Операция «Степь» - Кондратов Эдуард Михайлович - Страница 34

• Предыдущая
• 34/40
• Следующая

– Вы очень похожи на свою мать, А?лек?сан?дра, – выговорил он, целуя руку Шурочке.

– О да, мистер Шафрот, и я ужасно горжусь нашим сходством, – также по?английски ответила Шура, продолжая робко смотреть на него и чувствуя, как все плывет у нее перед глазами.

– О?о! – от удивления сочные губы главы американской миссии сложились в трубочку. – Мисс говорит на языке Шекспира? Чудесно! Алек?сан?дра… – со вкусом повторил он и покрутил головой.

Шура вымучила улыбку и опустила глаза.

Надежда Сергеевна, волнуясь, смотрела на дочь. Изумлялась: откуда у нее такое?! У резкой, порывистой девчонки? Она не успела спросить у дочери, где та раздобыла свой маскарадный – иначе и не назовешь – наряд. Мать и дочь встретились у входа в особняк АРА всего десять минут назад. Раздеваясь в гардеробной, они успели перекинуться несколькими незначащими фразами – вокруг были разряженные гости господина Шафрота. Словно светский раут десятилетней давности. Снова офицерские мундиры, правда, не по?русски мешковатые: американцы любят одеваться свободно. Снова галстуки и стоячие воротнички. Снова длинные вечерние платья довоенных лет. Только три?четыре молодые женщины пришли в современных, не слишком приличных, по мнению Надежды Сергеевны, коротких платьицах с нелепыми бантами и поясами ниже талии. Сама она оделась на банкет с элегантной простотой: темное шерстяное платье и шелковый, того же тона, цветок у плеча. Вдове полагается выглядеть скромно. Однако же Ильинская – личный секретарь самого Шафрота, ей не пристало походить на пролетарскую замарашку. На правой руке у Надежды Сергеевны висела на ремешке узкая театральная сумочка, отделанная стеклярусом. Целуя секретаршины пальцы, Шафрот не мог не заметить ее.

– Проходите же, мисс Алина! Вы позволите так вас называть? – чуть наклонив голову, он плавно показал ей на бархатное кресло и продолжил приглашающий жест, обернувшись к матери. – Вы говорите со мной на моем родном языке, а я хотел бы сказать вам по?русски… – Щеточку усов растянула улыбка: – Отчи чиор?нии, отчи ста?ра?сс?нии, отчи джгутчии и прэ?кра?сснии…

Шурочка напряженно улыбалась. Шафрот расхохотался, Надежда Сергеевна чуть наморщила напудренный нос.

– Я знаю, что означают по?русски эти слова, – сказал с чувством Шафрот. – У вас и у вашей матери именно такие глаза.

Надежда Сергеевна покосилась на огромные напольные часы с бронзовыми фигурками: до начала праздничного вечера оставалось минут пять?десять, не больше. Она незаметно сняла с руки ремешок и судорожно сжала сумочку сразу вспотевшей ладонью. Как хорошо, что Шафрот усадил их в кресла! Сейчас она сунет сумку между спинкой и сиденьем. Вряд ли кто ее увидит. А как она туда попала? Нечаянно завалилась в щель…

Тем временем Шафрот вернулся за стол, усеянный бумагами, и принялся быстро сгребать их, собирая в одну растрепанную стопу.

– Бумаги, бумаги! – рисуясь, горестно воскликнул он. – Они убивают все время, то есть саму жизнь. И вчера, и позавчера, и, увы, сегодня. Я вынужден даже спать с ними… – Он захохотал, сверкнув безукоризненными зубами. – Вот, мисс Алина, полюбуйтесь! – И снова плавным, широким жестом он указал на диван, на горы канцелярских книг, стопу бумаг на столе, на три, а может, и четыре кожаных чемодана в углу кабинета.

Мягко, без малейшего звука, отворилась дверь. Она пропустила Александра Васильевича Бородина, одного из заместителей директора РАКПД, эсера и – о чем знали все – бывшего члена Учредительного собрания. Он был в визитке и белоснежной рубашке с широким галстуком.

– Господин Шафрот! – Бородин повернулся к Ильинской. – Переведите, прошу вас: пора к столу! Приехали советские гости… Карклин, Елисеев, один из губсоюза. Время начинать.

Шафрот выслушал перевод и закивал.

– Принимайте, рассаживайте. Я буду через три минуты. И… вот что: позаботьтесь, чтобы миссис и мисс Ильинские получили места невдалеке от меня.

Надежда Сергеевна, а за ней и Шурочка встали. Ильинская заметила, как на миг встретились взгляды ее дочери и Шафрота, и стиснула зубы. Надо стерпеть… А что?то еще дальше будет, о господи?!

«Нет, – подумала она, – когда будет проходить от стола к двери, сумочку он не увидит».

…Вилл Шафрот ценил пунктуальность: ровно через три минуты зал разразился рукоплесканиями. Зал приветствовал главу американской миссии АРА, который входил в банкетный зал, чтобы проститься со своими служащими, с голодной, грязной, опостылевшей ему Самарой, с колючими советскими властями, а возможно, что и с Россией. Он поприветствовал вставших из?за стола гостей добродушно?отеческим мановением крупной ладони и прошествовал вдоль аплодирующего зала. Мельком зацепил взглядом Шурочку и приблизился к своему месту во главе длинного, кувертов на пятьдесят, праздничного стола. Жестом – уже двумя руками – он попросил гостей сесть. Обождав, пока не утихли шарканье ног и стук стульев, он, подобно проповеднику, поднял вверх руку и проникновенно заговорил:

– Бог, милосердие, любовь объединили нас здесь сегодня, господа и товарищи, хоть это и несколько непривычно, звучит в стране, где исповедуется атеизм. И все же я повторю: да, бог, милосердие и любовь… Никогда еще активность сострадания человека к человеку не обнажалась так открыто, так ярко и предметно, как в эти страшные месяцы голода…

Надежда Сергеевна – место ей Бородин отвел не то чтобы неподалеку, а рядом с Шафротом – при первых же звуках его патетической речи тоже встала и, держась на полшага позади, громко переводила. Шуру Бородин посадил между матерью и преемником Шафрота господином Аллейном, человеком неопределенного возраста, сухощавым и чванливо молчаливым. Она чувствовала, как волнуется Надежда Сергеевна, и знала, что переживания ее вызваны совсем не напыщенной похвальбой шефа. «Она не боится, ей стыдно делать то, о чем мы ее попросили, – с жалостью думала Шурочка. – Дома с ней случится истерика, и некому будет ни успокоить, ни даже подать воды…»

Речь Шафрота для банкета была длинновата, и сентиментальный его пафос заметно поднадоел всем. Сухонький Карклин неподвижно смотрел в пустую тарелку, так ни разу и не подняв глаза на Шафрота. Елисеев из Помгола и черноусый здоровяк из губсоюза вежливо сдерживали улыбку. Кое?кто из американцев перешептывался. Один из них, набриолиненный красавчик в табачного цвета френче, поймал взгляд Шурочки и хамовато подмигнул.

Но вот господин Шафрот все?таки закончил свою утомительную речь и под аплодисменты, в которых утонул перевод Надежды Сергеевны, сел. Хлопнули пробки, шампанское зашипело и хлынуло в бокалы. Шафрот, промокая платком вспотевший лоб, снисходительно слушал, как его расхваливал от имени служащих АРА Бородин, а затем от имени голодающих масс явная подставка – жеманная старуха в крестьянской одежде, очевидно из бывших актрис. Перевод краткого и энергичного выступления Карклина, отметившего заслуги АРА в спасении голодающих детей в Самарской губернии, Шафрот выслушал настороженно. Зато остальным спичам он уделял уже самый минимум внимания. Смуглые Шурочкины плечи сильно отвлекали Вилла Шафрота от комплиментов, которые отвешивали в его адрес люди с бокалами в руках. Люди, с которыми он уже завтра днем не будет иметь ничего общего. А юная красавица… «Гм, – думал он, – а почему бы ей не сделать сегодняшний вечер истинным праздником?»

Перерывы между тостами стали чуть продолжительнее. Лязганье вилок и ножей, разделывающих колбасы, ветчину, паштеты, заливную стерлядь, балыки и копчености, бульканье льющихся в бокалы янтарных и рубиновых напитков, становящееся все большим оживление в разговорах соседей по столу… Банкетный шумок овладевал залом, и на желающего сказать очередную речь или даже тост уже косились.

Какая неловкость! Шурочка смотрела на свои пальцы: кажется, она нечаянно смазала тени, так искусно наведенные под глазами. Сердце, которое билось и без того учащенно, теперь прямо?таки затрепыхалось.

– Мама, у тебя есть зеркальце? – спросила она огорченно и… достаточно громко, чтобы ее интонацию уловил Шафрот.

• Предыдущая
• 34/40
• Следующая