Таящийся ужас 2 - Кейз Дэвид - Страница 32

— Не уходите, — сказал он. — Мне приятно ваше общество. Кроме нас с вами в доме никого нет, а для меня это как-то непривычно. Возможно, вы удивитесь, действительно, для человека моего возраста это могло бы показаться странным, но сегодня я впервые увидел, познал, как смерть настигает… человеческое существо… Кроме того, сегодня утром умерла ее любимая собака.

— Вы хотите сказать, что ваша жена скончалась через несколько часов после того, как умерла собака? — сам не зная зачем, спросил я.

— Да, — кивнул он. — Жена очень любила, более того, боготворила ее.

— Ваша жена скончалась скоропостижно? Я хотел спросить, вы не ждали такого конца?

— Почему же, ждал. И жена и собака давно болели, сильно болели, — он сделал небольшую паузу, после чего продолжил: — Разумеется, ожидая конца, я никак не мог предположить, что он наступит именно сейчас, сегодня, хотя, повторяю, она долго болела. Я был очень внимателен к ней, делал все, чтобы она, находясь в постели, ни в чем не испытывала неудобства. Вот и сейчас, когда вы позвонили в дверь, я был у нее. Рассудок мой блуждал где-то в дебрях психологии. Со мной так часто бывает. Вдруг накатывает что-то, и мы оказываемся совсем не здесь, а где-то в другом месте, наш разум словно плавает во времени. И кажется, что все это — лишь иллюзия жизни, рассудок как бы временно пребывает в ней, а потом либо возвращается назад, в прошлое, либо, напротив, устремляется вперед, чтобы познать будущее. Но неожиданно мы встречаемся со смертью — и все кончается.

Слова его показались мне слишком метафизическими и путаными, а потому я не сразу нашелся с ответом, только кивнул и снова сел за стол. Мне показалось нелепым, что я стою посередине комнаты и слушаю подобные речи. Он также сделал шаг и сел на свой стул.

— Надо же, она умерла между вашим первым и вторым звонками, — зачем-то повторил он. — А я тем временем ухаживал за ними обеими. После ее кончины я стал заниматься собакой.

— А что это была за собака?

— Овчарка, — ответил он. — Одно из тех серо-черно-косматых существ, к тому же со странными белесыми глазами, которые порой кажутся незрячими — но это далеко не так!

— Да-да, понимаю вас, — механически проговорил я, поскольку в этот момент меня охватило гнетущее своей необычностью странное ощущение нереальности всего происходящего.

Он сидел передо мной в позе застывшей беспомощности — взгляд то замирал на моем лице, то соскальзывал в сторону двери.

— Когда умерла собака, я хотел, конечно… но мне так и не удалось скрыть это от жены. Она беспрестанно спрашивала меня, где собака, заставляла, умоляла принести ее к ней. Вот и сейчас она лежит там, у нее в ногах.

— Вы хотите сказать, что ваша жена скончалась, а дохлая собака лежит у нее в ногах? — недоуменно переспросил я.

Я хорошо понял, что он сказал, однако это потрясло мое воображение.

— Она сама хотела, чтобы я положил ее туда, — сказал он. — Более того, она попросила, чтобы их и похоронили в одном гробу.

— Но ведь ни одно человеческое существо не… — начал было я.

— Знаю, — проговорил он. — Знаю не хуже вас. Но такова была ее последняя воля, а сам я не могу похоронить собаку. Не могу набраться смелости и убрать ее с кровати.

— А может, — проговорил я, чувствуя, что складывающаяся ситуация начинает серьезно действовать мне на нервы, — а может, вам сейчас надо быть там, наверху, хотя бы для того, чтобы… чтобы убедиться, действительно ли она умерла?.. И потом, мне и правда надо идти. Видите ли, у меня назначена встреча…

Неожиданно мне пришла в голову еще одна мысль.

— А почему бы вам не пойти к врачу? — требовательно спросил я. — Я могу прислать к вам первого же доктора, который встретится мне по пути. Как называется ваш дом?

Он явно не торопился с ответом.

— Мне надо все хорошенько обдумать. Вы даже не представляете себе, что значит жить в одиночестве. Просто существовала некая связь, соединявшая их и позволявшая им оставаться живыми. Так зачем мне снова подниматься туда? Я сделал все, что от меня требовалось. Вот завтра пойду в деревню — который уж год хожу туда, чтобы купить мяса и овощей, — тогда и доктора, может, позову.

— Может?! — почти закричал я. — Вы не можете, а должны это сделать!

— Ну что ж, значит, должен, — спокойно согласился он.

— Прошу меня простить, — проговорил я поспешно, и слова эти показались мне какими-то лишними, донельзя нелепыми.

Хозяин дома ничего не ответил — только уперся локтями в стол и спрятал лицо в ладонях.

— Мне надо идти, — в очередной раз проговорил я. — Спасибо за воду.

Он ничего не ответил, даже не поднял головы.

Я вышел из комнаты в темный коридор, очень тихо открыл и закрыл за собой дверь. Пробравшись сквозь заросли вечнозеленых деревьев, я отыскал свой велосипед. Уже трогаясь с места, я услышал за спиной какой-то топот, сопровождавшийся рычанием. В следующее мгновение я почувствовал, как какое-то крупное животное сильно толкнуло меня в бок, едва не столкнув с седла. Резко дернув руль, я направил луч фары в сторону морды этого создания и увидел пару яростно горящих глаз.

Это была собака. Овчарка.

Она опять попыталась броситься на меня, но я, сняв с педали, махнул одной ногой в сторону этой морды, целясь по носу, однако промахнулся и вместо удара получился лишь слабый толчок, так что зверь совершенно не пострадал. Оскалив зубы, он бросился на руль, фара выскользнула из держателей, упала и погасла.

Я смекнул, что собаке пока не удалось цапнуть меня и прежде, чем она приготовилась к очередному броску, я уже энергично накручивал педали, хотя еще примерно с милю слышал за спиной топот ее лап.

«Наверное, еще одна овчарка», — подумал я тогда.

И тут мое тело неожиданно содрогнулось, причем настолько сильно, что велосипед наклонился и я едва не упал. Я тут же понял, что собака здесь совершенно ни при чем — все дело в том странном человеке с нечесаными волосами и спутанной бородой, который сам был во многом похож на овчарку.

Добравшись наконец до дому, я никому не рассказал о случившемся и до настоящего времени храню эту историю в себе. Время от времени я мысленно возвращаюсь к ней, стараясь хоть как-то понять или объяснить события того вечера, однако они и по сей день остаются для меня загадкой.

Это была старая потрепанная книжка в красном клеенчатом переплете. Двенадцатилетним подростком он нашел ее на верхней полке отцовской библиотеки и, вопреки существовавшим в доме правилам, взял к себе в спальню, чтобы читать при свечах, когда весь дом, построенный в стиле елизаветинских времен, погружался во тьму. Все это именно так представлялось молодому Мортимеру. Его спальня была маленькой клетушкой, в которой он мог с помощью припрятанных на этот случай огрызков свечей воздвигнуть оплот перед надвигающейся тьмой, тогда как все остальные обитатели дома, напротив, с готовностью воспринимали ее приход. Словно по контрасту со впавшими в ночное беспамятство взрослыми, его молодой мозг в эти часы испытывал приливы особой активности и бодрости. Тиканье дедушкиных часов внизу, в холле, стук его собственного сердца, глубокое, затяжное «а-а-ах…» прибоя на далеком берегу — все это наполняло его ощущением беспредельной тайны. Когда он читал, мягкий звук ударявшегося о стену над свечой мотылька подчас заставлял его всматриваться и вслушиваться в темноту так же, как обитатели лесов останавливаются, завороженные хрустом ломающейся ветки.

Старая потрепанная книжка странным образом зачаровывала его, хотя он так до конца и не мог ухватить нити излагавшегося в ней сюжета. Называлась она «Полуночный экспресс», и была в ней на пятидесятой странице одна-единственная иллюстрация, взглянуть на которую у него не хватало мужества. Она пугала его.

Молодой Мортимер никогда не понимал, почему она оказывает на него такое воздействие. Он был впечатлительным подростком, но отнюдь не неврастеником. Тем не менее пятидесятой страницы он избегал так же, как шестилетним мальчиком сторонился темных углов на лестнице, или как идущий по пустынной ночной дороге взрослый, единожды обернувшись, продолжает шагать дальше, не находя в себе смелости обернуться еще раз. В сущности ничего особенного, что могло бы объяснить его исступленный ужас, на этой картинке изображено не было. Главное, пожалуй, что ее отличало, — это почти полная, темнота. Ночь, пустая железнодорожная платформа, освещенная тусклым светом одинокого фонаря, на пустынном и одиноком полустанке где-то в дальнем уголке страны. На платформе стоял человек: темная фигура почти под самым фонарем; лицо повернуто в сторону разверзшейся черной пасти туннеля, который по странной причине вызывал в воображении впечатлительного подростка ощущение ужаса. Казалось, человек прислушивается к чему-то. Поза его была напряженной, словно он ждал наступления какой-то страшной трагедии. В той части текста, которую мальчик прочитал, не содержалось даже намека на изображенную сцену, на весь этот кошмар наяву. Он был не в состоянии преодолеть завораживающей тяги к этой книге, равно как не мог найти в себе силы в одинокой тишине ночи взглянуть на картинку. Он даже сколол две соседние страницы длинными булавками, чтобы случайно не открыть книгу именно на этом месте. Потом он решился прочитать ее от начала до конца. Но, как и всегда, лишь дойдя до пятидесятой страницы, заснул, а содержание прочитанного за ночь стерлось из сознания, поэтому в следующий раз он опять начал читать с самого начала, и все повторилось.