Имя для ведьмы - Первухина Надежда Валентиновна - Страница 37
- Предыдущая
- 37/76
- Следующая
Я не трогаю Натащу даже пальцем, но она кричит и корчится под моим взглядом. Я вспоминаю, что испытала сама, когда глянула в глаза того демона, и сочувствую своей сопернице.
– Отдай нить. Ты ведь уже поняла, Наташа, что тебе не одолеть меня.
Она без сил падает на пол, шарит рукой у горла, словно там ее душит тонкая, невидимая цепочка. И вдруг приподнимается, с насмешливым укором глядя на меня:
– Зачем же ты просишь у меня его жизнь, если сама взяла?
И тут же начинает терять очертания, таять, словно туман. Я недоуменно смотрю туда, где только что лежала Наташа из плоти и крови. Там пустота. Это сражение – было или только приснилось мне?
Я возвращаюсь в читальный зал и бессильно падаю в кресло. А ведь надо еще прочесть заклинание, которое ликвидирует последствия нашего с Наташей ночного побоища. Иначе что подумают читатели, увидев оплавленные стены, прожженный паркет и пятна крови на полу в книгохранилище?..
Как все странно. Наташа исчезла, так и не дав мне понять: победила я ее или нет? Или для нее это только первый раунд решительного боя со мной? Но даже не это главное…
Нить жизни Авдея…
Почему Наташа шептала, что я уже забрала ее? Потому, что вдруг почувствовала себя обессилевшей?
Я внезапно ощутила ревность. Она была его женой! Наверняка он боготворил ее, превозносил ее прелести в каждом сонете, а она вытирала об него ноги. Но как она смела о нем говорить так: рохля, писателишка! Да я за такие слова о моем возлюбленном из нее лучины настрогаю!
И все-таки…
И все-таки как болит эта рана на бедре. Надо залечиваться…
И нить жизни Авдея… Жив ли он вообще?
Возможно, что я уже полчаса как бредила, поэтому и не удивилась, когда передо мной возник Букс.
– «Голова обвязана, кровь на рукаве, след кровавый стелется по сырой траве», – жалостливо пропел он, сверкая на меня своими изумрудными гляделками.
– Издеваешься, да? – сказала я. – Я тебя помочь просила, а ты смылся. Дезертир. Саботажник. Штабная крыса!
– Не ругайтесь! Такое дело… – поник он бумажной своей головой и вдруг протянул мне ладонь: – Нате!
…Тоненькая, почти невидимая ниточка, невесомая, как капелька крови, обвивается вокруг моего правого запястья и срастается с ним. И я чувствую…
Ему, Авдею, вдруг стало плохо, вся реанимационная бригада на уши поднялась, а сейчас пульс в норме, дыхание стабилизировалось, и сердце, размышлявшее над вопросом, стучать ему или не стучать, решило вопрос положительно.
Я размазываю по щекам слезы и принимаюсь целовать Букса:
– Как тебе удалось это сделать, червячок ты мой книжный?
– «Я ходил напролом, я не слыл недотрогой…» – гордо бурчит он и, вырвавшись из моих объятий, опрометью прячется в книжном шкафу.
Он прав. До рассвета совсем недалеко. Я, где заклинаниями, где шваброй с веником, привожу библиотеку в относительный порядок. На выматывающую все тело боль стараюсь пока не обращать внимания: раны надо зализывать в собственной берлоге, то бишь квартире.
И только добравшись до порога родного дома, я с запоздалым страхом понимаю, что меня сейчас – такую! – встретит мама. О святая Вальпурга, сделай так, чтобы моя мама крепко спала, как и в тот момент, когда я уходила на битву с Наташей!
Я бесшумно открываю дверь своим ключом и сразу же проскальзываю в ванную. Во-первых, смыть с себя боевую грязь, а во-вторых, именно в ванной, в потайном шкафике у меня стоят всяческие исцеляющие настойки и мази. Пять минут работы и пара заговоров – и даже шрамов не останется!
Долго понежиться в ванной с тонизирующими ароматическими солями мне не удалось. Раздался деликатный стук в дверь, и мамин голос поинтересовался:
– Вика, почему ты в ванной?
– А в чем дело?
– Ты хотя бы представляешь себе, который час?!
– Нет…
– Половина пятого утра!
– Я люблю рано вставать, делать зарядку и переходить к водным процедурам…
– Не валяй дурака! – даже сквозь шум воды я услышала, что мамин голос приобрел опасные ноты. – Объясни мне, где ты шлялась всю ночь?!
Значит, она все-таки ухитрилась проснуться и посреди ночи обнаружить мое отсутствие. Так я и знала. На налоговую полицию никакие чары не действуют.
– Я требую объяснений!
– Мам, дай хоть помыться толком. Поставь чайничек пока, я выйду из ванной – все тебе объясню.
А когда я, закутанная в свой любимый фланелевый халатик с ежиками, посвежевшая, умытая, как майский тюльпан, наконец вышла из ванной в гостиную, то мне пришлось слегка пощипать себя за запястье: уж не сплю ли я?! Поскольку диван со скомканным покрывалом и двумя (!) подушками, журнальный столик с коробкой шоколадных конфет и початой бутылкой коньяка, в неурочный час извлеченные из серванта хрустальные бокалы, а также неуловимый мужественный аромат туалетной воды «Фаренгейт» являлись неопровержимым доказательством того, что в отсутствие дочери Татьяна Алексеевна Либенкнехт (то бишь моя преступная мать!) имела свидание. Весьма вероятно, с интимным акцентом. Мужчина, от которого пахнет «Фаренгейтом», приходит в вашу постель не для того, чтобы скромно пить в ней кофе. Уж я-то знаю.
Я безмолвно созерцала все это безобразие до того момента, пока из кухни с заварочным чайником в руках не появилась мама. Мы молча и изучающе посмотрели друг на друга.
Когда ваша мать, женщина строгих правил и пятидесятипятилетнего возраста, стоит перед вами в наряде, который не проходит ни по классу платья, ни по классу нижнего белья, и при этом наряд имеет пять разрезов и два декольте в самых неожиданных местах, вам есть о чем серьезно подумать.
Мама молча поставила чайник на столик и вызывающе посмотрела на меня.
– ХОТЕЛА БЫ Я ЗНАТЬ!!!
Мы произнесли эту фразу одновременно и со схожей интонацией. Поэтому пришлось выделить ее прописными буквами, как апофеоз конфликта матерей и дочерей.
… И понеслось!
– Ты! Твое подозрительное исчезновение на всю ночь!…
– Ха-ха! Уж не хочешь ли ты сказать, дорогая мамочка, что оно не пошло тебе на пользу?!
– Как ты смеешь? Что за намеки?!
– Довольно намеков! Я твоя дочь и хочу знать, с каким субъектом ты устраивала интимный вечерок в моей высоконравственной квартире?!
– Интимный вечерок?! А-ах! Это инсинуация! Можно ли подумать такое о собственной матери!
– Ну конечно! Значит, все это мне мерещится. И коньяк, и платье это твое чудовищное… Кстати, мама, у какой стриптизерши ты его выпросила в качестве единого социального налога?
– Как ты смеешь! Прошляться всю ночь неизвестно где и говорить матери такие вещи!
– А что же мне еще говорить, когда в квартире один сплошной «Фаренгейт»…
– Какой такой «Фаренгейт», что за чушь ты порешь?
– Мужская туалетная вода. Очень неплохая. О, кстати, я по запаху могу определить местонахождение этого типа в квартире, если он, конечно, еще здесь…
Я стала дергать носом, как собака-ищейка, мама явно занервничала.
– Вика, прекрати эти глупости! Давай сядем, выпьем чаю, поговорим как две взрослые женщины…
– Ни-ни-ни… – Я толкнула дверь в спальню и остановилась перед гардеробом. – Ой, мам, ты что, его в шкафу спрятала?! Фу, как тривиально.
– Вика! – Мама попыталась заломить руки в мольбе. Но такие жесты у нее слабовато получаются.
– Эй, Фаренгейт, вылазь, поезд дальше не идет! – постучала я по дверце шкафа и на всякий случай отошла от него на пару шагов. Вдруг да какой-нибудь солидный генерал-полковник вылезет. Адюльтер! Вопли прессы!… Моральное разложение в среде самых неподкупных российских служб!… Но дверца шкафа, скрипнув, отворилась, и из нафталиновых глубин появился…
– Доброе утро, Вика!
– Доброе утро, Баронет…
Вот уж кого точно не ждала… Вот и не зря он меня все просил: сними защиту да сними защиту…
Энергичный нынче маг пошел. Даже в сексе, невзирая на возраст.
И вот тут, на этой почти философской мысли, мое сознание, перегруженное событиями, драками, проблемами, милосердно отключилось.
- Предыдущая
- 37/76
- Следующая
