Четырнадцатая дочь - Федорова Екатерина - Страница 71

• Предыдущая
• 71/116
• Следующая

— Это все игалсы! Из-за них все, они уже тут! — завопила Таня. — Очнитесь же!

И тут ее волной накрыло ощущение, что мир застыл. На короткий миг.

А потом вдруг стал сине-белым.

Синее пламя сияло, заливая тело изнутри. Она осознала, что меч — это неправильно. Клинок выпал из разжавшейся руки, глухо звякнул о камень в колее…

И мир снова стал прежним.

— Оставьте старичка, он не виноват! — завопила Таня во всю мочь своих легких, перекрикивая вопли, звеневшие над деревней.

Вилы снова направились к ней, но теперь она отбила их одним ударом ладони. Заметив, что руку оплетает рисунок струящихся синих жил, словно под кожей текли дорожки пламени и отсветы прорывались наружу.

— И вы не виноваты, это все запах игалс! — путано и смешно выкрикнула она.

А потом ринулась вперед и схватила за плечо изумленно таращившуюся на нее бабенку, собираясь объяснить все внятно и доступно. Однако та слушать не стала, а вместо этого закатила глаза и опала к Таниным ногам ворохом одежды.

Перепуганная Таня быстро нагнулась и пощупала шею женщины, ища пульс. Даже приложила руку к груди, проверяя дыхание. Все было в порядке — молодуха дышала, на крепкой шее ровно бился пульс. Обморок. Выходит, она своим прикосновением просто загнала бабенку в беспамятство?

Так даже лучше, вдруг поняла Таня. На объяснения требуется время, а вокруг исходят криком люди.

Она метнулась вперед, обходя лежавшую у ее ног молодуху. Быстро шлепнула парня по руке, тот свалился за забор. Значит, ее прикосновение и впрямь действует. Потом на всякий случай коснулась пожилого. Но он, упав вниз безвольной грудой, уже не дышал.

Таня развернулась.

Вниз по улице прямо на нее бежали несколько человек, причем двое были пониже росточком. Один из взрослых догнал щуплого недоростыша, сбил его с ног, упал сверху, принялся махать кулаками. Какофония воплей пополнилась еще одним криком.

Она рванулась туда. Завопила:

— Оставь ребенка, урод! Невиноватый он!

Сначала Таня налетела на тех, кто еще бежал, и уложила всех в глубокие колеи деревенской улицы. Тому, кто бил ребенка, от нее достался размашистый подзатыльник. Мужик, кувыркаясь, полетел в пыль, а потом застыл, уткнувшись носом в землю.

Мальчишку она тоже зацепила рукой. На всякий случай.

Она бежала от одного двора к другому и вопила что-то про игалс и невиновность. Взгляд ее ловил людей, которые упоенно рвали друг друга на части прямо на дороге и в собственных дворах. И приходилось к каждому подбегать и дотрагиваться, дотрагиваться, дотрагиваться…

А потом во дворах стали попадаться одни бездыханные тела.

К околице Таня добралась на подгибающихся ногах, заметила через забор крепкую женщину Арлениных годов — и ее же размеров, что примечательно. Та, упоенно хекая при каждом взмахе, забивала палкой девицу помоложе.

Таня выдавила из охрипшего горла «оставь ее» и, доковыляв, отвесила леща.

Истошный бабий визг, последний звук, сотрясавший воздух над деревней, смолк. Она на всякий случай, чтобы исключить мстительные порывы, приголубила ручкой и девицу.

Затем, держась за забор, выбралась на улицу, прошла несколько шагов к околице — и тут ее силы кончились.

Упав на четвереньки, Таня захлебнулась рвотой. Все тело горело, голову охватывал то жар, то холод. Дорога перед глазами кружилась, наплывала и ускользала…

Она рухнула в пыль, свернулась клубком. Холодная желтоватая земля под щекой приятно холодила. Мысль о том, что она на грани обморока, почему-то вызвала отвращение. И злость — слабенькую такую, выдохшуюся.

Таня подтянула к лицу руки; камушки в пыли больно царапнули кожу. Ладони двоились у нее в глазах, но сквозь рой черных точек, заполонивших мир, она разглядела на коже тонкий рисунок синих жил.

Сиянье их поблекло, почти выцвело, однако блекло-синие линии, сейчас похожие на старую, сведенную татуировку, продолжали оплетать руки ветвистым, прихотливо изогнутым древом.

Держать кисти становилось все тяжелее, плечи и тело сотрясала дрожь. Таня уронила руки, распластав их по дороге. Какое-то время лежала, натужно дыша и ни о чем не думая.

Потом в поле зрения возникло чье-то личико. Сморщенное, одновременно и старческое и детское. С большим, жадно распахнутым ртом. Из-под отвислых коричневых губ иголками торчали тонкие клыки.

Она из последних сил поднялась и села в пыли.

Игалсы и впрямь напоминали людей, вот только верхняя часть головы у них была странно скошена. И руки с ногами вывернуты, как у громадных кузнечиков. Они собирались вокруг, выползая из колосившейся рагены. Игалс было много, сквозь заросли бордово-коричневой травы виднелись спины бронзового отлива, уходившие вдаль лентой.

Одна из тварей подползла на расстояние вытянутой руки, глянула злыми глазами…

— А на меня не действует, — шепотом сообщила ей Таня. — Хоть со злости лопните, а только не действует. И шли бы вы туда, откуда пришли. А еще лучше — подохли бы все вместе.

Игалса, глядя на нее, вытянула передние лапки — маленькие, гадко вывернутые, с двумя выростами на конце, напоминающими толстые щипцы кусачек. Выросты сомкнулись на руке повыше запястья, Таня дернулась, пытаясь освободиться, но опоздала. Она ощутила дикую режущую боль и взвыла, глядя в злобное личико твари.

И к ней вернулась ярость, а мир в ответ снова послушно мигнул синим. Игалса, зажавшая ее руку, из бронзовой вдруг стала серо-стальной, в синих полированных отливах. Упала на бок, издала тонкий визг, заскребла по земле длинными задними лапами. Таня успела поджать ногу, но шипы одной из лап разодрали темно-синюю юбку ниже колена.

Она прижала руку к груди, баюкая ее. Вскинула глаза…

Стальной мор расходился, как круг на воде. Одна за другой твари с человеческими личиками вдруг теряли бронзовый цвет, падали и умирали в конвульсиях. Воздух заполнял звук от падающих и бьющихся тел, визг и скрежет…

Рука упала, голова ударилась об утоптанную землю.

Но всего этого она уже не ощутила. Мир поблек и исчез.

Сознание возвращалось медленно, капля за каплей. Кто-то похлопал ее по щеке, прошептал издалека:

— Девица Тарланьская! Очнитесь!

Она открыла глаза, борясь с тошнотой. Увидела над собой лица молодых магов. Тех самых, что должны были прийти в деревню, если она одолеет игалс.

Одолела, подумала она. Но счастливой себя почему-то не почувствовала.

Из глубин памяти всплыла недавняя беседа с верховным Харгором, и ее угрозы после игалс расправиться с его магами. Смешно. Сейчас Таня рукой не могла пошевелить, а уж чтобы быть кому-то угрозой…

Уголок ее рта насмешливо дернулся, и она слабо хрюкнула. Один из магов, склонившихся над ней, тут же озаботился:

— Девица Тарланьская, вам так плохо? Сейчас я…

— Ты что? — строго сказал другой, выглядывавший из-за его плеча. — Ее же запрещено подкреплять заклятиями.

— А если она умрет? — возразил первый. Прочие пять магов, как по команде, оторвались от лицезрения распростертой на земле Тани и уставились на него. — Умрет прямо тут, у нас на руках? Вы подумайте! Если она может уничтожать игалс, это же… да ей цены нет!

Тане хотелось надеяться, что она пока что не умирает, но тошнота и слабость сводили с ума. А еще больше собственное бессилие.

Перед глазами почему-то всплыла Арлена, а конкретно одно ее наставление: «Обморок есть действенное оружие женщины, но применять его следует только перед лицом друзей». Таню даже заставили тогда два дня репетировать мягкое падение на пол.

Что ж, лица вокруг нее казались вполне дружелюбными. И она уже лежала.

Таня из последних сил выжала из горящих легких тонкий стон, закатила глаза и вытянулась с расслабленным лицом.

— Ну что, убедились? — яростно прошипел ее заступник своим друзьям. — А знаете, что скажут, когда мы притащим к Вратам ее труп и расскажем обо всем? Что виноваты мы, а не верховный Харгор, отдавший приказ не лечить девицу, даже если она пострадает в битве с игалсами!

• Предыдущая
• 71/116
• Следующая