Остров мужества - Радзиевская Софья Борисовна - Страница 31

• Предыдущая
• 31/35
• Следующая

Ванюшка вскрикнул и приподнялся. Испуганный визг отозвался у самого уха, и от этого он окончательно проснулся. Что это? Откуда тут взялась собачонка? Белая, лохматая, отскочила и сидит, недовольно смотрит, облизываясь. Песец! И ухо побаливает, видно, откусить собрался. Ну нет, я ещё живой!

Ванюшка пошарил около себя, с трудом запустил, ледышкой в песца. Тот взвизгнул, отскочил подальше, снова уселся — ждёт. Как ни плохо было Ванюшке, а засмеялся, приободрился.

— Никак ты моим ухом пообедать собрался? — поднялся он на ноги.

Песец, услышав голос, ещё раз недовольно взвизгнул и убежал.

Ванюшка осмотрелся: мокрый снег покрыл все пригорки, которые ещё недавно только начали оттаивать. Но снег кончился, уплыли куда-то тучи, и солнце опять заметно пригревает по-весеннему. Видно, снег этот — не долгий гость.

— Цветок-то приморозил, наверное, — пожалел Ванюшка, покачал головой, потрогал ухо. — Ну и разбойник, чего надумал. — Глянул на море и ахнул: — Сколь я много спал!

Прилив кончился, большая вода шла на убыль, ветер стих. Льдины столпились у горла залива, и вода теперь выносила их в море без особого шума и грохота: за гладкие каменные стены залива им негде было зацепиться. Только на отмели перед входом в пещеру, вперемежку с плавником, лежали ледяные груды — остатки завала, что грозился раздавить Ванюшку. Вход в пещеру закрывала огромная глыба.

Ванюшка чуть не вскрикнул от огорчения: там, в пещере, остались драгоценные доски! Не скоро ему удастся до них добраться. Он поднял голову: сбоку от пещеры, где отмель немного поднималась и вышла уже из воды, лежит что-то жёлто-пёстрое, такое маленькое по сравнению с огромной льдиной. Нерпа! Не шевелится. Наверно, та самая, что к нему на свист подплыла, словно и не боялась. Задавили её льдины! Ванюшка даже кулаки стиснул, так живо ему представилось, как льдины, словно живые, за малым зверьком гоняются. За ним тоже вот так-то, даже на стенку лезли. Лишь бы добраться!

Ванюшка подошёл ближе к краю. Может, жива? Не вовсе задавили, проклятые?

Спускаться на лёд, когда всё тело ноет, трудно. И всё-таки, Ванюшка спустился. Подошёл к нерпе, погладил тихонько гладкую шкурку. Крови нет. Ласты потрогал, вроде не ломаные. А не шевелится. И вдруг вскрикнул радостно:

— Глядит! На меня! Живая!

Глаза большие, тёмные и, правда, на него смотрели не отрываясь, словно хотели спросить: «Ну, я вот, живая, а силы шевелиться нет. Что ты со мной сделаешь?»

Ванюшке так стало понятно, что он сам не заметил, как произнёс:

— Ничего тебе худого не сделаю. Лежи, знай, может и отлежишься.

— «Может и отлежусь», — сказала нерпа глазами, только сама ни чуточку не пошевелилась.

Ванюшка и о своей боли забыл, опустился на колени, всё гладил бархатную шкурку. Ему показалось, что в глазах нерпы страха стало уже меньше, словно ей понятна его ласка. И тут он спохватился: у самого ноги не чувствуют, спина не гнётся. Домой торопиться нужно.

Встал, потянулся, охнул невольно.

— Лежи, лежи, — сказал ласково. — Завтра приду, погляжу на тебя, поесть чего принесу. Только бы ошкуй не учуял. Прощай покуда.

И большие тёмные глаза точно ответили: «Прощай!» Или так ему показалось?

Теперь Ванюшка лез вверх уже не по стенке, а по той тропинке, по которой спускался в первый раз. Всё равно трудно, тело болит, на руках ногти поломаны.

— Мешок-то мой, наверно, подо льдом лежит. Куда ему уплыть — тяжёлый. Как лёд растает, заберу, — рассуждал он, а сам то и дело на нерпу оборачивался. — Нет, не шевелится. Может, отлежится?

Ванюшка шёл как во сне. В снеговой каше воды прибавилось и каждый шаг всё тяжелее, а сколько их ещё до дома осталось?

Он даже приладился было считать, да тут визг и лай песцов его отвлекли. Не хотелось с тропы к обрыву сворачивать, а как не узнать, чего это они с ума посходили?

Ванюшка подошёл к краю, глянул и остановился. Ну и дела! Узкая полоска отмели под обрывом вся блестела, как серебряная. Миллионы мелких рыбок, выброшенных бурей, покрывали песок. Тучи птиц кружились над ними, хватали рыбу и взмывали с ней кверху, иные, давясь от жадности, глотали её тут же на отмели. Целая стая песцов не отставала от птиц: они хватали рыбёшку почти не разжёвывая и успевали ещё огрызаться на птиц и друг на друга.

— Ну! — выговорил. Ванюшка в удивлении. — Никак, со всего Груманта собрались. — И вдруг рассмеялся: большая чёрная кайра только что поднялась с отмели с рыбкой в клюве, ей наперерез с утёса кинулась белая птица, ещё больше ростом. Поморник. Кайра метнулась было в сторону, но поморник уже догнал её, ударил клювом, ещё, ещё раз. Кайра, оглушённая, выпустила добычу. Рыбка едва сверкнула в воздухе, как тут же оказалась в крепком клюве грабителя.

Но огорчаться не стоит. Рыбы на всех хватит. И ограбленная кайра устремилась вниз. А поморник спешно проглотил добычу и уже налетел на другую жертву, бьёт клювом, рыбу отнимает.

— Чужой кусок слаще, — засмеялся Ванюшка и спохватился: — Вниз слезу, рыбы наберу, ей отнесу. Может, уже опамятовалась!

Он так просто сказал, «ей», точно кому-то очень знакомому и очень дорогому.

Но тут же вздрогнул и обернулся.

— Ванюшка, — услышал, — за тобой иду, сердце неспокойно. А ты там чего выглядываешь?

Отец. На палку опирается— хромает, а идёт, торопится.

— Чего выглядываешь? — повторил Алексей, но подошёл ближе и сам удивился. — Это нам удача, — сказал. — Сайка, она — мелкая, да сколь вкусна! Наберём, в холодке заморозим, надолго хватит. А ты чего не шёл? Где тебя непогода застигла?

Кабы это Степан встретился, Ванюшка ему всё бы про нерпу рассказал, а отца застеснялся. Про доски, про мешок, что льдиной завалило, Алексей выслушал. И про лук, что на берегу оставил, как в пещеру пробирался.

— Ладно, — промолвил. — Сам ты живой, а лук, коли море утащит — новый сладим.

До дома было недалеко, скоро дошли. А потом ещё со Степаном успели по мешку сайки принести, в снег её закопали, под скалой, там холод надолго сохранится.

— Жалость-то какая, — сокрушался Степан. Сколь добра море загубило, сайки той птице да песцам и в год не переесть. Она морскому зверю еда самая любимая.

Ванюшка это услышал и молча порадовался: «Знатное ей угощение завтра отнесу, всё одно за железом идти доведётся». Но про себя понимал: если бы и железа не было — всё равно бы пошёл.

Утром кормщик поспать молодым не дал, разбудил рано.

— Вставайте, — деловито сказал он. — Ванюшка, к заливу на отмель ступай. Где-нибудь мешок твой найдётся, вода с железом не справится. А нам, Стёпа, нерпу добыть надо, новые меха из шкуры сладить. Топоры ковать не простое дело: дутьё требуется горячее.

Ванюшка с нар вскочил быстро, а как услышал про нерпу — сразу поскучнел, даже за рыбу взялся неохотно, что Степан с вечера нажарил. Поел молча, потом, не поднимая головы, спросил:

— От олешков ещё шкуры остались, зачем за нерпой идти надо?

Отец повернулся, на него посмотрел.

— Нерпичья шкура мягче. И снять её хорошо, готовые меха. А тебе почему нерпу трогать не хочется? За олешками сам не раз ходил?

Ванюшка даже вздрогнул: вот как отец выказал, что у него на душе.

— Я важенку с телёнком никогда не трону, только олешка. А нерпу бьют, она на белька своего глядит, слезами плачет. Я того терпеть не могу. — Сказал и сидит, головы не поднимает.

Промысленники тоже помолчали. Алексей решительно встал из-за стола.

— Собирайся, Стёпа, — предложил. — А ты, Ванюшка, железо принесёшь, плавник в кучи складывай, да землёй присыпай, уголья для горна жечь будем.

Ванюшка встрепенулся.

— Я сейчас, тять. — И словно у него от души отлегло, прихватил со стены мешок нерпичьей кожи и скорей из избы выбежал. Всю ночь он ворочался на нарах, думая про нерпу: живая ли? Отцу и Степану про доски только рассказал, где их спрятал. А про нерпу хотел, да постеснялся чего-то.

• Предыдущая
• 31/35
• Следующая