Зибровский водяной. Сказы - Голубев Владимир Евгеньевич - Страница 16
- Предыдущая
- 16/21
- Следующая
– Ты сдурел, Индрик, как я могу жечь родную кровиночку?
– То не твой сын, то сам сын поганого водяного!
Закрыл глаза Фролка и ярким угольком по ручке вскользь ведёт… Завертелся, завизжал у него на коленках младенец и сгинул, будто и не существовал, а пьяному сон пригрезился!
Стрелец от горя повалился в камни. В нос ударил резкий запах ряски и болота.
– Ваня… Ванечка, где же ты… сынок, – запричитал Фролка.
– Дожидайся меня здесь! – гаркнул Индрик и вновь обрушился на реку, поднимая волну и завесу из брызг.
И тут на северо-востоке вспыхнули зарницы, а вскоре над лесом бабахнул гром. От неожиданности Фролка пригнул голову и перекрестился. Пошёл проливной дождь, и крупные капли побежали по лицу и за пазуху. Стрелец стал приходить в себя. Вдруг кто-то рядом заговорил:
– Прошу, не губите!
Фролка поднял голову, он признал голос водяного. Вскоре перед глазами замаячил сам Зибровский водяной. Он еле-еле держался на ногах, хромал, а на руках, среди запутанных волос водяника покоился Ванечка. Ночные мотыльки трепетно кружили вокруг лохматой головы водяника. Стрелец подбежал и выхватил посапывавшего сына из склизких рук, прижал к себе и рухнул на колени. Приложив ухо к груди малыша, отец услышал, как бьётся маленькое сердечко.
– Вроде жив, – отрешённо сказал Фролка, повернувшись к единорогу, чья голова оказалась совсем рядом, и почувствовал тёплое дыхание. – И спит.
– Утро вечера мудренее, проспит до обеда, – пообещал сказочный зверь.Рядом водяной застыл с поникшей головой, как прошлогодний сноп сена. Рог Индрика смотрел в сторону бледнеющей луны, а спокойные глаза мерцали красным светом.
– К людям бы отвезти малютку, – сказал Фролка.
– Поспеем.
Светало. Одеяло из плотных облаков заволокло всё небо, оставив свободным только краешек на самом горизонте. На востоке робко проклюнулись первые солнечные лучи. Порубежные облака испачкались в бледно-розовый цвет, и на земле с каждым мгновением света и радости становилось всё более и более.
Индрик ударил копытом по земле – рассыпался сноп красно-жёлтых искр, водяной встал на колени, а после ничком бухнулся в песок, прикрывая перепончатыми пальцами лохматую голову – Поднимайся и слушай: никто не властен нарушать установленный рубеж между нашим миром и миром людей без боли и мучений. Ты первым сделал шаг из своего предела и в отместку за это наказан. Но это далеко не всё. Придёт время, и ты ещё послужишь человеку, – приговорил Зибровского водяного единорог.
– Ох-хо-хо, – печально простонал водяной и в ту же секунду десятки дрожащих голосов русалок, водяных девок и болотников эхом застонали в реке, в ближних старицах и прудах.
– Убирайся, водяник, и не забывай – это мой край!
Водяной обмяк, плечи совсем опустились, и вскоре он словно растворился в молочном тумане. Река стихла и безмолвно несла свои воды в неведомые и далёкие края. Тут в деревне запели петухи, и Фролка обрадовался – наконец-то подоспело утро.
Единорог принял счастливого отца и поскакал прямо над рекой в сторону Серпухова. Перед глазами замелькали кусты, деревья, лодки с пробудившимися в столь ранний час рыбаками.
Фролка прижал сына к себе, укрыв кафтаном от ветра и дождя. Ему ещё до конца не верилось, что всё закончилось благополучно. Но внутри него просыпалось чувство радости и удовлетворения.
Неторопливый полет Индрика над Окой вызвал нешуточный переполох среди людей.
– Глядите, пацаны, что за диковина? – кричали безусые юнцы, кинув на песок нераспутанные бредни. – Вот так чудо!
Н ам точно никто не поверит, – вторили им другие.
– Индрик вернулся… Касатик воротился домой, – отложив крючки и сети, шептали рыбаки. – Давным-давно его не было в родных краях, совсем позабыл свою отчину!
Вскоре единорог спустился на землю, прямо на полянку между вековыми соснами. Рассвело. Стрелец осторожно, чтобы не разбудить сына, опустился на землю. Укутав ребёнка и положив среди папоротника, он подошёл к единорогу проститься.
Индрик три раза ударил копытом о землю, и в ту же секунду с журчанием на поверхность хлынули серебряные потоки. Зверь напился ледяной воды и подступил к оторопевшему стрельцу.
– Дальше мне пути нет, там начинается ваш мир, потому оставляю вас в тихом и укромном месте, – с грустью проговорил единорог и добавил: – Не настало ещё время мне показываться людям. Довольно того, что ты ведаешь о моём существовании. Прощай, Фролка, пусть будет здоров и везуч твой малыш. Я навсегда запомню прошедшую ночь!
– Я тоже в жизни не позабуду Сенькин брод! Но скажи, чем мне отблагодарить тебя за помощь?
– Будь ладным человеком, обходи нечисть за версту, и этого довольно… – промолвил на прощание Индрик.
Заблестев рубиновыми глазами, он склонил голову и коснулся прохладным рогом Фролки и потом спящего Ваньки. Прямо на глазах, белея от кончика рога до хвоста, единорог неукротимо скаканул в утренний туман, волочившийся со стороны Речмы, и со стремительностью молнии затерялся среди маковок столетних сосен…
Обессиленный стрелец рухнул в мокрый папоротник и, поправив кафтан у сладко посапывавшего сына, забылся. Во сне он вновь узрел дивного единорога. Они куда-то мчались сломя голову прямо по косогорам, среди зарослей иван-чая, падали и снова вставали…
Фролка с сыном заночевали в ложбине на краю соснового бора. Стрелец пробудился в полдень от духоты и мух. Пахло земляникой и хвоей. Рядом, среди следов от копыт Индрика, ласково журчал родник. «Вчера не было источника, отколь он взялся? Неужто единорог добыл воду? Ну да ладно, не моё это дело», – смущённо подумал стрелец.
Стараясь не разбудить малыша, он ополоснулся и, набрав в бутыль прохладной влаги, отправился в сторону посада. Вскоре дитя проснулось. Большие голубые глаза внимательно посмотрели на отца, словно что-то припоминая. «Родил я тебя на мучения, Ванька», – подумал стрелец.
Фролка присел под куст бузины и, нажевав сухарей, накормил малыша и скорее дальше в путь. Вдвоём дорога веселей, тем паче, если она ведёт домой! А как же – верста за верстой остаётся за спиной, а они водички попьют и далее идут.
Вокруг них раскинулся безжалостный и малопонятный мир. Но Фролка ясно осознавал – он держит в руках самое дорогое, что когда-то у него было или будет. Всё получилось: он сохранил своего сына, и вроде все напасти наконец-то отступили. Никто и ничто не могло омрачить радостных минут, можно дышать во всю грудь и спокойно смотреть в глаза людям. Да, теперь никого не страшился стрелец: ни жестоких опричников, ни крымской орды и ни ливонских солдат – ни пуль, ни сабель и ни плёток.
Наконец-то показалось монастырское сельцо Заборье. Стрелец постучался в первый попавшийся дом и попросил продать для Ванюшки хлеба и какой-нибудь одёжи. Их приняли гостеприимные хозяева, отыскалось молоко и обещали поискать наряды для малыша.
Фролка решил переночевать у крестьян – следовало привести себя в порядок после ночного сражения и отыскать Ваньке хоть какую-нибудь одёжу. Всё благополучно нашлось у хозяев и соседей: рубашка, штанишки, шапочка. А к вечеру натопили баню для путников. Стрелец отмыл сына от ряски и тины и сам хорошенько пропарился перед долгой дорогой в Москву.
С утра выдалась попутная оказия до Серпухова. А с городского торжища с купеческим обозом Фролка с сыном выбыли в Москву. Незаметно пролетели два дня в дороге.
Вот наконец-то подъезжает он домой, к жене, к родному отцу и матери.
Фролка идёт, весёлые песни поёт да на дуде-жалейке играет. А Ванька улыбается и смеётся, словно ничего с ним страшного и не приключалось. Из всех домов на улице соседи высыпали посмотреть на удалого стрельца, спасшего своего мальца…
Но некогда Фролке мять домашние перины – пора и честь знать. Оставив Ваньку родне, стрелец вскорости воротился в полк.
Приметив в лагере Фролку, боярин расспросил стрельца. Бранить не стал, а наоборот, похвалил за смелость и смекалку и произвёл его в десятники с пущим жалованьем. Служи, молодец, да не горюй!
- Предыдущая
- 16/21
- Следующая
