тихо, время от времени монотонно постукивая ложкой по горшку, чтобы страж не успел отвыкнуть от шума. При этом Таня думала о всяком разном: о далеком доме там, на Земле, и о более близком Фенрихте, затерянном где-то на севере Анадеи. И мать с дедом, и князь с Арленой жили сейчас своей жизнью где-то там, вдали и в безопасности. Дедуля с Арленой так и вовсе в этот момент должны были спать, вознесенные громадой замка высоко над вершинами окрестных деревьев. А она была здесь, в чужом доме, в чужом городе, в чужом мире — и даже в чужом платье, мелькнула на миг ехидная мыслишка, тут же пропавшая. Сидела в темноте одна, и одна же боролась за то, чтобы вернуться к ним ко всем — сначала к князю и Арлене в Фенрихт, а потом, в один прекрасный день, и на Землю, к матери, к деду, к привычной жизни. Было в этом что-то несправедливое, в этом одиночестве, и Тане вдруг стало жалко себя и тоскливо, в носу защипало, глаза заплыли влагой…

Она тряхнула головой, сморгнула слезу. Подумала со злостью: стыдитесь, княжна Татьяна! Хорош воображать себя одинокой страдалицей, которая одна безвинно терпит. Все проходит, пройдет и эта ночь, надо только дожить до рассвета. Может, следующую ночь она встретит уже в Фенрихте, и об этом своем плаче у окна, и о собственном малодушии будет вспоминать с усмешкой.

Таня шмыгнула носом и принялась тихим, почти беззвучным шепотом мурлыкать первые такты из «Прощания славянки» — очень уж подходило к ситуации.

Потом она вспоминала дом, японского классика, оставшегося валяться на диване. Мамины застолья с родней, и грозы, на которые так здорово было смотреть с девятого этажа, потому что тучи нависали так близко, что молнии, казалось, били чуть ли не с уровня твоего плеча.

Время от времени Таня вскидывала руку и щупала жесткую, в корке засыхающего яйца, простыню.

Наконец она решила, что пора. Осторожно, вдоль стеночки, дошла до кровати, перенесла к окну перину. Ощупью нашла на стене напротив флиг и выдернула его из держака.

Перину Таня распялила над окном левой рукой, прижав ее к оконной створке локтем и всем, чем смогла дотянуться — головой, плечом, собственным боком. Перехватила древко факела за самый конец…

И с силой ударила в верхнюю часть окна.

Расчет был на то, что стекло в окошке сделано способом средневековым, полукустарным. Не зря же оно было мутноватым. А извечный бич всех кустарных поделок — хрупкость.

Стекло тихо звякнуло под периной. Таня локтем ощутила, как гладкая его поверхность промялась. Она ударила еще раз, в самый низ окна, молясь, чтобы страж за дверью или спал, или был достаточно устрашен видом мясного натюрморта на полу, вместе с угрозой выставить его мерзким подглядывающим типом.

Опора из стеклянной пластины, к которой она прижималась боком, исчезла. Таня кинула погашенный флиг на сложенный под окном край перины, развернулась, выпуская из рук наперник. И пальцами торопливо ощупала простыню, наклеенную на окно и стену.

Засохшее яйцо должно было удержать осколки стекла на ткани, чтобы они не посыпались вниз, потревожив обитателей дома. Задумывая все это, Таня даже не знала — а сработает ли?

Но сработало: простыня приклеилась к раме и стене от души, осколки повисли на ней позвякивающей чешуей с обратной стороны. И Таня ощутила дикую радость. Сколь много нам познаний чудных приносит простое мытье холодильника! Поскольку все знания о клейкой силе засохшего яйца Таня почерпнула именно при этом увлекательном занятии.

Она осторожно отодрала простыню от рамы и стены, стараясь поменьше звенеть стеклом. Уложила ткань с осколками на перину, на мгновенье задумалась, поддела горку ногой и вытащила флиг из складок. Он еще пригодится.

Из рамы невидимыми зубьями торчали крупные куски, но звезды желтыми искрами блестели на их краях. Таня принялась расчищать себе путь наружу. Торопясь, она несколько раз порезала пальцы, но вскрикивать было нельзя. Поэтому она всего лишь закусила губу и часто задышала, чтобы отогнать боль и пришедшую с ней легкую тошноту.

Очистив нижнюю часть рамы, Таня огляделась, подобрала с пола серебряные ложки. Не монеты, конечно, но серебро, оно и в Анадее серебро, так что могут пригодиться как средство обмена. Мало ли что… Собственно, именно с этой целью она и потребовала их у Таркифа. Ну еще и для придания достоверности истории про снадобье.

Ложки легли в наволочку к соли, потом Таня запихала туда же белое покрывало и флиг.

На секунду она задержалась у пустого оконного проема, глянула во тьму комнаты ищущим нервным взглядом. Нет ли тут чего-нибудь еще, что пригодится потом?

Вроде взято все что можно.

Она завязала концы наволочки узлом, повесила получившуюся торбу на плечо, освободив себе руки, и полезла в окно. Села в оконном проеме, свесила оцарапанные стеклянной крошкой ноги на улицу.

В лицо пахнул ночной ветер, сырой, прохладный, но не ледяной, как в Фенрихте, — Аретц все-таки был южным городом, и месяц оринь здесь был теплее, чем в Керсе.

Она извернулась, оперлась на край проема животом и скользнула вниз, цепляясь пальцами за подоконник, за более-менее чистый от стекла кусок рамы. Отцепила руки, схватилась за край каменной кладки в оконной нише, на мгновенье повисла. Потом ее ноги в тонких балетках нащупали полотняный навес у стены… и Таня разжала порезанные пальцы.

По наклонному навесу из прочной ткани она съехала, пересчитав при этом всем телом поперечины, державшие полотно. Флиг вывалился из наволочки и заскользил по навесу вслед за ней.

• Предыдущая
• 86/116
• Следующая