Давид Юм - Нарский Игорь Сергеевич - Страница 3

Конечно, между Юмом и Гоббсом имелись значительные различия. Второй предлагал узаконить какую-то одну — не важно, какую именно, — религию как общеобязательную в данном государстве, а первый, далеко не будучи последовательным атеистом, видел выход из положения в распространении всеобщего равнодушия к любому существующему религиозному культу.

Но не нужно думать, что в «Истории Англии» не было или почти не было положений, которые были бы вполне приемлемы для господствующего класса. Совсем наоборот, в своем многотомном сочинении по истории Великобритании Юм достаточно отчетливо показал себя как идеолог «новых тори», а значит, и всей британской буржуазии его времени.

Об этом свидетельствовало уже то, что страницы «Истории Англии» были проникнуты типичным для победившей буржуазии антидемократизмом (см. 58). Юм решительно осудил «опасный экстаз (enthusiasm)» сектантов-демократов периода революции, предупреждая своих буржуазных читателей, что социальное прожектерство и вольномыслие часто начинаются с разжигания религиозных страстей. Очень враждебно отнесся Юм к левеллерам (уравнителям), которые, как он указывал, появились из среды мятежной сектантской бедноты. Маркс, делая впоследствии выписки из «Истории Англии» Юма, присоединился к мнению историка Коббета, что Юм рассматривает народ как «какую-то скотину, работающую на некое неописуемое нечто, которое они (т. е. люди, мыслящие подобно Юму. — И. Н.) называют „публикой“» (5, стр. 367).

Виги и тори не сумели в должной мере оценить благоприятный для тех и других замысел Юма — посредством своего исторического исследования способствовать сближению позиций различных фракций господствующего класса и выразить единство их коренных классовых интересов, которое во много раз важнее разделяющих эти партии частных несогласий. Недаром Юм наиболее положительно оценивал как в своих книгах по истории, так и в очерках не саму революцию 1649 г., в ходе которой позиции вигов и тори были не только заметно неодинаковыми, но и конфликтующими, а последствия этой революции, начиная с событий 1688 г., в которых эта неодинаковость все более стиралась.

И виги, и тори были удовлетворены результатами переворота 1688 г., политически закрепившего союз торгово-промышленной буржуазии и капитализирующегося дворянства, т. е. в полном смысле слова блок этих двух партий. Интересам данного блока полностью соответствовал вывод Юма во втором томе его «Истории…»: «Революция вызвала новую эпоху в государственной организации и была связана с последствиями, которые принесли народу больше выгоды, чем те, что проистекали от прежнего управления… И можно, не опасаясь впасть в преувеличение, сказать, что с этой поры мы имеем на нашем острове если не лучшую систему управления, то, по крайней мере, наиболее полную систему свободы, которая когда-либо была известна людям» (15, т. II, стр. 441)[3]. Заботясь о прочности союза господствующих в Великобритании классовых сил, Юм советует обеим партиям «не заходить слишком далеко» в своей политической борьбе за единовластие. Надо сказать, что виги и тори этому принципу в своей практической деятельности в общем следовали.

Уже второй том «Истории Англии» (1756 г.) встретил более благоприятный прием, а когда вышли в свет последующие ее тома, издание нашло довольно много читателей, в том числе и на континенте. Тираж всех книг разошелся полностью, это сочинение было переиздано и во Франции Юм писал: «…я сделался не только обеспеченным, но и богатым человеком. Я вернулся на родину, в Шотландию, с твердым намерением более не покидать ее и приятным сознанием того, что ни разу не прибегал к помощи сильных мира сего и даже не искал их дружбы Так как мне было уже за пятьдесят, то я надеялся сохранить эту философскую свободу до конца жизни» (19, т. 1, стр. 73). Юм прочно обосновался в Эдинбурге, превратив свой дом в своего рода философско-литературный салон. Но планы Юма были изменены неожиданными событиями.

В 1763 г. окончилась война Англии с Францией из-за колоний и Юм был приглашен на пост секретаря британского посольства при Версальском дворе. В течение двух с половиной лет, до начала 1766 г., он находился на дипломатической службе во французской столице, причем в последние месяцы исполнял обязанности британского поверенного в делах. В Париже Юм был сторицей вознагражден за свои былые литературные неудачи — всеобщее внимание и даже восхищение окружили его, и философ даже подумывал о том, чтобы позднее остаться здесь навсегда, от чего отговорил его, впрочем, Адам Смит.

Возник своеобразный социально-психологический парадокс: и французские просветители-материалисты, и их идейные антиподы из придворно-аристократической клики горячо приветствовали труд Юма по истории Великобритании. Королевский двор проявил к Юму симпатии потому, что тот в своих трудах частично реабилитировал Стюартов, и эти симпатии неудивительны: позднее, в годы французской реставрации, они вспыхнули вновь. Луи Бональд горячо рекомендовал французам читать исторические труды Юма, а в 1819 г. при Людовике XVIII в Париже был издан новый перевод «Истории Англии». Просветители середины XVIII в. восторгались меткой критикой, которую Юм развил в адрес религиозных фанатиков всех мастей. Вольтер и Гельвеций увидели в Юме своего союзника в борьбе против светского и церковного мракобесия.

Хотя Э. Мосснер, известный биограф Юма, ссылается в качестве причины, объясняющей указанный парадокс, на «очарование личности Юма» (84, стр. 446), однако дело было далеко не в этом. Юм еще раньше стал переписываться с Гельвецием и Монтескьё, особенно тесная дружба связала его со скептически настроенным Даламбером, началась у него переписка и с Вольтером. Лично с Вольтером Юм не встречался никогда, но это не помешало их живому взаимному интересу. Пока Юм был в Париже, были близкими и приятельскими его отношения с Руссо, а на званых обедах у Гольбаха Юм всегда был желанным собеседником.

И все это произошло в первую очередь потому, что у Юма было немало общего во взглядах с французскими просветителями: как и Гольбах, Юм придерживался фаталистических воззрений относительно психических процессов; как и Гельвеций, он полагал человеческую природу в основных своих чертах неизменной[4]; как и Вольтер, Юм считал церковь вреднейшей «гадиной», ужасным препятствием на пути прогресса.

Гельвеций и Вольтер превозносили Юма, приписывая ему авансом больше заслуг, чем их действительно у него было: они надеялись, что от скептицизма и агностицизма в вопросах религии он перейдет к атеизму, и поощряли его к этому радикальному шагу. В 1772 г. Вольтер писал Д. Муру, что он, Вольтер, является «большим почитателем» Юма. В письме от 1 апреля 1759 г. Гельвеций, имея в виду свою книгу «Об уме», обратился к Юму со словами о том, что его ссылки на Юма в этой книге делают ему, автору этой книги, особую честь. Гельвеций предложил Юму свои услуги для перевода на французский язык всех его сочинений в обмен на перевод Юмом на английский только одной книги — «Об уме». В июне 1763 г. Гельвеций писал Юму следующее: «Мне сообщили, что Вы отказались от самого чудесного в мире предприятия — написать „Историю церкви“. Подумать только! Предмет сей достоин Вас как раз в той мере, в какой Вы достойны его. И поэтому во имя Англии, Франции, Германии и Италии, [во имя] потомства я умоляю Вас написать эту историю. Примите во внимание, что только Вы способны сделать это, что много веков должно было пройти, прежде чем родился г-н Юм, и что это именно та услуга, которую Вы должны оказать Вселенной наших дней и будущего времени» (цит. по 84, стр. 484).

Гольбах называл Юма величайшим философом всех веков и лучшим другом человечества. О своей любви к Юму и о почитании его писали Дидро и де Бросс.

Французские материалисты высоко оценили критику Юмом христианской морали и отрицание Юмом религиозного учения о бессмертной душе. Они полностью одобрили и приняли на свое вооружение разящую аргументацию Юма против ортодоксально-церковной доктрины о чудесах. Особенно большое впечатление на Гельвеция, Тюрго и других просветителей произвела «Естественная история религии», которая была напечатана Юмом в Англии в 1757 г. (в составе сборника под названием «Четыре диссертации») и в небольшом числе экземпляров проникла в Париж.