Иероглиф «Измена» - Первухина Надежда Валентиновна - Страница 4
- Предыдущая
- 4/64
- Следующая
— Взгляните на крышу, милостивый господин!
Лу Синь поднял голову и оцепенел.
— О Небесная Канцелярия, — только и смог выговорить он.
В Зале Возвышенной Мудрости, как и в прочих дворцовых строениях, не было потолка. Плоская крыша из бамбуковых балок изнутри обтягивалась несколькими слоями шелка или крепа — в зависимости от важности комнаты, а снаружи бамбуковые балки покрывались либо фигурной черепицей, либо коваными листами железа, серебра или золота — опять-таки в зависимости от того, дворцовые это были покои либо служебные пристройки.
Так вот. Во всем дворцовом комплексе императора Жэнь-дина имелось единственное строение, где крыша была сплошь покрыта овальными щитами из чистого золота, — Зал Возвышенной Мудрости. Душа императора Жэнь-дина не была уязвлена страстью к совершенствам драгоценных камней и металлов, но, как всякий смиренномудрый, владыка Жэнь-дин относился к ним с почтением, ибо это были дары богов грешной земле. Собственную резиденцию император Жэнь-дин обставил елико возможно скромно, но вот на Зал Возвышенной Мудрости роскоши не пожалел, ибо считал, что мудрость — это и есть роскошь, не менее ценная, чем золото и нефрит. Золотые щиты крыши Зала Мудрости, украшенные редкостной гравировкой, эмалью и самоцветами, стоили столько же, сколько надел плодородной земли где-нибудь в предгорьях Шицинь. Ко всему прочему каждый щит был тяжеленек; бамбуковые балки пришлось выдерживать в особых составах, чтобы они не подломились под тяжестью золотой крыши…
И вот теперь взорам всех, кто находился в экзаменационной зале, предстали голые бамбуковые балки, прогибающиеся под напором ветра и оттого напоминающие ребра какого-нибудь гигантского дракона. Разодранные в клочья шелк и креп оглушительно хлопали — прямо как новогодние петарды. Сквозь гигантские дыры было видно потемневшее осеннее небо, все в стремительных серых тучах, несущих обильный снегопад…
— Ужасный ураган! — прокричал служка императорскому каллиграфу. — Ваша милость, прикажите всем покинуть Зал — здесь все, того и гляди, рухнет!
— Да, пусть уходят! — прокричал в ответ Лу Синь.
— Господин, что делать с сочинениями?
— Немедленно соберите в шкатулку, опечатайте и несите в мой кабинет!
— Слушаюсь!
Лу Синь стоял посреди Зала Возвышенной Мудрости, яростный ветер раздувал его одежды, и, несмотря на всю странность и опасность этого мгновения, императорский каллиграф чувствовал себя прекрасно. Соискатели степени цзиньши спаслись бегством, слуги тоже покинули Зал, один Лу Синь по-прежнему стоял не шевелясь.
— Стихия, — сказал он негромко. — Ветер, рожденный в кронах священных деревьев; ветер, свирепствующий на горных хребтах и пляшущий у подножия сосен; ветер, воющий в пещерах и полостях земных; ветер, не признающий ничьей власти, кроме своей собственной… Есть ли кто сильнее и мудрее тебя?!
Лу Синь вздрогнул и невольно вжал голову в плечи.
Ибо ветер ответил ему:
— Медноволосый Тжонг сильнее ветра и других стихий, ибо все они подвластны ему, как рабы господину, как младшие братья — старшему! Убирайся прочь, глупец в чиновничьей шапке, если не хочешь быть погребенным под останками крыши!
После этого крика бамбуковые стропила опасно затрещали. Лу Синь решил не искушать судьбу и кинулся прочь из залы. Едва он миновал двери, как сзади раздался оглушительный грохот. Толпившиеся неподалеку от залы слуги подхватили императорского каллиграфа и в паланкине понесли прочь, подальше от неприятностей.
Но, как оказалось, неприятности еще не закончились. Когда, сидя в паланкине, Лу Синь приводил в порядок свою одежду, с рукава он снял длинный волос — из тончайшей и мягкой меди, блестевший, как полоска закатного света в неплотно притворенном окне.
— Медноволосый Тжонг, — проговорил Лу Синь, в сильнейшем смятении разглядывая волос — Вот не было напасти! Неужели это и впрямь его рук дело! Эй! Немедленно доставьте меня в личные покои императора!
Меж тем в Малом императорском дворце властвовали спокойствие и тишина. Видимо, придворные дамы нашли себе новое развлечение и оставили императора в относительном благословенном одиночестве. Государь Жэнь-дин развлекался тем, что, разложив перед собой высушенные стебли тысячелистника, постигал умение гадания по Книге Странных Предзнаменований. Лицо владыки Пренебесного Селения было столь отрешенным и сосредоточенным, что в сердце Лу Синя шевельнулось сомнение: как может он отвлекать по пустякам святейшего государя?
Впрочем, разрушенный потолок экзаменационной залы и таинственный Медноволосый Тжонг — это разве пустяки?!
— Благоприятно свидание с великим человеком… Перейди реку вспять — хулы не будет… Что бы ни означало перо белого лебедя, воткнутое в рукав, смело ступай своей дорогой… Мм… Я слушаю тебя, почтенный каллиграф.
— Государь, — заговорил Лу Синь, кланяясь, — произошло нечто невероятное.
Император поднял лицо от гадательных стеблей. Лу Синю показалось, что аромат сухого тысячелистника заполнил всю комнату — до того, что зацарапало в горле. Государь внимательно посмотрел на своего первого каллиграфа. Обликом благословенный Жэнь-дин был чрезвычайно молод, но вот взгляд его выдавал особый возраст и особую мудрость, доступную лишь тем, кто родился не на земле, а на небе. Глаза Жэнь-дина засветились проницательностью.
— С какой новостью ты пожаловал ко мне, дорогой господин Лу Синь?
Тот церемонно поклонился:
— Как известно вашему величеству, сегодня в Зале Мудрости проходили экзамены на степень цзиньши, — заговорил Лу Синь. — Все шло благополучно…
«А переодетая девица? Но нет, об этом пока не стоит говорить!»
— …шло благополучно до того момента, когда выяснилось, что неким сверхъестественным способом с крыши Зала исчезли все золотые щиты.
— Что, все до единого?
— Именно так, мой государь.
— Но ведь их, если мне не изменяет память…
— Двести восемнадцать, государь.
— Не могло же просто ветром унести этакое количество золота! — всплеснул руками Жэнь-дин.
— И тем не менее, — склонил голову императорский каллиграф. — Эти щиты будто всосал в свою необъятную глотку бог громовых облаков. Хотя, да позволено мне будет заметить, бог здесь все-таки ни при чем. К преступлению руку приложил человек. С этими словами Лу Синь протянул императору кусок черного бархата, на котором, как отблеск пламени, золотился длинный волос.
— Что это? — брезгливо поморщился император, словно ожидая от медного волоса некоего подвоха.
— Ваш покорный слуга случайно обнаружил этот волос и сделал вывод, что он принадлежит известному разбойнику по прозвищу Медноволосый Тжонг.
— Медноволосый Тжонг?! Уж не тот ли самый, что в месяц Страстного Пиона похитил аметистовый бассейн из сада князя Сан Ча, да еще в тот момент, когда сам князь купался в этом бассейне?!
— Да, государь.
— Это не Медноволосый ли Тжонг, переодевшись слепым паломником, проник в горный монастырь Ушань-нянь и выкрал из кельи настоятеля три сундука с изумрудными четками редкостной ценности?
— Да, государь.
— Помнится, настоятель был очень недоволен. Да уж. Этот неуловимый и неуязвимый Медноволосый Тжонг известен по всей нашей державе, но никто и никогда не видел его лица. Не говоря уж о попытках его поймать… Теперь он совсем стыд потерял — в день государственного экзамена явился во дворец и ободрал крышу священного Зала подобно тому, как ощипывают курицу! Довольно. Моему терпению пришел конец. Немедленно вызовите ко мне начальников внешней и внутренней стражи. Пусть закроют все ворота в город, осматривают все улицы и переулки, останавливают каждого подозрительного человека… Ты же, мой каллиграф, не печалься. Ведь не в золотых щитах дело, а в том, что преступник играет с нами, как младенец с деревянным волчком… Но будет об этом. Скажи, Лу Синь, обилен ли урожай сочинений в этом году? Есть талантливые?
Но императорский каллиграф не успел ответить государю на эти вопросы.
В залу вбежал старший хранитель государственной сокровищницы и пал ниц перед престолом.
- Предыдущая
- 4/64
- Следующая
