Шведский всадник - Перуц Лео - Страница 2

• Предыдущая
• 2/43
• Следующая

Я недоверчиво покачала головой. Как я могла молиться за упокой души моего отца, когда я точно знала, что он еще жив?

— Он вернется! — сказала я. Глаза мамы вновь наполнились слезами. — Ах нет, не вернется! — всхлипнула она. — Он теперь в Царстве Небесном. Исполни же свой дочерний долг и помолись Отцу Небесному за душу твоего отца!

Я не хотела огорчать ее пуще прежнего своим непослушанием и принялась шептать молитвы. Только я не стала молиться за душу отца, ибо знала, что он жив. Случайно взглянув в сторону окна, я увидела траурную процессию, въезжавшую по проселку на склон холма. Она состояла из повозки с гробом, погонявшего коней кучера да неторопливо бредшего позади священника.

Покойником был, очевидно, какой-то бродяга, которого из христианского милосердия хоронили при участии священника. За душу этого бедного человека я и помолилась от всей души, умоляя Бога даровать несчастному блаженство на том свете. Но мой отец, Шведский Всадник, — заключает Мария-Христина фон Бломе свой рассказ, — так никогда и не возвратился. Ни разу больше он не будил меня стуком в окно.

Но как же могло быть, что он сражался в шведской армии и погиб на следующий день после той ночи, когда он стоял в нашем саду и говорил со мной? А если он не погиб, то почему же он не приходил больше и не стучал в мое окно? Эта темная, печальная и неразрешимая тайна сопровождала меня на протяжении всей моей жизни…»

Теперь следует рассказать подлинную историю Шведского Всадника.

Это история двух мужчин. Они встретились в один из морозных зимних дней начала 1701 года в крестьянском сарае и заключили дружеский союз. А потом пошли вдвоем по проселку, который вел из Оппельна через занесенные снегом поля Силезии в Польшу.

Весь день они прятались, а с наступлением темноты вылезли из своего укрытия и побрели по занесенному снегом сосновому бору. У обоих имелись веские причины избегать встречи с людьми, озираться на каждый шорох и хорониться с наступлением рассвета. Один из двоих был бродягой и ярмарочным вором, едва ускользнувшим от виселицы; другой — дезертиром, сбежавшим из армии короля Саксонского.

Вор, которого в округе прозвали Куроловом, переносил тяготы ночных странствий много легче, чем его молодой попутчик, потому что за всю свою жизнь достаточно натерпелся и холода и голода. Зато другой — молодой Христиан фон Торнефельд — тяжко страдал. Он был еще почти мальчиком. Днем раньше, когда они вдвоем прятались на крестьянском сеновале под кучами соломы, он преисполнился бодрости и принялся фантазировать о своем грядущем счастье и великолепной, насыщенной подвигами жизни. Здесь, в Силезии, у него был двоюродный брат по материнской линии, владевший порядочным поместьем. Конечно же, говорил он, кузен снабдит его деньгами, оружием, теплой одеждой и даст коня, чтобы добраться до Польши. А стоит ему только пересечь границу, как все будет иначе. Он по горло сыт службой чужим господам, да еще в войсках, готовящихся воевать против его родины! И пусть его отец покинул Швецию после того, как государственные советники, отсудив у него коронное поместье, сделали его бедняком, но сам он, Христиан Торнефельд, был и остается шведом. Где же его место теперь, как не в шведской армии! Он надеялся с честью постоять за юного короля, поистине посланного на землю Богом, чтобы покарать всех остальных владык за их вероломство! Недаром же всего лишь в семнадцать лет Карл Шведский одержал победу под Нарвой, прославившую его на весь мир. Нет, что ни говори, а участь истинного христианина — как, впрочем, всякого, кто обладает мужеством и честью, — это славные дела на войне!

Бродяга угрюмо молчал, слушая эти мечтания. Когда он еще батрачил на одного крестьянина в Поммерне, то получал наличными восемь талеров в год, причем шесть из них должен был отдавать в виде подушной подати в казну шведского короля. По его твердому убеждению, всех королей послал на землю дьявол, чтобы душить бедных людей и топтать их без зазрения совести. Впервые ему стало интересно, когда Христиан Торнефельд начал рассказывать, что у него имеется высокая грамота от Его Величества и что он надеется с ее помощью завоевать доверие и высокие почести у шведов. Вор знал, что представляет собою такая грамота. Клочок пергамента с латинскими и еврейскими письменами, который спасает от всякой беды и нужды. И у него раньше была такая бумажка — краденая, конечно. В те времена он бродил по базарам, промышляя на жизнь воровством. За фальшивый двойной шиллинг расстался он с ней, так что и деньги лишь поманили, и счастье ушло рачьим ходом!

Теперь, когда они тащились по мерзлому сосновому лесу и буран хлестал им в лица ледяной крупой, Христиан больше не поминал об отваге, чести и шведском короле. Он тяжело вздыхал и плелся с опущенной головой, поминутно спотыкаясь о корни сосен, падая и жалобно всхлипывая. Он был голоден — за целый день ему досталась лишь половина мерзлой репы да немного буковых орешков и кореньев, которые они вырыли из-под снега. Но хуже голода был мороз. Щеки у Христиана стали напоминать меха волынки, его посиневшие пальцы закостенели от стужи, а уши ныли и уже теряли чувствительность под дырявым платком, которым он обмотал себе голову. Шатаясь под напором бурана, он мечтал уже не о подвигах и славе, а о теплых рукавицах, обшитых заячьим мехом сапогах, ночлеге под чьей-нибудь крышей да конской попоне, которой можно было бы укрыться на ночь…

Когда они выбрались из леса, уже рассвело. На продутых ветром полях, лугах и болотах лежал тонкий слой снега. В бледном утреннем свете мимо них пронеслась стая куропаток. Там и сям дрожали на ветру одинокие голые березы. А с востока приближалась белая колеблющаяся стена тумана, скрывавшая за своей зыбкой пеленой деревни, дворы, луга, пашни и новые леса.

Вор искал убежище, в котором им можно было бы отсидеться до темноты, но как на грех вблизи не было ни домика, ни сарая, ни рва, ни какого-нибудь другого защищенного деревьями или кустарником места. Зато он увидел нечто другое — и сразу же склонился к земле, чтобы получше присмотреться.

Снег был изрыт лошадиными копытами — тут останавливался отряд конницы. По следам, оставленным в снегу прикладами мушкетов и шанцевыми инструментами, опытный глаз бродяги мигом определил, что это были драгуны. Они развели здесь костер, немного погрелись, а потом двинулись дальше. Четверо поскакали на север, а трое — на восток.

Значит, это были разъезды. За кем они гонятся? Все еще стоя на коленях у следов, вор бросил быстрый взгляд на спутника, который трясся от стужи, сидя на верстовом камне у обочины проселка. Увидев, как жалко тот выглядит, вор решил не говорить парню ни слова о драгунах, чтобы не отнять у него остатки мужества.

Однако Христиан фон Торнефельд почувствовал устремленный на него взгляд. Он открыл глаза и принялся ожесточенно растирать застывшие руки.

— Что ты там нашел? — слезливым голосом спросил он. — Если это репа или кочан капусты, то давай делиться, как уговорились! Мы же клялись во всем быть заодно. Что найдет один — поделит с другим, помнишь? Как только я доберусь до кузена…

— Да помилуй Бог, ничего я не нашел! — побожился вор. — Как тут найдешь репу, когда поле засеяно озимой рожью? Я просто хотел посмотреть, какая тут у них земля.

Они говорили по-шведски, так как вор родился в Поммерне и работал там на шведского помещика. Чтобы развеять подозрения своего спутника, он вытащил из-под взрытою драгунами снега комок мерзлой земли и размял его в ладонях.

— Хорошая земля! — сказал он, снова трогаясь в путь. — Красная глина, из какой Бог создал Адама. Она может родить по полторы копны с ведра семян.

В эту минуту в нем пробудился крестьянин. В молодости ему немало довелось походить за плугом, и он хорошо знал, как надо обращаться с землей.

— Полторы копны, — повторил он. — Но, сдается мне, здешние хозяева держат плохого управителя и ленивых батраков. Ты только посмотри, что у них тут творится! Озимые посеяли чересчур поздно. Мороз ударил, борона уже плохо брала землю, вот семена и повымерзли.

• Предыдущая
• 2/43
• Следующая