Напиши мне про любовь - Питерс Элизабет - Страница 1

• 1/63
• Следующая

"Проснувшись, Блейз обнаружила, что лежит на мягком шелке, окутанная волнующим ароматом незнакомых благовоний. Прохладный ночной бриз — дыхание пустыни, исполненное страсти, — ласкал ее обнаженную плоть. Обнаженную?! Едва она осознала это, тихий крик слетел с ее чувственных губ. Где же одежда? Чьи неведомые и алчущие руки сорвали покровы с ее беспомощного тела? И где она находится?

Матовые лампы не замедлили пролить свет на последний вопрос. Шелковый шатер укрывал ее от ночного неба, за приоткрытым пологом загадочно мерцали звезды. Внезапно звезды заслонил темный силуэт. Пригнувшись, человек вошел в шатер, и Блейз трясущимися руками попыталась прикрыть свою наготу. Это был тот самый араб, что беззастенчиво разглядывал ее на базаре. Пронзительные ярко-голубые глаза смотрели на Блейз из-под складок куфии, скрывавшей лицо.

— Вы не араб! — опешила Блейз. — Я узнала эти глаза... Вы... вы...

— Ваш супруг.

Куфия упала — и она действительно увидела лицо Ланса, графа Дептфордского; его красивые губы изогнулись в усмешке.

— Пришел заявить о правах, в которых вы, любовь моя, столь долго мне отказывали. Вас смущает мой маскарадный костюм? Что ж, это легко исправить. — С этими словами он скинул арабский балахон.

Взгляд Блейз скользнул по бронзовой груди, испещренной белыми шрамами — следами бесчисленных дуэлей; по узкой талии, плоскому мускулистому животу, вниз, к..."

* * *

Жаклин вытаращила глаза.

— Боже мой! — выдохнула она изумленно. — Да это же «Страстный турок»!

— Разве?

Жаклин подняла взгляд от страниц «Раба страсти». Вытянув шею, стюардесса пыталась заглянуть через ее плечо. Жаклин услужливо приподняла книгу.

У стюардессы загорелись глаза.

— Новый роман Валери Вандербилт! Я его еще не читала. Обожаю ее книги, а вы?

Жаклин глянула на бумажную обложку. Блейз с распущенными иссиня-черными локонами возлежит на шелковых покрывалах, а наготу ее целомудренно прикрывает могучее туловище графа Дептфордского. Название книги и имя автора переливались багряным атласом.

— Валери Вандербилт? — повторила Жаклин. — Признаться, мне в руки впервые попал ее шедевр.

— Она просто божественна! — Стюардесса благоговейно вздохнула. — Говорят, на самом деле Валери — графиня или что-то в этом роде, но знатная родня отвергла ее из-за многочисленных любовных связей. А эта книга про турка, да?

— М-м... вроде бы нет, — замялась Жаклин. — Вы меня не так поняли. — Она покосилась на уставленную ровными рядами бутылок и бокалов тележку. — У вас есть виски? Я бы выпила. Двойную порцию.

Восемь утра — не самый подходящий час для выпивки; но авиакомпании давно уже смекнули, что некоторые пассажиры пытаются заглушить нервозность спиртным. Жаклин отнюдь не испытывала страха перед полетом, но почему бы не выпить для поднятия духа?

К ее пожеланию присоединился хор нервных голосов — пассажиров мучила жажда. Торопливо извинившись, стюардесса занялась делом. Приняв из ее рук бокал, две миниатюрные бутылочки и крошечный пакетик окаменелых орешков, Жаклин предложила:

— Если хотите, отдам вам книжку, когда дочитаю.

— Правда? Как чудесно! Но... вы ведь не успеете прочесть ее до Нью-Йорка...

— Успею, не волнуйтесь.

— Ой, как мило с вашей стороны! Книги так дорого стоят. Я проглатываю четыре или пять штук в неделю, а это довольно накладно, даже при том, что мы с подругами обмениваемся...

В проход высунулась голова и, свирепо вращая глазами, что-то буркнула; следом за головой возникла рука с банкнотой.

— Да-да, сэр, сию минуту. — Улыбнувшись Жаклин, девушка двинулась дальше.

Расправившись с виски, Жаклин все же решила, что пока не готова вернуться в благоухающий шатер. Надо было заказать тройную порцию, подумала она. Ладно, теперь по крайней мере можно рассчитывать на услужливость стюардессы. Четыре-пять таких книженций в неделю? Если все они в том же духе, что «Раб страсти», удивительно, как заядлые читатели вообще сохранили способность разговаривать, тем паче связными фразами.

Она повернулась к иллюминатору. За бортом расстилалась серая пелена. Последние две недели в Небраске каждый божий день лили дожди. Фермеры рвали на себе волосы, газеты упоенно предрекали неурожай, а стало быть, повышение цен и всеобщее отчаяние. За те три года, что Жаклин прожила в Небраске, фермеры непрерывно рвали на себе волосы, а газеты смаковали близкий апокалипсис. То стояла одуряющая жара, то начинались трескучие морозы, то воцарялась библейская сушь, а то впору было вспомнить о Ноевом ковчеге. Словом, климат Небраски отличался на редкость капризным нравом и за эти годы изрядно осточертел Жаклин. И три дня назад, уныло вслушиваясь, как дождь барабанит в окно, она не выдержала:

— Хватит! Пора выбираться из этого болота, пока я вконец не рехнулась!

— М-да, болото еще то, — отозвался Джеймс, поудобнее пристраивая ноги на пуфик и протягивая руку за бокалом. — И куда же ты намылилась?

— В город! — Отчаянным жестом Жаклин ткнула в окно. За кирпичными строениями колледжа простирались бескрайние пустые поля. — В любой город. Желательно туда, где нет дождя.

— Тогда лучше всего в Каир. Или в Рим.

— Европа мне не по карману.

Джеймс Уиттиер, заведующий кафедрой английского языка и литературы Колдуотер-колледжа, взирал на Жаклин с коварной усмешкой. Этой стройной фигурой могла бы гордиться и женщина вдвое моложе; не то чтобы Джеймс был официально уведомлен о точном количестве прожитых Жаклин лет, но он понимал, что при двух взрослых детях ей наверняка за сорок. В золотисто-каштановых волосах не было ни единой седой пряди, и Джеймс, хорошо знакомый с уловками, к которым прибегают дамы, дабы скрыть этот признак старения, готов был поклясться, что шевелюра его подруги не ведала краски. На Жаклин был халат на редкость попугаистой расцветки: зеленый цвет мешался с аквамарином, синева — с алыми сполохами. Халат этот тоже был отлично знаком Джеймсу, и солидный возраст одеяния вкупе с последним заявлением Жаклин пробудил в профессоре любопытство.

— А мне казалось, ты собиралась этим летом за границу.

— Мне тоже.

— И что же произошло?

Стремительно развернувшись, Жаклин свирепо уставилась на него поверх очков. Тот факт, что она не сделала попытки вернуть окуляры на их законное место, был дурным знаком. Очки Жаклин служили барометром ее настроения и в минуты раздражения своей хозяйки норовили соскользнуть на нос.

— Что за неуемное любопытство, Джеймс! Кстати, знаешь, как тебя называют твои студенты?

— Я знаю, как меня зовут студентки, — отозвался Джеймс, картинно проводя рукой по седой шевелюре и расцветая в знаменитой кривой ухмылке.

— Можешь не растрачивать на меня свои чары, — сердито буркнула Жаклин. — Мистер Длинный Нос. Нет, пожалуй, мне больше по вкусу Дедуля Джимми.

— Дедуля, говоришь? Ну-ка иди сюда, я покажу тебе дедулю...

— Я не в настроении.

— Хм. — Джеймс счел, что сейчас не время напоминать Жаклин о прозвищах, которые студенты сочинили для нее. Она-то мнила себя беспристрастным, холодным и ироничным наблюдателем. А на самом деле была любопытна не меньше Джеймса и куда охотнее совала нос в чужие дела, когда полагала, что ее совет и помощь могут пригодиться, — а так Жаклин полагала почти всегда. При этом она была свято убеждена, что на свете нет более сдержанной и менее любопытной особы. А если в какому-нибудь смельчаку взбрело в голову доказывать обратное, бедняге пришлось бы несладко.

Продолжать расспросы по поводу ее изменившихся планов на лето Джеймс счел неразумным. Вероятно, на что-то подрастратилась. Все равно из нее ничего не выудить: по части своих личных дел Жаклин скрытна до безумия. Даже как-то не по-женски, уныло подумал Джеймс. Ну ничего, как-нибудь да выяснит правду.

• 1/63
• Следующая