Эрос за китайской стеной - Виногродский Бронислав Брониславович - Страница 59

• Предыдущая
• 59/122
• Следующая

Дело было в середине дня. Винные пары улетучивались, а от долгой ходьбы пересохло во рту. Хэ Дацину захотелось чаю, но ни харчевни, ни чайной лавки поблизости не было. Вдруг сквозь листву деревьев Хэ увидел развевающиеся флажки и услыхал размеренные удары цин[204]. Он понял, что перед ним буддийский храм, обрадовался и поспешил вперед. Раздвигая ветви, он прошел сквозь лесок, и перед его взором предстали просторные строения, обнесенные белой стеной. Стена прерывалась обращенными к югу воротами, перед которыми росло с десяток плакучих ив. Над воротами доска с золотою надписью: «Обитель Отрешения от мирской суеты».

— Давно я слышу, что в этом монастыре прелестные монахини, но до сих пор не было случая взглянуть на них собственными глазами. Вот уж никак не думал, что случай представится именно сегодня, — промолвил Дацин, обращаясь к самому себе.

Он отряхнул платье, поправил на голове шляпу и вошел в ворота. К востоку тянулась дорожка, вымощенная камешками величиною с голубиное яйцо. По обеим ее сторонам выстроились ивы и вязы, они сообщали этому дворику таинственную прелесть. Еще несколько шагов, и Хэ Дацин приблизился к следующим воротам. За ними было здание, состоявшее из трех небольших залов. В среднем зале высилось изваяние божества Вэйто[205]. Перед зданием росли высокие, чуть ли не до самого неба сосны и кипарисы, меж их ветвями щебетали птицы. Позади изваяния была дверь, а за дверью уходила в сторону дорожка. Дацин пошел по дорожке и оказался перед высоким строением. Створки дверей, украшенных диковинной резьбой, были плотно затворены. Дацин тихонько постучал. Двери со скрипом приоткрылись, и на пороге появилась девочка-послушница с косичками, опрятно одетая, в черном халате, подпоясанная шелковым шнуром. Послушница поздоровалась с Дацином, и тот, ответив на приветствие, переступил порог. Он находился в разгороженной на три зала молельне, не слишком большой, но достаточно высокой. Посредине сверкали позолотою величественные изображения трех будд. Хэ Дацин склонился перед богами, а потом сказал:

— Передай настоятельнице, что пришел гость.

— Присядьте, господин, я сейчас доложу, — ответила послушница и вышла.

Скоро в зале появилась молодая, не старше лет двадцати, монахиня с белым, точно светлая яшма, лицом, очень красивая и изящная. Она поклонилась гостю, и Хэ Дацин поспешил ответить поклоном на поклон. Он пристально взглянул на девушку, и душа его затрепетала. Тут же принялся он томно моргать глазами и бросать нежные взоры, чтобы приобрести расположение прекрасной монахини. Голова его ушла в плечи, он словно бы весь обмяк и сделался похож на сгусток вынутого из котла рисового отстоя.

Они сели. Дацин подумал: «Весь день я сегодня проходил понапрасну и ничего подходящего не встретил. Кто бы мог подумать, что здесь скрывается такая красотка. Но чтобы с нею поладить, надо запастись терпением. Не беда! Рано или поздно, но она попадется ко мне на крючок!»

Волокита уже перебирал план за планом, даже не догадываясь, что в точности те же мысли занимали и монахиню. В монастырях существовало общее правило: если в обители появлялся мужчина, его встречала только старая монахиня-настоятельница, а молодые монахини, точно невесты на выданье, всегда сидели взаперти, в дальних комнатах, и редко показывались на людях — разве что приедут их близкие знакомые или родичи. Если настоятельница захворает или уедет, монахини вообще посетителей не принимают. Если же вдруг прибудет кто-нибудь особенно влиятельный и настаивает на свидании с молодой монахиней, она выходит лишь после долгих и неотступных просьб. Почему же теперь красавица монахиня так смело и так скоро вышла к Хэ Дацину? А все дело в том, что Будду она чтила лишь на словах, душою же была привержена к радостям и удовольствиям. Как говорится, она любила ветер и луну[206] и ненавидела холодное одиночество. Монашеская жизнь была ей отвратительна. Когда Хэ Дацин вошел в молельню, она увидела его в дверную скважину. Статный молодец сразу же ей приглянулся, потому она и не заставила себя ждать. Взоры гостя притягивали ее, словно магнит иголку.

— Как ваша уважаемая фамилия, господин, как ваше драгоценное прозвище? Откуда вы родом, что привело вас в нашу скромную обитель? — спросила монахиня с зазывною улыбкой.

— Меня зовут Хэ Дацин, живу я в городе. Я вышел погулять и забрел сюда случайно. Но я давно слышу о непорочной добродетели дочерей Будды и хочу засвидетельствовать им свое уважение.

— Мы темные и неразумные, мы всегда в уединении, вдали от людей. Ваш приход для нас — незаслуженная радость. Пожалуйста, пройдемте со мной в трапезную и выпьем чаю, а то здесь все время снуют люди.

Приглашение пройти во внутренние покои кое-что обещало. Обрадованный Дацин поднялся и направился следом за монахиней. Они миновали несколько комнат, полукруглую галерею и очутились в открытой с одной стороны зале, тоже разделенной натрое. Зала была убрана чисто и не без изящества; ее окаймляла низкая изгородь с перилами, а за изгородью росли два утуна и бамбук. Повсюду были цветы, они ярко сверкали в лучах солнца и испускали сладостный аромат. Посредине залы стояла картина, изображавшая богиню милосердия Гуаньинь. В медных курильницах старинной работы дымились дорогие благовония. У стены на полу лежал круглый молитвенный коврик из камыша. Слева виднелись четыре запертые шкафа ярко-красного цвета; там, вероятно, хранились свитки священных буддийских книг. В правой части залы — вход туда закрывала ширма — Хэ Дацин увидел тунбоский столик[207] и невысокие стулья на гнутых ножках. У правой стены стояла пятнистого бамбука кушетка, а над нею висел древний цинь; лак на нем потрескался от времени. На стене — чистый, без единой пылинки письменный прибор превосходной работы и несколько свитков. Хэ Дацин развернул один из них. Мелкие золотые иероглифы прописного почерка напоминали о кисти известного юаньского каллиграфа Чжао Сунсюэ. В конце свитка — дата, а ниже подпись: «Начертано в благоговении ученицею Кунчжао».

— Кто эта Кунчжао? — спросил гость.

— Это мое ничтожное имя, — ответила монахиня.

Дацин залюбовался свитком и на все лады принялся его расхваливать. Они сели за стол друг против друга, и послушница наполнила чашки чаем.

Кунчжао поднесла чай гостю. Дацин успел заметить, что пальчики у хозяйки ослепительно — белые и необыкновенно изящные. Он взял чашку, отхлебнул чаю и воскликнул:

— О, какой дивный напиток!

Есть стихи, воспевающие чай, который заваривал волшебник Люй Дунбинь[208]. Вот они:

— Сколько человек живет в вашей обители? — спросил Дацин.

— Вместе с настоятельницей всего четверо, — ответила монахиня. — Наша настоятельница в преклонных годах, все время болеет, и я, как видите, ее заменяю. — Она указала на девочку. — А это наша ученица. Она вместе с подругою разучивает псалмы.

• Предыдущая
• 59/122
• Следующая