Смерть в осколках вазы мэбен - Платова Виктория - Страница 41

• Предыдущая
• 41/76
• Следующая

— Но он не захотел с вами разговаривать, — подвел итог моему рассказу капитан.

— С чего вы взяли? — сразу вскинулась я. — Просто у него в тот момент не было времени.

— И вы договорились о встрече? — Капитан с насмешкой глядел на меня.

— Нет, — я покачала головой. — Но он просил звонить ему, чтобы встретиться для разговора, — подчеркнула я, — когда и ему, и мне будет удобно.

— Не верится что-то, — засмеялся доходяга-капитан, — чтобы господин банкир вел себя столь галантно. Обычно он просто плюет на людей. Причем делает это с такой подленькой издевкой…

— А вы уверены, что нужно всех стричь под одну гребенку, — не удержалась и я, уставившись в упор на Светличного. — Если с вами обошлись именно так, то это еще не повод думать, что наплевали и на всех остальных.

Не скажу, что Ивлева можно назвать эталоном вежливости, но на мою просьбу он плевать не стал. Просто у него тогда не было времени.

— Складно, — пробормотал следователь, — весьма складно. А если учесть, что сказала его секретарша… Что вы такого особенного написали в той записке, которую она отнесла своему боссу?

— Как? Она не заглянула туда? — Я сделала удивленные глаза. — Непростительное легкомыслие для такого опытного человека. Но вам я могу сказать, что ничего особенного на этом листочке не было. Всего лишь просьба принять меня. Вот и все. Есть еще вопросы?

— Что вы делали вчера ночью? — Светличный явно выдыхался.

— Что люди делают ночью? — Я с сочувствием, как на больного, смотрела на него. — Естественно, спала. Вообще-то бессонницей я не страдаю, и лунатизма у меня тоже нет.

— Вы спали одна? — слегка прищурив один глаз, он смотрел на меня.

Капитанишка, наверное, решил меня доконать. Но я лишь притворно глубоко вздохнула, потупила глазки, а затем погрозила ему пальцем.

— Нескромный вопрос, вы не находите? Впрочем, милиции все положено знать. Поэтому я вам отвечу, что провела ночь не одна, а со своим женихом. Вас устраивает такой вариант ответа?

Светличный вцепился в меня, как клещ, и отстал, только насосавшись крови, то есть выудив из меня сведения еще и о Герте. Но на этом вопросы его все же закончились, и он решил оставить меня в покое.

«В покое» — хорошо сказано! Но когда он ушел, я начала ругаться на чем свет стоит. И его ругала, недоделанного, и себя, идиотку полную, и проклятущего банкира, который так крепко кому-то насолил, что его грохнули, и эту сучку-модель, которая была ведь там и слышала весь наш разговор.

Стоп! Слышать-то слышала, но, видимо, ничего оперу не сказала. Иначе он задавал бы мне совсем другие вопросы. Да, темная лошадка эта Диана. Балансирует просто на кончике острия и ничего не боится. Но что еще интересно, банкира убили, но почему-то милиция не сказала, как это сделали. Почему? Об этом я могла бы расспросить Ирочку Кривцову, которая уже наверняка что-то знает. Но Ирочкой можно заняться и завтра. А сегодня меня интересует, куда запропастился мой так называемый жених? Что-то он слишком долго задерживается. Опять какие-то дела на всю ночь?

Однако скрежет дверного замка возвестил о приходе моего дружка, а также отодвинул на задний план все мои мысли о капитане Светличном, убитом банкире и Диане.

Я нарочно явилась в редакцию точно к началу рабочего дня. Народ у нас творческий, а значит, увлекающийся. Нам трудно, как, скажем, англичанам, немцам или японцам, являться на свое рабочее место ровно в восемь тридцать. Поэтому сотрудники, обремененные целыми ворохами причин, подтягиваются только к девяти-десяти. Начальство наше в лице Пошехонцева давно к этому привыкло, но иногда для острастки устраивает всему коллективу демонстративную выволочку. Сотрудники хмурятся два-три дня, пытаясь прийти на работу вовремя, но затем, снова обремененные ворохом причин, начинают опаздывать, и все входит в привычную колею.

Я и сама не знаю, сколько лет не являлась на работу вовремя, но сегодня что-то меня подстегивало.

Тишина. Это так непривычно для нашей редакции. И никого вокруг. Неужели я сподобилась добраться сюда первой? Нет. В каморке у дяди Сережи кто-то был. «Он вернулся!» — захлестнула меня радостная мысль. Без дяди Сережи стало как-то пусто и скучно.

Я быстро пересекла редакцию и рванула хлипкую дверь.

— Дядя Сережа! — крикнула я, но тут же осеклась.

Дяди Сережи Воронцова в каморке не было, но вместо него здесь почему-то оказался Яша Лембаум, который сидел по-сиротски нахохленным воробушком, подобрав под себя ноги, на стареньком табурете.

— Яша, ты что здесь делаешь? — удивленно спросила я.

— Просто сижу. — Яшин голос был тихим и грустным, какой бывает только у перенесших несчастье людей.

— Но почему здесь? — не могла удержаться я. — Почему не в редакции?

— Потому что там муторно, — Яшу передернуло, — а здесь так тихо и спокойно. И кажется, что дядя Сережа вот-вот вернется.

— Тебе тоже его не хватает. — Я присела на низенькую скамеечку, что стояла у верстачка.

— Знаешь, — Яша глянул на меня своими глазами, напоминавшими черные влажные маслины, — мне кажется, что его здесь не хватает каждому. Только каждому по-своему. И знаешь, — он распрямился, — я очень верю, что он вернется. Вот увидишь, обязательно вернется.

— Хорошо бы. — Я встала и непроизвольно потрепала Яшу по растрепанным волосам. — Здесь, конечно, тихо и уютно, но все равно придется выбираться и идти работать.

— Да, — Яша снова превратился в нахохленного воробушка, — это ты правильно сказала — придется. Но если бы ты только знала, как иногда не хочется.

— Почему, Яша? — Я замерла на пороге. — Мне всегда казалось, что тебе нравится то, что ты делаешь. Нет, я все понимаю, мы все относимся к своей работе…

— Нет, наверное, все-таки не понимаешь, — Лембаум слез с табурета и остановился рядом со мной. — Иногда надоедает вот так, вывалив язык, бегать по городу в поисках чего-то невероятного. А самое главное, когда ты это невероятное обнаружишь, то тебе никто не поверит, посчитают, что все это выдумка. И все потому, что какой-то идиот уже умудрился состряпать что-то маловразумительное, но зато до боли понятное. В таких случаях думаешь, что все напрасно.

— Перестань, Яша, — попробовала я успокоить его. — Что это вдруг на тебя нашло?

— Не вдруг, — он весь как-то сжался, — и не нашло. Давно кому-то хотел все это сказать, но подвернулась именно ты.

— Вот спасибо, — я мотнула головой. — Никогда не была в роли психолога. Или правильнее будет — психоаналитика?

— Не надо, Леда, — он подергал себя за свисающую лохматую прядь, — я не хотел тебя обидеть. Мы ведь вчера с Семеном полдня мотались, то одного, то другого расспрашивали. Я с одним санитаром, что тело увозил, разговорился, кое-что записал, а Илья послал меня подальше, сказал, что даже пьяный гомик не смог бы такое придумать.

— Так и сказал? — посочувствовала я незадачливому Лембауму.

— Угу, — он мрачно кивнул. — И еще сказал, что пить надо меньше. А я что, больше других, что ли, пью?

— Нет, конечно, — попыталась я его успокоить, — не бери в голову. Слушай, а что ты такое мог Илюше сказать, что он тебя наладил?

— Я же говорю тебе, что мы с Семеном нашли одного санитара, который забирал тело банкира. Так он нам сказал, каким образом того убили. Вот главный и начал…

— Стой, Яша. Бывает, что на Илюшу нашего находит. А как банкира убили? Что-нибудь странное?

— А может быть не странным то, что его не застрелили, а удавили? — Яша с вызовом смотрел на меня. — Это, по-твоему, самая обыкновенная вещь?

— Как удавили? Повесили, что ли?

— Нет. — Яша отличаяся редкой терпеливостью. — Сначала его вырубили каким-то интересным экзотическим приемом. Может, из карате или тэквондо. А затем уже удавили гитарной струной.

— Чем? — Я чуть не закричала. — Чем его удавили?

— Представь, гитарной струной. Знаешь, бывают такие толстые басовые струны.

Да. Вот это я как раз отлично знала. По-видимому, человек обладал хорошей физической силой, чтобы совершить такое. Но Яша заверил меня, что это совсем и не обязательно. Разговорчивый санитар объяснил им, что жертва была без сознания, когда струну накинули на шею. Поэтому и давить можно было сколько угодно, главное, чтобы получился труп.

• Предыдущая
• 41/76
• Следующая