Таящийся ужас 2 - Кейз Дэвид - Страница 82

— Нет! — из глубины тщедушного тела мальчика вырвался истошный вопль, глаза его готовы были вылезти из орбит. Он приподнялся на локтях, и Уиндроп буквально отшатнулся, ощутив исходившую от сына волну беспредельной ненависти. Он поспешно встал, но перед уходом решил еще раз подтвердить свои намерения.

— Да, — твердым голосом проговорил он и вышел из комнаты.

Мэрвин снова откинул голову на подушку. Что же он будет делать без своего сарая? Куда денутся летучие мыши? Кто их будет кормить? Где они найдут достаточно крови?..

Ответа на эти вопросы он не находил.

В тот вечер Уиндропы ложились спать в гораздо более приподнятом настроении, чем в предыдущие дни. Что и говорить, решение было принято, а после его воплощения в жизнь они смогут продумать и осуществить новые меры с целью вернуть себе былое расположение сына, тем более что тогда их попытки уже не будут стеснены каким-либо пагубным внешним воздействием. Еще немного поболтав, супруги вскоре уснули.

Мэрвин терпеливо ждал у себя в комнате. Решив, что время настало, он тихонько подошел к двери родительской спальни и осторожно постучал. Не услышав ответа, он так же тихонько приоткрыл ее и заглянул внутрь. Мать и отец спали. Снова прикрыв дверь, мальчик поспешил вниз, выскочил из дома и бросился через сад к сараю.

Еще издали он расслышал пронзительный писк — летучие мыши явно поджидали его. Он распахнул деревянные двери, и крылатые животные выпорхнули наружу, закружили в ночном небе, беспрерывно попискивая и иногда подлетая к одинокой фигуре мальчика, словно желая ласково прикоснуться к нему, прошептать на ухо что-то сокровенное..?

Мэрвин побрел назад к дому, и летучие мыши последовали за ним, все так же кружа над головой, иногда улетая куда-то вдаль, но всякий раз возвращаясь. Подойдя к дому, он на секунду остановился, поднял руку.

— А сейчас потише, — проговорил он полушепотом. Попискивание мгновенно смолкло.

Странная процессия пересекла порог дома: маленький, худой мальчик с бледным лицом, одетый в помятую пижаму, и безмолвный рой летающих зверей с похожими на лисьи мордочками. Мэрвин медленно шел по коридору, пока наконец не достиг дверей родительской спальни. Он остановился и оглянулся: все его друзья с ним, ни одна не отстала. Чуть вымученно он широко улыбнулся, толкнул створки дверей и посмотрел на безмолвную летающую массу крыльев, шкур, зубов…

— Ну, мышки, давайте, — тихо проговорил он.

В те времена Нюрнберг хранил остатки былого величия, нарушить которое не могли даже бесчисленные толпы туристов. Эрвин еще не исполнял «Фауста», да и само название города едва ли было знакомо большинству, путешествующей публики. Мы с женой вторую неделю наслаждались медовым месяцем и, естественно, хотели, чтобы кто-то разделил с нами нашу безмятежность. Поэтому неудивительно, что мы с нескрываемой радостью приняли в свою компанию симпатичного Элиаса Хатчесона — доселе абсолютно незнакомого нам парня из американской Небраски, с которым случайно познакомились во Франкфурте. Хатчесон сказал нам, что давно мечтал посмотреть на руины сожженного много веков назад маленького городка, расположенного неподалеку от Нюрнберга, однако долгое путешествие в одиночку способно вогнать любого активного и интеллигентного человека, коим он и является, в страшную тоску. Мы быстро уловили намек и предложили объединить усилия.

Сравнивая потом наши записи, мы обнаружили, что держались тогда очень робко, осторожно, словно изо всех сил пытались скрыть от окружающих упоение своим супружеством, хотя нередко эффект наших усилий оказывался смазанным, и мы то разом умолкали, то начинали говорить одновременно.

Как бы то ни было, мы стали путешествовать втроем и очень скоро убедились, что не ошиблись, пригласив Хатчесона разделить компанию. Присутствие постороннего человека начисто устранило поводы для редких ссор молодоженов, и нам с Амелией частенько приходилось искать уединения в самых странных, на первый взгляд, местах. Более того, как утверждает моя жена, с тех пор она стала настойчиво рекомендовать своим подругам приглашать на медовый месяц компаньона.

Одним словом, наша троица дружно осваивала Нюрнберг, и мы с Амелией искренне заслушивались живыми пояснениями нашего заокеанского друга и старомодными оборотами его речи, когда он рассказывал о своих многочисленных путешествиях, которые вполне могли бы дать материал для целого романа.

К концу отдыха оставался только один объект нашего интереса, который мы до сих пор не облазили вдоль и поперек, — Бург. И в назначенный день мы отправились в путешествие вдоль наружной крепостной стены, окружавшей древний город с востока.

Бург располагался на возвышавшейся над городом скале, с северной стороны его окружал неимоверный глубины ров. Нюрнберг должен был бы гордиться тем, что эту стену никому так и не удалось разрушить, иначе бы красота города заметно поблекла. Ров у подножия стены уже несколько столетий не использовался по своему прямому назначению, и сейчас в нем уютно расположились чайные плантации и фруктовые сады, причем некоторые из деревьев поднялись на достаточно внушительную высоту.

Прогуливаясь по прогретой июльским солнцем вершине стены, мы частенько останавливались, чтобы полюбоваться раскинувшейся перед нами изумительной панорамой зелени и света. Особенно великолепное зрелище представляла собой безбрежная равнина, на которой расположились небольшие городки и деревни; равнину окаймляла цепь голубых холмов, достойных кисти Клода Лорейна. Налюбовавшись этим зрелищем, мы начали разглядывать его строения с бесчисленными и весьма причудливыми остроконечными фронтонами и широкими красными крышами с прорубленными в мансардах оконцами и многочисленными ярусами. Справа от нас высилась громада Бурга, а за ней виднелась мрачная Башня пыток — возможно, самое интересное место в городе. Веками традиции нюрнбергской «Железной Девы» воплощали в себе ужасы и жестокость, на которые способен только человек. Бродя по Нюрнбергу, мы с нетерпением ожидали, когда же настанет черед Башни, и наконец дождались этого часа.

Во время одной из остановок мы подошли к самому краю возвышавшейся над рвом стены и заглянули вниз. Нам казалось, что до садов каких-то пятнадцать-двадцать метров; солнечные лучи неистово били по кронам деревьев. Жара разморила нас, времени было достаточно, и мы не спешили.

Прямо под нами у стены мы заметили темное пятно — большую черную кошку, уютно развалившуюся под солнцем. Возле нее весело резвился крошечный черный комочек — ее котенок. Мамаша то приподнимала кончик хвоста как игрушку для дитя, то слегка отталкивала его лапой, как бы поощряя к продолжению игры. Желая поддержать их забаву, Хатчесон поднял с земли внушительных размеров булыжник и прицелился.

— Смотрите, сейчас я брошу рядом с ними этот камень — пусть погадают, откуда он свалился.

— Будьте осторожны, — сказала моя жена. — Не задеть бы маленького.

— Уж если кто и заденет, мадам, то только не я. У меня меткий глаз. И вообще я нежен и ласков, как цветущая вишня. Обидеть беспомощное существо для меня все равно что оскальпировать младенца. Не беспокойтесь, я брошу достаточно далеко от них.

Он перегнулся через край парапета, вытянул руку на полную длину и разжал пальцы.

Вероятно, есть на свете какая-то неведомая сила, меняющая и искажающая наше представление о размерах и расстояниях, а может, дело было в том, что стена оказалась не совсем отвесной, — во всяком случае через несколько мгновений камень с глухим стуком, донесшимся до нас сквозь слой тугого жаркого воздуха, обрушился на голову котенка, из которой во все стороны брызнули крошечные мозги. Кошка-мать бросила ввысь резкий взгляд, и мы увидели, как ее глаза — настоящий зеленый огонь — уставились на Хатчесона. Затем она посмотрела на котенка, на его безжизненное тельце — совершенно неподвижное, если не считать мелкого конвульсивного подрагивания вытянутых лап, — по которым струились тонкие, как волоски, ручейки крови. Издав приглушенный вопль, так похожий на крик человека, она склонилась над своим чадом и принялась зализывать страшную рану, время от времени издавая глухой стон.