Хельмова дюжина красавиц. Дилогия (СИ) - Демина Карина - Страница 32

• Предыдущая
• 32/207
• Следующая

— Любуется, должно быть.

Евдокия присела и сдавила голову руками. Спокойно. Вот появится проводник, и ему можно будет перепоручить это недоразумение… в конце концов, Аполлон взрослый уже… и что с ним случится?

Что угодно.

Обманут.

Ограбят.

А Евдокию потом совесть замучит… но не терпеть же его до самого Познаньска?

— А хочешь, — Аполлон протянул руку и погладил Евдокию волосам. Ладонь его широкая была не особо чиста, и на волосах, кажется, остался карамельный сироп. — Хочешь, я тебе стихи почитаю?

— Про бабу?

— Про бабу… и про козу… ты не переживай, Евдокиюшка… вот доберемся мы до Познаньска…

…к следующему вечеру, когда Евдокия окончательно свихнемся.

— …и найдем тебе жениха хорошего… доброго… а мне жену.

— Тоже добрую?

— Ага… она мне собаку завести разрешит.

— А может, ты домой вернешься, — робко предложила Евдокия. — Без жены. И просто собаку заведешь?

Аполлон вздохнул. По всему выходило, что жениться ему не так уж сильно хотелось.

— Не, — ответил он, подпирая щеку пудовым кулаком. — Не выйдет. Мама сказала, что сначала надо жену завести, а потом уже собаку.

А маму он слушать привык.

И Евдокия, обняв портфель, в котором лежали документы, более не казавшиеся столь уж важными, закрыла глаза. Все наладится… непременно наладится… в конце концов, было бы из-за чего в панику впадать… это ж не пожар на прядильной фабрике, только-только отстроенной… и не мор, который на овец напал, отчего цены на шерсть выросли втрое… и даже не падение акций компании «Сильвестров и сыновья» на третий день после того, как Евдокия в оные акции четвертую часть свободного капитала перевела.

…подумаешь, жених…

…куда-нибудь да исчезнет.

Но Аполлон исчезать не собирался, он сопел, грыз петушка и собственные ногти, а еще время от времени порывался читать стихи.

— У бабы Зины жопа с две корзины! — громко, вдохновенно декламировал Аполлон, и от избытка эмоций, должно быть, стучал могучим кулаком по могучей же груди. Звук получался гулким, громким. — У бабы Нади рожа в шоколаде…

…издалека донесся тонкий гудок, надо полагать, той самой «Королевской стрелы», которую велено было пропустить, и «Молот Вотана» ответил.

— Баба Надя — соседка наша, — пояснил Аполлон и поскреб живот. — Она шоколады продает… втридорога… а меня не любит. Одного разу так разверещалася на всю улицу! Разоряю я ее! Пришел и пожрал… а я ж только одну конфетку попробовал! У нее шоколады не вкусныя! Она сахару жалеет.

— Ужас, — не вникая в хитросплетения Зеленой слободы, ответила Евдокия.

Ужас как он есть. Форменный.

«Королевская стрела» пронеслась мимо, грохоча и подвывая. И Аполлон, завороженный этаким небывалым зрелишем, примолк. Он подвинулся к самому окну, приник, щекой прилипши к стеклу, не дыша, глядя на мелькавшие темно-синие, с золоченым позументом, вагоны.

— Экая… она… маменька говорит, что королю хорошо.

— Почему?

— Королем родился. Другим-то работать надобно от зари до зари, — уверившись, что «Стрела» ушла и возвращаться не намерена, Аполлон от окошка отлип и даже попытался вытереть отпечаток ладони.

Рукавом.

— То есть, ты работаешь много? — уточнила Евдокия, поглядывая на дверь. Сейчас более, чем когда бы то ни было, она нуждалась в Лютике. Он найдет способ избавиться от Аполлона…

…он всегда находил способ разрешить проблемы, казавшиеся Евдокии неразрешимыми. Как правило, касались оные проблемы не финансов, но людей, общение с которыми у Евдокии не ладилось.

— Я? Я еще молод, чтобы работать, — Аполлон даже возмутился этаким предположением. — Успею за жизнь наработаться. Мама так говорит…

Ну да, ежели мама говорит…

…страшно подумать, что предпримет дражайшая Гражина Бернатовна, обнаружив побег драгоценного своего сыночка.

— Аполлон.

— Да? — он подался вперед, горя желанием услужить, если, конечно, услуга не потребует чрезмерных усилий. Все-таки здоровьем он обладал слабым, такое надорвать проще простого.

— Помолчи.

— Что, совсем?

— Совсем…

— И стихов не читать? — Аполлон насупился. Все ж таки не часто ему доводилось встретить благодарного слушателя. Все больше на жизненном пути, каковой сам Аполлон полагал нелегким, щедро пересыпанным терниями, и совсем реденько — звездами, попадались слушатели неблагодарные, норовившие сбежать от высокого слова.

А то и вовсе отвечавшие словом низким, можно сказать, матерным.

Соседка же, та самая, у которой задница большая — конечно, не с две корзины, тут Аполлон слегка преувеличил, исключительно в силу творческой надобности — вовсе мокрою тряпкой по хребту огрела. Бездельником обозвала еще… а он не бездельник.

Он студент.

И поэт.

Вот войдет в энциклопедию, как матушка пророчит — ей-то, небось, видней, чем соседке — тогда-то и поплачет она, злокозненная, вспоминая, как великого народного поэта грязною тряпкой обхаживала… Аполлон задумался. Сей момент, не дававший покоя мятущейся и слегка оголодавшей с утра — а то, маменька, небось, шанежки затеяла — душе, настоятельно требовал быть увековеченным в словах.

А то ж куда это годится?

Каждый поэта обидеть норовит…

Аполлон вздохнул и откусил от леденцового петушиного тела половину. Раз говорить не велено, он помолчит, он же ж не просто так, а с пониманием. Вон, невестушка нечаянная, хоть и бывшая, хмурится, губу оттопырила, за косу себя дергает, небось, печали предается.

А и сама виноватая… соглашалась бы, когда Аполлон ее звал замуж, глядишь, уже б до храму дошли… и зажили бы душа в душу, как маменька велит. Но маменьке Евдокия сразу не глянулась.

— Гонорливая больно, — сказала она, едва за ворота выйдя. — И старая.

Оно-то так… старая… на целых девять лет старше, а это ж много, почитай, половина Аполлоновой жизни… и потому жаль ее даже, бедолажную…

Аполлон вздохнул.

От жалости и еще от голодухи, он повел носом, но в поезде пахло нехорошо, поездом. И то верно маменька говорила, что все поезда — это от Хельма, что людям-то положено ногами по земле ходить. Или на совсем уж крайний случай, бричкой пользоваться. А чтобы железная громадина, да паром пыхая, да по рельсам ползла… и воняла.

Или это уже от Аполлона?

Он поднял руку и голову наклонил, пытаясь уловить, от него ли потом несет. А ведь мылся позавчера только… он бы и почаще в баню заглядывал, но мама боялась, что после парилочки застудится…

…как она там, одна и с шанежками?

Управится ли?

Аполлон вздохнул, скучая сразу и по маменьке, и по шанежкам… и Евдокия, сунув кончик косы в рот, ответила таким же тяжким вздохом.

…ей думалось вовсе не о шанежках, но о мухах, кучах, Лихославе, который уперто не шел из головы, пяти сребнях, прихваченных исключительно из урожденной вредности, Аленке…

Лютике…

…и где они ходят? Поезд вздрогнул всем телом, и загудел, предупреждая, что вынужденная остановка подходит к концу.

— Дуся, а мы… — Аленка открыла дверь и замерла, воззарившись на Аполлона, который, следовало признать, представлял собой картину удивительную. Он сидел, уставившись в окно, и в пустом его взгляде читалась нечеловеческая просто тоска… губы Аполлона шевелились, но благо, с них не слетало ни звука… пухлые щеки расцвели красными пятнами… а щепкой от съеденного петушка Аполлон ковырялся в ухе.

— Гм, — задумчиво произнес Лютик.

И в эту минуту Аполлон обернулся. Взгляд его, зацепившийся за Лютика, медленно обретал подобие осмысленности. Рот приоткрывался, а подбородок вдруг задрожал часто, нервно.

— Не-не-нелюдь! — взвизгнул Аполлон неожиданно тонким голосом. — Дуся, не-не-нелюдь!

— Эльф, Поля. Просто эльф.

Евдокия вздохнула.

— Нелюдь! — Аполлон, справившись с приступом паники, поднялся. — Туточки люди приличные едуть, а они…

— Поля, — на сей раз Евдокия не стала ограничивать себя в желаниях и, дотянувшись, пнула несостоявшегося жениха. Он тоненько взвизгнул и коленку потер, уставившись на Евдокию с укоризною. Пускай смотрит. Ей вот полегчало. И вообще раньше надо было пнуть. — Во-первых, едет здесь как раз он… и моя сестра. Во-вторых, эльфы к нелюди не относятся…

• Предыдущая
• 32/207
• Следующая