Портрет - Пирс Йен - Страница 14
- Предыдущая
- 14/45
- Следующая
Можно я расскажу вам свое самое первое воспоминание? В конце-то концов, вы в своем роде мой исповедник. Я знаю, вы скорее против, но у вас нет выбора. Вы мой пленник, попавший в ловушку своего причудливого желания обзавестись портретом моей кисти. А я, как упоминал, последнее время усердно исповедуюсь и нахожу это очень приятным. Вы знаете, год назад я говорил с моим врачом в Кибероне (отправился за еще одной настойкой, которая помогла бы мне заснуть, — хотя все они почти не действуют, кроме опия, но от него у меня так разбаливается голова, что я предпочитаю им не пользоваться), и он мне рассказал про того субъекта в Вене, который возродил исповедование и превратил его в лекарство. Он немножко отрезан от мира, мой бедный доктор, провинциальный лекарь в захолустном городке на краю цивилизации, а потому подписывается на все новейшие журналы и записывается во все общества. Как бы то ни было, но этот австрийский еврей выдвинул идею, которая увлекла моего друга от медицины. Обращаетесь по поводу какого-нибудь недуга, несколько месяцев говорите, говорите и — пф! — чувствуете себя лучше. Вот так, не считая уплаты гонорара. Вы отнеслись к этому скептично, а я вот нет.
Конечно, это дает результаты. Меня только несколько удивляет, что люди за это платят. Исповедуясь перед вами, я тоже чувствую себя лучше, и не думайте, будто я говорю без всякой цели. У меня очень даже реальная цель: я признаюсь в своих грехах авансом, до того, как я их совершил. Объясняю вам, как пишу портрет, чтобы вы его поняли. Вы видите, почему я избрал именно этот способ, а не какой-нибудь другой.
Так вот самое первое мое воспоминание — моя мать меня бьет. Полагаю, мне тогда было около четырех лет, может быть, меньше. Зима, очень холодно, ночь. Мне требовалось побывать в туалете, но моя мать забыла поставить судно, а мысль о длинном расстоянии до нужника в конце нашего садика внушила мне жуткий страх: добираться туда, трясясь от холода, а ветер пронизывает насквозь мой халатик. Поэтому я остановился у двери и долго не решался. Слишком долго. И я помочился прямо в пижамку, и струйки потекли по моей ноге и ступне и растеклись по полу, который она только что вымыла. Я знал, что меня ждут неприятности, и заплакал. И не ошибся: моя мать спустилась и отшлепала меня. А потом заставила встать на колени и молиться Богу, чтобы он меня простил.
Конечно, я знаю почему. Денег, еды, одежды никогда не хватало, и она была измучена, всегда на пределе. Она работала, стряпала, убирала, чинила, обходилась слишком малым. Поддерживала видимость — вы способны представить себе, как тяжка, как неумолима эта необходимость в шотландском городке? В этом заключалась главная суть. А остальное — чисто шотландское: необходимость наказывать и ненависть к неудачам и промахам. За все проступки, все нарушения должно быть воздано, какими бы нечаянными они ни были. Запомните это: воздаяние въелось в мою душу. Я далеко продвинулся по многим путям, но уже давно смирился с тем, что не могу спастись. Без воздаяния я не завершен: карающий и караемый в свой черед. Жизнь, подобно хорошей картине, требует уравновешивания, гармоничной композиции, чтобы избежать хаотичности, не оказаться мешаниной, провалом.
Однако именно в тот момент в четырехлетнем возрасте я принял решение уйти — намного опережая свой возраст, согласитесь. Я поклялся, что рано или поздно сбегу и не вернусь никогда. В этот дом, в эту убогость, в эту скудность. К стирке по понедельникам, к жизни в опасениях, а что скажут соседи, к воспитанию на касторке и молитвах. Все, что я когда-либо делал, подстегивалось этим намерением. Вот что говорит кюре, когда пытается внушить мне любовь к Пресвятой Деве. Возможно, он прав, хотя не думаю, что на этом островке так уж все по-другому. Кроме того, я всегда предпочитал Бога-Отмстителя, гневного, карающего. Но я преуспел — я спасся.
Вы никогда не задумывались над тем, как это нищий юнец, зарабатывавший всего пять шиллингов в неделю в Глазго, а затем княжеские семь шиллингов в неделю в Лондоне, ухитрился добраться до Парижа и жить там, не работая? Вероятно, нет. Вопрос, откуда берутся деньги, вас никогда не заботил. У вас они просто всегда были в наличности. И вас это удивляло не больше, чем текущая из крана вода. Но мне-то ради них пришлось продать душу.
Я не шучу. И не могу даже сослаться на то, что действовал импульсивно или что я искренне об этом сожалел. Я украл деньги моей матери. Накопления всей ее жизни, все, что она припасла на старость после смерти моего отца. Вы заметили, я не говорю «занял» или «взял». И не пытаюсь что-либо скрывать. Украл. Это был мой единственный шанс, моя единственная надежда выжить. Она или я — вот и весь выбор. Когда я решил, что должен уехать в Париж, я проделал долгий путь домой, извлек сверточек, который она прятала под кроватью, и забрал все. Она, конечно, знала, что это был я, но ни разу не сказала ни слова. Это была кара ей за то, что она произвела меня на свет. Она знала это, как и я знал. Я был всего лишь орудием наказания. Кажется, я все-таки говорил себе, что верну все с процентами, когда преуспею. Но так и не вернул ни единого пенни. Она умерла прежде, чем у меня появилось что возвратить, но я не уверен, что вообще сделал бы это. Просто не хотел. Ей пришлось доживать остаток жизни, сознавая, что у нее был никчемный, корыстолюбивый, жестокий сын, а ее гордость и достоинство означали, что открыться, пожаловаться она никому не может. Ну и это определило, что я не смогу вернуться туда. Никогда. Вина стала стенами крепости, вовеки закрывшими от меня Шотландию, преграждая мне путь туда, откуда я появился. А когда она умерла, я все-таки вернулся. Но не на ее похороны. Ее похоронили без провожающих, и я даже не знаю где. Она была скверной женщиной, черствой, всегда готовой наказывать, и она использовала собственные страдания как оружие против своего мужа и сына. Она не заслуживала жалости, и я ее к ней не испытывал.
Ну так за работу. Я закончил эскизы, достаточно поэкспериментировал с прекрасными чертами вашего лица. Я перепробовал в уме все углы и позы и остановился на той, о которой думал с самого начала. Характерной для вас, когда вы сидите в кресле, чуть выставив вперед одно плечо, и ваша голова чуть повернута к нему. Возникает впечатление, что вы все время готовы к движению, ощущение энергии. Абсолютно незаслуженное, по-моему, так как вы один из ленивейших людей, каких я встречал в жизни. Ваша энергия вообще не физическая. Прекрасный пример, как тело отражает сознание, создает иллюзию, ничего общего не имеющую с пилюльками для сердца, слабыми руками и вашей склонностью пыхтеть и отдуваться, поднимаясь по лестнице. Пример превосходства воли над реальностью. Я бы мог отколошматить вас, подхватить вас на руки и пронести через пол-острова, причем против вашей воли. Это по силам очень и очень многим, но, подозреваю, такая мысль ни разу никому и в голову не пришла с тех пор, как вы расстались со школой, где, сдается мне, вам приходилось многое терпеть, ведь дети не ценят силу интеллекта. Добавочная проблема, требующая решения, — ведь картина должна воплотить интеллект через физическое тело. Так как же передать силу первого и слабость второго в одно и то же время?
- Предыдущая
- 14/45
- Следующая
