Все ведьмы делают это! - Первухина Надежда Валентиновна - Страница 40
- Предыдущая
- 40/70
- Следующая
И настоящий полковник принялся наслаждаться. За шафруа последовали какие-то непонятные, но вкусные волованы огратен, крокеты с цыпленком, потом опять икра, херес сменился коньяком, коньяк...
Дрон Петрович сыто и слегка осоловело смотрел на стол, где по мановению руки лакея все судки и тарелки исчезли, освободив место для канделябра с ароматизированными свечами, кофе и ящика с сигарами. От сигар полковник отказался, поскольку не курил вообще, зато кофе выпил с удовольствием.
Анастасия хлопнула в ладоши:
— Никита, музыкантов сюда.
«Танцы, что ли? — испугался полковник, поскольку танцевать умел так же, как газонокосилка — вышивать крестиком. — Только этого не хватало!»
Но танцев не намечалось. Пришедшие музыканты тоже были крысами (ростом этак с хорошего добермана), это изобилие крыс полковника уже не пугало и не удивляло. Крысы чинно расселись в уголку, достали кто скрипку, кто флейту и заиграли простенькую мелодию. Анастасия закурила папироску в длинном дамском мундштуке, картинно выпуская дым в сумрачный потолок, и спросила Кирпичного:
— Вы довольны? Туалет, ванная, питание — все доброкачественно?
— Да, — чуть удивился вопросу полковник и прихлебнул коньячку. — Все просто отлично. — И добавил: — Госпожа.
Анастасия снова улыбнулась:
— Я рада.
Они посидели за столом еще с полчаса, слушая музыку, потом Анастасия резко поднялась.
— Никита, отведи полковника в спальню, — бросила она, исчезая за раздвинувшейся стеной.
Полковник торопливо допил остывший кофе и двинулся за Никитой. Выйдя из дверей столовой, Дрон Петрович почему-то захотел оглянуться. Оглянулся. Но никаких дверей не увидел. На их месте висело большое зеркало в бронзовой витой раме, и, что самое странное, ни полковник, ни тем более Никита в этом зеркале не отражались.
— Идемте, — поторопил Кирпичного бритоголовый спутник.
... Спальня была как из запрещенного эротического фильма про похождения каких-нибудь маньяков-нуворишей: зеркальный потолок, зеркальные же стены, в центре комнаты — громадная кровать с кучей подушек и покрывал, возле кровати — статуи, недвусмысленно намекающие на то, что их позы взяты явно из знаменитой «Камасутры». Полковник, конечно, ни о какой «Камасутре» не слыхал, но статуи направили поток его мыслей в пикантное русло. Хлопнула дверь — это вышел Никита, оставляя полковника наедине со срамными статуями, бесчисленно отражавшимися в полумраке зеркал.
Полковник постарался не смотреть на это буйство мраморного секса, отогнал от себя похотливые мысли и решительно направился к кровати, намереваясь спать и только спать. Но, видимо, удовольствиям в сей насыщенный событиями день не суждено было окончиться. Потому что в постели, раскинувшись в сногсшибательной наготе, ждала полковника женщина. Не статуя.
— Вот, блин, — только и сказал полковник и больше ничего не успел сказать, потому что времени на разговоры ему просто не дали.
Такого ошеломляющего секса полковник не имел даже в лучшие свои годы, когда еще не был начальником охраны в женской колонии, а был молодым, полным вожделения и сил мужиком, не пропускавшим ни одной мимопроходящей юбки. Тогда его хватало надолго и на многих. Сейчас ему казалось, что он выжат просто без остатка, а постельная незнакомка снова и снова ухитрялась доводить его до умопомрачения, вытворяя такие вещи, от которых даже в принципе нестыдливый Кирпичный слегка смущался. Однако как ни был он занят и ошарашен, потрясло его другое. Те самые статуи, мускулистые мраморные мужчины и высокогрудые крутобедрые женщины, оживали и принимались творить друг с другом натуральное непотребство, наполняя при этом комнату такими неистовыми криками и стонами страсти, от которых дрожал пол и вибрировал зеркальный потолок, грозя рухнуть на это скопище блудников.
Однако потолок не рухнул. Рухнул с кровати сам полковник, вконец обессилевший и, даже можно сказать, изнасилованный. И хотя его пылкая партнерша мигом оказалась рядом и принялась зазывно дрожать грудью, тереться распаленными влажными бедрами о чресла Дрона Петровича и взбадривать игривыми пальчиками то, что ни за какие оргазмы в мире больше не хотело взбадриваться, полковник смежил веки и сразу провалился в глубокий сон, похожий на обморок. Словно накрыло его черным глухим покрывалом, гасящим все эмоции, страсти и желания. И если бы полковник Кирпичный умел и любил изъясняться метафорически, он бы сказал, что этот сон был похож на смерть.
... С тою только разницей, что после смерти человек не просыпается на узкой и жесткой койке армейского образца в комнатенке, похожей на послетуберкулезный бокс.
Полковник, открыв глаза, несколько минут лежал, бездумно созерцая лампочку в белом железном плафоне. Потом сел и огляделся. Взору его предстала комнатенка размером примерно два на три метра с голыми белыми стенами и унитазом в углу. Полковник сразу сообразил, что ему эта комнатка напоминает. Камеру. Только вот непонятно, каким образом из роскошной спальни-сексодрома Дрон Петрович перенесся в это неприятное местечко. Хотя почему «перенесся»? Могли и перенести. Только зачем? Вообще зачем это все?! Сначала обслуга и кормежка по первому разряду, а потом — такое вот...
Кирпичный поразмышлял еще чуток, а потом встал и шагнул к унитазу, отметив при этом, что тело у него не болит, голова не раскалывается и вообще во всем организме ощущается бодрость, несмотря на вчерашнее. Когда же рядом с унитазом обнаружилась встроенная в незаметную нишу раковина с мылом душистым и полотенцем пушистым, Дрон Петрович взбодрился окончательно. Единственное, что его смущало, — это отсутствие на нем одежды. Холодно в камере не было, но, как известно, человек — существо, скованное социальными стереотипами и поэтому без одежды сразу чувствующее себя беззащитным и слабым.
Дрон Петрович умылся, растерся докрасна полотенцем и... снова уселся на кровать. А что еще оставалось делать? Хотя у полковника возникло стойкое ощущение, что долго он тут не просидит. За ним придут. С вещами.
И точно. В одной из стен вдруг обнаружилась дверь. Она отъехала в сторону, и в камеру Кирпичного шагнул незнакомый тип. Он протянул полковнику сверток с жестким приказом:
— Подъем! Одеваться быстро!
Что-то было в тоне этого типа такое, что спорить не хотелось. Полковник вскочил, оделся за сорок пять секунд, как армия учила, и тут увидел, что его одежду составляет кимоно из плотной хлопковой ткани, вроде тех, в которых занимаются на татами каратисты. Обуви босому Дрону Петровичу предложено не было.
— За мной, — скомандовал тип, и полковник подчинился.
Тип привел его в комнату, которую иначе как спортивным залом назвать было трудно. Вдоль стен стояли тренажеры, турникеты и даже манекены вроде тех, на которых спецназовцы отрабатывают свои знаменитые приемчики. Но не это было главное. В центре зала на матах стояла Анастасия в строгом черном костюме и переговаривалась на непонятном, похожем на японский, языке с сухоньким тщедушным старичком, едва доходившим ей до плеча. У старичка были узкие как щелки глаза.
«Японец», — подумал полковник.
Это действительно оказался японец.
— Подойдите сюда, — холодно приказала полковнику Анастасия. От ее вчерашней светскости, любезности и игривости не осталось и следа. Просто старая худющая злыдня с холодным блеском в глазах. Полковник подумал, что вчерашнее ему просто приснилось. Он подошел, как приказано.
— Вот этот человек, сэнсэй, — по-японски сказала Анастасия тщедушному старичку. — Научите его тому, о чем мы договаривались.
— Будет ли он мягок, как глина, чтобы потом стать твердым, как камень, — задумчиво ответил Анастасии старичок, кольнув полковника острым изучающим взглядом из-под нависших бровей.
— Будет, — успокоила госпожа Либенкнехт. — Если он задумает сопротивляться, его жизнь в моих руках.
Старичок поцокал языком и ничего не сказал.
— Полковник, — обратилась Анастасия к Дрону Петровичу. — Это ваш наставник, господин Бусидо. Вы должны обращаться к нему «сэнсэй» и выполнять все его требования. С сегодняшнего дня вы подчиняетесь только ему. И, разумеется, мне. Если вы вздумаете проявить непослушание, бежать или натворить каких-нибудь иных глупостей вместо подготовки к выполнению возложенной на вас миссии, то вспомните, что у вас есть сестра, а у сестры — юная невинная дочь, которая легко может оказаться жертвой какого-нибудь убийцы или насильника. Девочку ведь зовут Юля, не так ли?
- Предыдущая
- 40/70
- Следующая
