Погребенная во льдах - Питерс Эллис - Страница 45

• Предыдущая
• 45/51
• Следующая

Перегнувшись через стол, брат Кадфаэль положил свою ладонь на крепко сжатый кулачок мальчика.

— Посмотри на меня. Ив, и я скажу, что нам делать. Тебе нужно отбросить все страхи и попытаться точно вспомнить те самые слова, которые он употребил. Если можешь, все. Он сказал, что это он убил сестру Хиларию? Он действительно так сказал? Или ты так понял из того, что он говорил? Приведи мне точные слова брата Элиаса. Мне нужно знать точно, что он сказал, попытаться в этом разобраться. Итак, вернемся к той ночи в хижине. Больной говорил во сне. Начни с этого. Не торопись.

Ив потерся мокрой от слез щекой о плечо и с сомнением, но вместе с тем доверчиво взглянул в лицо брату Кадфаэлю. Он покорно пытался вспомнить точные слова Элиаса, покусывая при этом нижнюю губу. Наконец мальчик нерешительно начал:

— Я спал, наверное, хотя и старался не уснуть. Он лежал ничком, но я ясно слышал его голос. Он сказал: «Моя сестра, прости мне мой грех, мою слабость, — мне, который стал твоей смертью!» В этом я уверен, слово в слово. «Мне, который стал твоей смертью!» — Тут мальчик задрожал и остановился, опасаясь, что одной этой фразы может оказаться достаточно. Но Кадфаэль держал его за руку, понимающе кивал и ждал продолжения.

— Так, а потом?

— Потом… вы помните, как он звал Хьюнидд? И вы сказали, что, наверное, это его жена, которая умерла? Так вот, дальше он сказал: «Хьюнидд! Она была похожа на тебя, такая же теплая и доверчивая в моих объятиях… После шести месяцев воздержания, — сказал он, — такой голод. Я не смог этого вынести, он сжигал мне тело и душу…»

Ив вспомнил вдруг все слова, сказанные в ту ночь Элиасом, словно они были высечены в его памяти. До сих пор ему хотелось только забыть их, а теперь, когда мальчик согласился вспомнить, он как будто снова услышал голос безумца.

— Продолжай. Он еще что-то сказал?

— Да, он сказал: «Нет, не прощай. Как я смею об этом просить? Пусть земля поглотит меня и предаст забвению. Малодушный, слабый, недостойный — вот кто я!» — последовала долгая пауза, как в ту ночь, перед тем как брат Элиас заговорил вслух о своей ужасной слабости. Потом Ив продолжал: — Он сказал: «Она приникла ко мне, она не боялась, потому что была со мной и верила мне». А потом он сказал: «Милосердный Боже, я ведь мужчина, в жилах у меня течет кровь, а не вода, у меня мужское тело и мужские желания. И она мертва, — сказал он, — та, которая так мне доверяла!»

Побледнев, Ив с изумлением смотрел на брата Кадфаэля, который, по-видимому, не был потрясен и сидел с задумчивой и спокойной улыбкой.

— Разве вы мне не верите? Я все точно вспомнил! Он все это говорил, именно такими словами.

— Я тебе верю. Конечно, именно это он и говорил. Но подумай вот о чем: в хижине был его дорожный плащ вместе с ее плащом и рясой. И притом спрятаны! А ее унесли оттуда и бросили в ручей, его тоже нашли на некотором расстоянии оттуда. Если бы он не привел тебя в ту хижину, мы бы ничего никогда не узнали. Конечно, я верю всему, что ты мне рассказал, как и ты должен поверить мне. Недостаточно решить, что мы знаем истину, если у нас есть часть сведений, даже таких ярких, как исповедь, и отмахнуться от других фактов, потому что их сложно объяснить. Вопрос о жизни и смерти должен быть снят только ответом, который объясняет все.

Ив растерянно смотрел на монаха, понимая его слова, но не видя в них выхода из тупика.

— Но как нам найти такой ответ? А если мы решим, что нашли его, а это будет неверный ответ… — он запнулся и снова задрожал как в лихорадке.

— Истина никогда не бывает неверным ответом. Мы непременно узнаем истину, Ив, спросив того, кто ее знает. — Кадфаэль быстро поднялся и потянул за собой мальчика. — Не унывай, нет ничего на свете, что было бы точно таким, как нам кажется. Мы с тобой пойдем и снова поговорим с братом Элиасом.

Брат Элиас лежал слабый и безмолвный, как раньше, однако глаза его были открыты и взгляд был осмысленный и безнадежный — видно, его мучило огромное горе, от которого не было средства. К больному вернулась память, но это не принесло ему ничего, кроме боли. Он узнал их, когда они присели по обе стороны кровати, — мальчик, не ждавший ничего хорошего от этого посещения, и брат Кадфаэль, сосредоточенный и деловитый, готовый предложить питье и наложить свежую повязку на обмороженные ступни больного. Благодаря своей огромной жизненной силе брат Элиас, находившийся в расцвете лет, был физически в приличном состоянии. Он не потерял даже пальцы на ногах и не подхватил сильной простуды. Только его сломленный разум противился лечению.

— Этот мальчик сказал мне, — просто начал Кадфаэль, — что к тебе вернулась память. Это хорошо. Человек должен знать все свое прошлое, нельзя от него отказываться. Теперь, когда ты знаешь все, что случилось в ту ночь, когда тебя бросили, посчитав мертвым, ты можешь воскреснуть из мертвых полноценным человеком, а не обрубком. Вот этот мальчик служит доказательством того, что прошлой ночью ты сделал доброе дело, — и еще сможешь сделать много хорошего.

Запавшие глаза смотрели на Кадфаэля с напряжением, лицо больного исказила горькая судорога неприятия и боли.

— Я был в твоей хижине, — сказал Кадфаэль. — Я знаю, что ты и сестра Хилария укрылись там, когда разыгралась метель. Тяжелая ночь, одна из самых тяжелых в этом суровом декабре. Сейчас погода становится мягче, будет оттепель. Но в ту ночь был жгучий мороз. Люди, застигнутые в такую ночь в пути, должны лежать в объятиях друг друга, чтобы хоть немного согреться. И именно так ты обнял ее, чтобы сестра Хилария не замерзла. — Темные глаза больного загорелись яростным огнем, и видно было, что брат Элиас внимательно слушает. — Я тоже, — продолжал Кадфаэль, осторожно подбирая слова, — в свое время знал женщин. Но никогда не был близок с ними против их воли, никогда — без любви. Я знаю, что говорю.

Больной голосом, охрипшим после долгого молчания, слабо произнес:

— Она мертва. Мальчик мне сказал. Я причина этого. Позволь мне уйти за ней и упасть там к ее ногам. Она была такая красивая и верила мне. Маленькая и мягкая в моих объятиях, приникла ко мне и доверилась… О Боже! — взмолился брат Элиас. — Разве это правильно — так жестоко меня испытывать, когда я был весь опустошен и так изголодался? Я не мог вынести этот огонь, сжигавший меня…

— Это я понимаю, — сказал Кадфаэль. — Я тоже не смог бы этого вынести. Я вынужден был бы поступить так же, как ты. Боясь за нее и думая о спасении своей души — хотя это менее благородный мотив, — я бы оставил ее одну спящую, и ушел бы в снегопад и мороз, чтобы вернуться к ней на рассвете и вместе отправиться в дальнейший путь. Ты ведь так и поступил?

Ив наклонился и, затаив дыхание, с горящими глазами ждал ответа. А брат Элиас продолжал сокрушаться:

— О Боже, как я мог ее оставить! Почему у меня не хватило стойкости и веры, чтобы выдержать это томление… Где покой, который мне обещали, когда я принимал постриг? Я ушел и оставил ее одну. И она мертва!

— Мертвые в руках Божьих, — сказал Кадфаэль. — И Хьюнидд, и Хилария. Не надо желать, чтобы они вернулись. У тебя там защитница. Ты полагаешь, ее душа не знает, что когда ты ушел в лютый мороз, то завернул ее в свой плащ, а сам убежал от нее в одной рясе? А это была убийственно холодная ночь, и ты должен был находиться на улице все часы, оставшиеся до рассвета.

Хриплый голос ответил:

— Но этого оказалось недостаточно, чтобы помочь ей или спасти. Мне следовало быть более сильным в вере, чтобы противостоять искушению, посланному мне, и оставаться с ней, хотя все во мне горело…

— Так ты можешь сказать своему исповеднику, — твердо посоветовал Кадфаэль, — когда достаточно поправишься, чтобы вернуться в Першор. Но ты должен преодолеть самонадеянность и не осуждать себя за то, что не сделал того, что было выше твоих сил. А все, что ты делал, было сделано из заботы о ней. То, что плохо, — достойно осуждения. То, что хорошо, — должно быть одобрено. Если б ты остался с ней, то не обязательно смог бы помешать тому, что произошло.

• Предыдущая
• 45/51
• Следующая