Перст указующий - Пирс Йен - Страница 40

• Предыдущая
• 40/181
• Следующая

Он тихонько пробрался по грязному проулку к дверям Сары и заглянул в окошко. Внутри было темно, и он решил, что там никого нет. Порылся в поисках съестного и как раз грыз черствую корку, когда Сара вернулась.

– Она до того светилась злобной радостью, что я прямо-таки спутался, – признался он. – Она, конечно, удивилась, увидев меня, но успокоилась, когда я сказал, что пальцем ее не трону и скоро уйду, у нее в руке был мешочек, и я подумал, что в нем может быть еда, и забрал его у нее.

– Она вам его отдала?

– Ну, не совсем. Пришлось вырвать его у нее из рук.

– Как я понимаю, еды в нем не оказалось?

– Нет. Там были деньги. И перстень. Перстень Грова с печаткой, – сказал он, умолк, порылся в кармане, вытащил сверточек мятой бумаги и осторожно его развернул. Внутри было кольцо с синим камнем посередке. – Я его хорошо помню, – продолжал он, едва я взял у него кольцо, чтобы рассмотреть получше – Видел его у него на пальце уж не знаю сколько раз. И он его никогда не снимал. И я полюбопытствовал, как он попал к Саре Бланди. Она не захотела ответить, ну и я бил ее, пока она не прошипела, что это не мое дело и в любом случае Грову он больше не понадобится.

– Она так и сказала? «Грову он больше не понадобится»?

– Да, – сказал Престкотт. – У меня мысли были заняты другим, и я тогда внимания не обратил. Теперь, конечно, все это выглядит очень важным. Вопрос в том, как поступить? Свидетельствовать я не могу. Судья меня поблагодарит и тут же повесит. Вот я и подумал, может, вы отдадите перстень сэру Джону и сообщите ему мой рассказ. А меня, если повезет, здесь к тому времени давно не будет.

Я раздумывал, крепко сжимая кольцо в кулаке и дивясь тому, как мне не хотелось поверить его словам.

– Вы даете мне слово, что сказали чистую правду?

– Даю, конечно, – ответил он сразу и искренне.

– Я больше доверял бы вам, если бы ваш собственный характер был менее необузданным.

– Это не так! – сказал он, чуть краснея и повышая голос. – И эти слова оскорбительны. Все, что я делал, я делал ради защиты самого себя и доброго имени моей семьи. Нет ни малейшего сходства между моим делом, которое было делом чести, и ее делом – делом похоти и кражи. Сара Бланди на этом не остановится, поверьте мне, доктор. Она не признает никаких законов, никакой узды. Вы не знаете ее и ей подобных так, как их знаю я.

– Она своевольная, – признал я. – Но я видел ее почтительной и ревностно исполняющей свой долг.

– Когда она того хочет, – сказал он пренебрежительно. – Но у нее нет никакого понятия о ее долге перед теми, кто стоит выше нее. Как, несомненно, вы сами успели убедиться.

Я кивнул. Это, бесспорно, было правдой. И я снова подумал о моей гипотезе. Мне требовались новые доказательства, неопровержимо истинные, и теперь я их обрел, как мне казалось. Престкотту не было никакой выгоды напоминать о себе. Наоборот, он подвергал себя лишней опасности. Было трудно ему не поверить, и говорил он с таким жаром, что вообразить, будто он мне лжет, представлялось невозможным.

– Я поговорю с судьей, – предложил я. – Не упомяну, где вы, а только изложу то, что услышал от вас. Он, мне кажется, человек, заслуживающий доверия, и хотел бы поскорее покончить с этим делом. Многих в университете возмущает его вмешательство и ваше свидетельство, полагаю, будет ему весьма полезно. Быть может, этим вы его смягчите. Разумеется, вам надо посоветоваться с мистером Турлоу. Но я бы не одобрил слишком поспешного бегства.

Престкотт обдумал мои слова.

– Пожалуй. Но вы должны обещать мне, что будете осторожны. Я очень боюсь. Если кто-нибудь вроде Лоуэра узнает, где я, он меня выдаст. Он будет обязан это сделать.

С большой неохотностью, но я дал ему требуемое обещание, и если не сдержал слова по причинам, о которых сообщу позже, по крайней мере никакого вреда Престкотту я не причинил.

Однако моя попытка хранить молчание привела к прискорбному ухудшению моих отношений с Лоуэром, потому что моя отлучка, как он полагал – к полезному и щедрому пациенту, вновь ввергла его в завистливое уныние. Мне встречались люди, способные к подобной перемене. Но только с Лоуэром она происходила столь стремительно, без предупреждения и сколько-нибудь веской причины.

Уже дважды он срывал на мне свою ярость, и я дружески это терпел. Третий раз оказался самым тяжким и последним. Подобно всем англичанам, он пил очень помногу и как раз предавался этой привычке в мое отсутствие. К моему возвращению в нем уже бушевал гнев. Когда я вошел, он сидел у очага, крепко обхватив себя руками, точно согреваясь, и смотрел на меня черным взглядом. А когда заговорил, то выплевывал слова, будто я был его заклятым врагом.

– Где, во имя Божье, вы были?

Как мне ни хотелось рассказать ему все, я ответил только, что навещал пациента, который послал за мной.

– Вы нарушили наш уговор! Такие пациенты – моя забота.

– У нас никакого уговора не было, – в изумлении возразил я – хотя я только рад, что ими занимаетесь вы. Но вы ведь мылись.

– Я мог вытереться.

– Но пациент вас не заинтересовал бы.

– Это решать мне.

– Ну, так решайте сейчас. Это был Джон Турлоу, и он совершенно здоров, насколько мог судить я.

Лоуэр презрительно фыркнул.

– Вы даже солгать толком не умеете. Боже великий, как мне надоели ваши иностранные замашки и жеманная речь. Когда вы возвращаетесь? Я буду рад увидеть вашу спину.

– Лоуэр, что случилось?

– Не притворяйтесь, будто вас заботит моя особа. Единственный, кто вас интересует, это вы сами. Я выказывал вам истинную дружбу, принял вас, когда вы приехали, познакомил с лучшими людьми, делился с вами моими мыслями, и поглядите, как вы мне отплатили.

– И я глубоко благодарен, – сказал я, закипая гневом. – Искренне благодарен. И старался по мере сил отплачивать тем же. Разве и я не делился с вами моими мыслями?

– Ваши мысли! – сказал он с невыразимым презрением. – Не мысли, а фантазии, нелепости без основания, сочиняемые вами для развлечения.

– Это в высшей степени несправедливо, как вы сами знаете. Я не сделал ничего, чтобы заслужить ваш гнев.

Но все мои возражения пропадали втуне. Как и в прошлый раз, все, что я говорил, никакого веса не имело; разразившаяся буря должна была сама себя истощить, и утишить ее я мог не более, чем дерево, гнущееся под ураганом. На этот раз, однако, мной овладели гнев и обида, и вместо того, чтобы попытаться его умиротворить, я только больнее ощущал его несправедливость и упорно противостоял его гневу.

Не стану повторять всего, что говорилось, однако это превзошло все пределы. Лоуэр распалялся все больше и больше, а я, по-прежнему не понимая причины его бешенства, разгорячился не меньше. Я только знал, что на этот раз должен противостоять ему, и моя решимость ввергала его в совсем уж безудержные припадки ярости. Я, говорил он, вор, шарлатан, безмозглый щеголь, папист, лжец, предатель и обманщик. Как и все иностранцы, я предпочитаю вонзать нож в спину, чем ходить честными путями. Я замыслил устроиться врачом в Лондоне, сказал он, и мои упорные утверждения, что я намерен покинуть Англию как можно быстрее, только подливали масла в огонь.

При любых других обстоятельствах честь потребовала бы сатисфакции, и я так и сказал, но в ответ получил только новые язвительные насмешки. В конце концов я ушел к себе, измученный, голодный, так как мы не прервали нашей словесной битвы, чтобы поужинать. Я лег в постель, исполненный горькой печати, так как он мне нравился, но теперь дружбе между нами пришел конец. Его общество принесло мне немалую пользу, это было бесспорно, но цена, которую мне приходилось платить, была чрезмерно велика. Я не сомневался, что мой отец, получив мое письмо, пришлет мне дозволение уехать, и я решил, что будет разумнее предвосхитить это разрешение. Тем не менее я хотел довести до конца мой опыт с миссис Бланди. Если она останется жива и я получу возможность доказать полезность моего метода, то мое пребывание здесь принесет мне не только горечь.

• Предыдущая
• 40/181
• Следующая