Ключ от всех дверей - Ролдугина Софья Валерьевна - Страница 56

• Предыдущая
• 56/101
• Следующая

Интересно, как там Мило? Думаю, когда Лир ударил посохом по камню, нас просто разбросало в разные стороны. Быть может, моего ученика выкинуло в дне пути отсюда, а может — в месяце. И дернуло же меня ляпнуть это треклятое «куда-нибудь»! Нет чтобы уточнить: в деревню, до которой идти ближе… А еще лучше — послать бы странника с его фокусами куда подальше, пускай один развлекается. Взял манеру путников дурачить…

— Дуру не подурачить — зря денек прожить, — прожурчало по правую руку.

Я заинтересованно оглянулась. Ручеек успел разлиться неглубокой речушкой с быстрым течением и коварными запрудами, и вот теперь из одной из них высунулась по пояс точная моя копия, прозрачная, как чистая ключевая вода.

— Если и дура, то только придворная. Мне платят за то, чтобы играть дурочку, а плохой работы не бывает, — хмыкнула я, косясь на свое зеркальное отражение, хохочущее и разбивающееся о древесный корень хрустальными брызгами.

Или в мире слишком многое изменилось с того времени, как Лале превратилась в затворницу, или тот странник, Лир, на диво силен. Не волшебник уже — один из расклада. Только вот кто? Уж больно имя знакомое…

— Работа? Не смеши, милочка, — фыркнула водяная шутовка, разбрызгивая капельки воды. — Зачем тебе деньги, бессмертной? Тратить на наряды? На еду, вкуса которой ты давно не ощущаешь?

Короткий сон на подсолнуховом поле сделал меня весьма циничной и безразличной к чужим словам.

— Мимо, дорогая, — передразнила я собеседницу. — Там, на холмах, были мечты, а ты кто? Страхи мои? Поздно, на сегодня я свое отбоялась. И, к слову, мне очень нравится и вкусная еда, и изысканные наряды. Хотя это, конечно, не то, ради чего стоит жить.

Прозрачная Лале вмиг посерьезнела. От неожиданности я даже запнулась мыском о камешек, но сразу же выровнялась.

— А для чего стоит, подруга? Скажи мне.

Туман будто бы стал гуще. Его белые плети колыхались у самого лица. Как бы мне не пройти нужный поворот… Надо было рассвета дождаться, никуда бы от меня деревня не делась. Или вовсе — подождать Мило у камня. Авось не сошла бы с ума, перетерпела.

— А нужна какая-то особая причина? — пожала я плечами. — Все мы просто живем, ожидая чуда и счастья, а придет ли оно — дело десятое.

Мой двойник вздохнул и оперся локтями на дорогу. По глине расплылись два мокрых пятна.

— Скучно, дорогая. Это жизнь растительная, бесполезная. Тебе есть, ради кого жить? Любимый или дитя?

Я только рассмеялась — на этот раз невесело:

— Да кому нужна такая, рыжая, сумасшедшая и бессмертная… А дети… Говорят, что самая горькая судьба — пережить ребенка. Мне такой не надобно.

— А любовь? — тихим эхом откликнулась прозрачная Лале.

Я задумчиво пнула камешек — уже намеренно. Странно разговаривать так — словно с собой беседую. Да и вопросы такие… неприятные. И слишком уж живо стоит перед глазами домик с желтой черепицей, спрятанный посреди подсолнухового поля.

— Быть любимой — тяжело, любить — больно, — ответила я наконец. Не ко времени вспомнился Лило-из-Грез, часто изрекавший подобные истины. Впрочем, таким он стал уже в старости… А в юности не боялся ничего — ни любить, ни быть любимым, ни дарить в порыве весь мир и звезду с неба в придачу.

— А ты, милочка, не только дура, но еще, оказывается, и трусиха, — усмехнулась водяная девушка. — Подойди-ка сюда, — неожиданно позвала она.

Я насторожилась.

— Зачем это?

— Подарок хочу сделать тебе, непутевой, — досадливо мотнула головой другая Лале. — Подойди, не пожалеешь.

Хм… Если подумать получше — чего мне терять? Убить меня она не сможет, а остальное и не страшно вроде. Эх, была не была!

— Чего тебе? — Я подошла к краю тропинки. — Так достаточно?

— Ближе, — улыбнулась девушка прозрачными губами. Туман причудливо огибал ее, обходя стороной, и поэтому казалось, что та, вторая Лале, окружена сиянием. — Наклонись-ка.

Фыркнув — мол, раскомандовалась! — я присела на корточки и оглянуться не успела, как скользкая холодная рука цапнула меня за шею. Даже не холодная — ледяная!

— Пусти, — попыталась я закричать, но пальцы сдавили горло сильнее, и вместо властного приказа вышло жалобное сипение.

— Нет, — спокойно ответила водяная девушка. Теперь, вблизи, стало совершенно ясно, что она была на меня совершенно не похожа. Только голос — в точности мой. Глаза — колкие, рот — искривлен в саркастической усмешке, такую особу тронь — ядом истечет.

— Прошу тебя… — Мне стало страшно. Сразу вспомнилось, что, кроме смерти, есть еще множество скверных вещей. Например, забвение…

— Проси лучше, — усмехнулась она.

Вот теперь страх пробрал до костей — ледяной, как руки моего двойника, липкий, как патока, соленый, как кровь из прокушенной губы.

— Молю тебя…

Мои руки, отчаянно царапающие воздух, проходили сквозь тело мучительницы, как через туман. Только инеем покрывались. Ключ висел на цепочке мертвым грузом, не думая обжигать обидчицу бездымным пламенем.

— Что, страшно, Ла-лль-ле? — спросила девушка, насмешливо перекатывая на языке мое имя. — А будет еще страшнее. Знаешь, какое единственное лекарство от боли?

Я перестала трепыхаться, беспомощно обвисая. Воздух в груди закончился, и теперь все нутро горело от жалких попыток сделать хотя бы один маленький вдох.

— Небытие, — так же жутко усмехаясь, продолжила мучительница. — И сейчас ты уснешь навсегда — вот мой подарок для тебя, дорогая трусиха.

И рука потянула меня вниз, вниз, к журчащей водной поверхности, к пробирающему до костей холоду… Я пыталась зацепиться за бережок, но ногти лишь бессильно соскользнули с мокрой глины. За шиворот хлынула ледяная вода. Тело почти сразу потеряло чувствительность, даже грудь вскоре уже не сводило так от желания сделать глоток воздуха. Движения замедлились, как в ночном кошмаре, когда нужно бежать, а ноги и руки едва двигаются. Журчание воды сделалось нестерпимым, оглушительным, и мне стало мерещиться, что кто-то в глубине тоскливо поет:

Мы медленно погружались все глубже и глубже. Жесткая рука давно исчезла с моего горла, но набравшая воды одежда, сапоги и сума тянули на дно. Веки тяжелели, а волны не обжигали уже смертельным холодом, а нежно ласкали, как летний ветерок.

Кто не любил, кто не любим, Тот, кто печалью и грустью томим — Здесь обретет тишину и покой И распростится с ненужной душой…

«Постойте! — захотелось крикнуть мне. — Но я люблю, я любима! Есть на земле те, кому нужна моя забота!» Но мои помертвевшие губы отказывались повиноваться. Да и толку-то от крика под водой?

Мимо неспешно проходят века. Жизнь суетливая так далека! Если захочешь — не сможешь уйти, Силы растеряны в долгом пути…

Слабая, какая я слабая… Глупая, никому не нужная, ни на что не годная Лале…

Дно у реки оказалось мягким, как пуховая перина, да вот только почивать на таком ложе мне совершенно не хотелось. От бессилия на глазах выступили слезы — соленые и теплые, как морская вода. Море… приказ ее величества… Да пропади она пропадом, эта слабость, я должна — значит, выберусь!

Я сумею, обязательно сумею…

Хлоп! — лицо обожгла пощечина. И сразу стало тепло.

Хлоп! Хлоп, хлоп!

— Хватит, — прошептала я слабо и открыла глаза.

Где-то рядом горел костер, выпуская в ночное небо снопы искр. В спину упирались спрятавшиеся под тонким слоем земли корни. И ни следа воды. Неужели снова колдовской сон?

— Госпожа! — радостно воскликнули ломающимся от волнения голосом и обняли меня восхитительно горячими руками. Мне показалось, что я вот-вот умру от счастья.

— Мило, родной мой… — Шепот сменили неподобающие придворной даме всхлипывания. — Как ты нашел меня?

• Предыдущая
• 56/101
• Следующая