Афинский синдром - Михайловский Александр Борисович - Страница 65

— Я с вами абсолютно согласен, генерал, — сказал Девой, — и, со своей стороны, надеюсь мобилизовать под зелено-бело-оранжевый флаг как ирландских иммигрантов в Америке, так и тех, кто остался в Ирландии. И если наши друзья из Дикси помогут нам завоевать нашу свободу, то плох тот ирландец, кто не встанет под знамена Дикси и не прольет свою кровь за свободу вашего благодатного края. Вот только как сделать так, чтобы информация не просочилась к нашим врагам раньше времени?

— Нужно подготовить тех, кому мы доверяем. Но и среди них могут быть агенты наших врагов, или просто люди, не умеющие держать язык за зубами. Думаю, нужно просто дать им понять, что их услуги могут потребоваться, но не говорить, почему именно. Вам, конечно, несколько легче, ведь борьба за независимость Ирландии не является преступлением в САСШ.

Следующие три дня, генерал и Девой постоянно отсутствовали. Пару раз я видел краем глаза то одного, то другого — генерала в компании людей с военной выправкой, Девоя-с людьми, большинство из которых были рыжеволосыми. Сам же я проводил много времени в церкви, и направлялся туда в то памятное утро, когда меня окликнули.

— Сэр! Рад вас видеть!

На меня смотрели пронзительно синие глаза сержанта Добсона, который был моей правой рукой в начале войны, и который вместе со мной попал в плен на «Дайане». К сожалению, офицеров отделили тогда от рядового и унтер-офицерского состава, и я его с тех пор потерял из виду.

— Джек, дружище, как я рад тебя видеть! Как твои дела? Я помню, как тебя увели эти янки и засунули в лагерь… Вот, только не помню, в какой…

— В лагере на Рок-Айленде. Ятам держался, несмотря на побои, недоедание и издевательства, хотя каждый четвертый из тех, кому не повезло туда попасть, там и умер. Когда вышел, весил сто десять фунтов вместо ста семидесяти. Но когда я узнал, что все это было напрасно, тогда заболел, и меня сняли с поезда в Мемфисе.

Одна местная вдовушка взяла меня к себе, выходила, обогрела, и десять лет мы с ней жили душа в душу. А два года назад ее изнасиловали и убили, по свидетельствам очевидцев, негры. Но расследовать это дело никто не стал, ведь единственный негр, которого узнали, оказался племянником назначенным северянами члена местного парламента. Потом он и несколько других были найдены висящими на деревьях к востоку от Мемфиса, но мне, естественно, ничего про это не известно. И я опять один; детей у нас не было.

— Джек, я помню, что ты был весьма грамотным артиллеристом. Не хотел бы ты вернуться на военную службу?

— В армии северян? Нет, спасибо.

— А если это не будет армия северян?

— Сэр, если будет такая возможность, конечно, можете рассчитывать на меня. И на тех, кто сидел со мной на Рок-Айленде.

— Джек, пока не надо. Но если я тебе напишу, приезжай, мол, туда-то и туда-то, то ты сможешь приехать и друзей своих привезти?

— Сделаю, сэр! И братьев наших младших, если можно.

— На том и договоримся.

Но вот генерал сказал, что все, что можно было сделать, он сделал, и что нам пора ехать к президенту Дэвису. По дороге в Новый Орлеан мы по обоюдному согласию не говорили о наших планах. Вместо этого мы по очереди рассказали про наши приключения во время войны, а Девой про операции в Ирландии и в Австралии. Девятнадцатого июля мы были в Новом Орлеане, где заночевали, а Джон Девой покинул нас, обещав приехать в Билокси вечером двадцать второго июля. Рано утром двадцатого мы с генералом Форрестом сели на поезд в Билокси. И к вечеру мы, наконец, попали в Бовуар.

19 (7) июля 1877 года, Утро, Болгария, между Шипкой и Софией,

Полковник ГРУ Вячеслав Бережной

— «По дорогам крутым сквозь кремнистый туман, тянут пушки ЗИЛы, надрывая кардан…» — песня времен моей молодости о войне в Афганистане. Правда Болгария — не Афганистан, и Балканы — не Памир. Ну, а болгары, точнее болгарки… Только теперь я понял смысл выражения «зацеловать до смерти»…

Но, давайте по порядку… На перевале перед поселком Карлово Сулейман-паша предпринял самоубийственную попытку задержать наш отряд. Для усиления сводного механизированного батальона, лично Александр II, присутствовавший при войсках, штурмовавших Шипкинский перевал, придал нам 1-ю кавалерийскую бригаду 8-й кавалерийской дивизии, включающую в себя два полка: 8-й драгунский Астраханский и 8-й уланский Вознесенский. Полки эти понесли довольно большие потери при первых штурмах Шипки, но все же сохранили и боеспособность, а главное наступательный порыв. А главное, командир бригады, генерал-майор Степан Степанович Леонов 2-й. Отчаянной храбрости командир. В нашем прошлом за эту компанию он заработал аж две золотые сабли «За храбрость», причем одну из них с бриллиантами. В этой истории одна золотая сабля у него уже есть. Получена она за сбитый лихой атакой с позиций вдвое превосходящий его силы турецкий арьергард в окрестностях Габрово на подступах к Шипке. Лихое было дело. Шесть тысяч турок, побросав обозы и артиллерию, без оглядки бежали от трех тысяч русских. Кавалеристы 1-й бригады тогда рассеяли противника, гнали и рубили его до самой темноты. Потом был отчаянный и упорный штурм Шипки, когда спешенные драгуны и уланы лезли вверх по склонам, а турки отбивались, как могли. После подхода пехотных полков, кавалерию отвели во вторую линию, но все равно они успели овеять себя славой, и понести немалые потери. В течение нескольких дней, пока перевалы штурмовала пехота, кавалеристы отдыхали во второй линии. Потом мы устроили бойню у Казанлыка, и Сулейман паша стал стремительно оттягиваться из Шипкинского прохода, который грозил превратиться для него в ловушку.

А вообще в этом походе, у всех, неважно из какой эпохи он был родом, было ощущение, что делаем мы совершенно правильное, и по настоящему, святое дело. Я уже говорил и повторю еще раз, в отношении жестокости к беззащитному мирному населению германские фашисты из первой половины 20-го века, по сравнению с турками во все времена, это сущие дети из песочницы. Крайне нехорошо получилось в нашей истории, что сначала февральский, а потом и октябрьский переворот, спасли все-таки больного человека на Босфоре от окончательного суда истории. И все это, несмотря на геноцид армян, который на четверть века предвосхитил еврейский Холокост в Европе. Нет государств, не признающих Холокост, ну разве что за исключением Ирана с его весьма специфической историей, но зато полно государств, которые не признают геноцид армян, «чтобы не испортить отношения с Турцией». Тьфу! Политика — продажная девка империализма!

Кстати, после дела у Казанлыка довелось мне встретиться и поговорить с самим Михаилом Ивановичем Драгомировым, сейчас генерал-майором, а в будущем — генерал от инфантерии. Михаил Иванович — это не только наш русский военный гений, но еще и большой оригинал — активный не любитель, а попросту сказать противник, военных командно-штабных игр и скорострельного оружия, в частности пулеметов. Чтобы человек и дальше не пребывал во тьме своих заблуждений, пришлось усадить его в «Тигр» и отвезти на поле боя у Казанлыка. Там уже вовсю воняло мертвечиной, и хозяйничали вороны и прочие падальщики. Что поделать, лето. После обозрения поля битвы у нас состоялся весьма продуктивный обмен опытом, в результате которого предрассудки Драгомирова были если не рассеяны совсем, то хотя бы сильно поколеблены. Надеюсь, он понял, что пулеметы, а в нынешнем варианте картечницы или митральезы, имеют на поле боя свою «экологическую нишу», внутри которой, они просто незаменимы никаким количеством метких стрелков и никакой артиллерией. Расстались мы вполне по-дружески, как два уважающих друг друга специалиста. С того поля Михаил Иванович на память увез килограммовый турецкий штык-ятаган, навылет пробитый у пятки пулей из «Печенега». Так сказать — на счастье.

Потом было присоединение к нам кавалерийской бригады и преследование войск Сулейман-паши. Несколько поспешных стычек совсем не прояснили обстановку. Турки довольно быстро поняли, что с идущим по горам фланговым охранением из числа «воинов племени Летучих мышей», наше войско и вовсе неуязвимо для засад, а поэтому довольно быстро откатывались к Софии. Дорога тут только одна, а по обеим сторонам от нее горы. Опытный человек пройдет, а вот войско застрянет. Им и нам деваться было некуда — только вперед.