Крестоносцы - Сенкевич Генрик - Страница 63

• Предыдущая
• 63/179
• Следующая

— А тем временем кости Юранда побелеют на виселице, — возразил брат Гуго. — Да и кто вам сказал, что её надо похитить здесь, из-под носа у княгини?

— Ну, не в Цеханове же её похищать, где, кроме шляхты, три сотни лучников.

— Нет. А разве Юранд не может захворать и прислать за дочкой слуг? Княгиня тоже позволит ей уехать, а если девушка пропадет по дороге, кто сможет сказать вам или мне: «Ты её похитил!»

— Да! — нетерпеливо возразил де Лёве. — Но вы попробуйте устроить так, чтобы Юранд захворал и вызвал дочку…

С торжествующей улыбкой Гуго ответил:

— Есть у меня золотых дел мастер, который поселился в Щитно после того, как его за воровство изгнали из Мальборка: он может вырезать любую печать; есть у меня и люди родом из мазуров, но наши подданные… Неужели вы всё ещё меня не понимаете?..

— Понимаю! — с жаром воскликнул брат Готфрид.

А Ротгер воздел руки и сказал:

— Да поможет тебе Бог, благочестивый брат, ибо ни Маркварт Зальцбах, ни Шомберг не придумали бы лучшего средства.

Он прищурил глаза, словно ему смутно виделось что-то вдали.

— Я вижу Юранда, — сказал он, — он стоит в Мальборке у гданьских ворот с веревкой на шее, и наши кнехты пинают его ногами.

— А девка станет послушницей ордена, — прибавил Гуго.

При этих словах де Лёве устремил на Данфельда взгляд, а тот шлепнул себя ещё раз по губам тыльной стороной ладони и сказал:

— А теперь скорее в Щитно!

Однако перед отъездом в Щитно четыре брата и де Фурси пришли проститься с князем и княгиней. Не очень ласково простился с ними князь, и все же, не желая нарушать старый польский обычай и отпускать гостей из дому с пустыми руками, он подарил каждому из братьев куний мех и гривну серебра. С радостью приняв дары, крестоносцы заверили князя, что денег они себе не возьмут, ибо как монахи дали обет нищеты, а раздадут их бедным и попросят помолиться о здравии, славе и спасении души князя. Слушая эти заверения, мазуры улыбались в усы: уж им-то прекрасно была известна жадность крестоносцев, а ещё больше их лживость. В Мазовии говаривали: «хорек смердит, а крестоносец брешет». Князь тоже только рукой махнул, слушая эти благодарственные речи, а после ухода крестоносцев сказал, что их молитвами на небо не поедешь, а разве только раком поползешь.

Когда Зигфрид де Лёве, прощаясь с княгиней, целовал ей руку, Гуго фон Данфельд подошел к Данусе, погладил её по головке и сказал:

— Христос велел нам платить добром за зло и любить врагов наших, посему я пришлю сюда монахиню с герцинским целительным бальзамом.

— Как же мне благодарить вас за это? — спросила Дануся.

— Будьте другом ордена и крестоносцев.

Внимание де Фурси привлек этот разговор, поразила рыцаря и красота девушки, и, когда они уже двинулись в Щитно, он спросил:

— Что это за красавица, с которой вы разговаривали перед отъездом?

— Дочка Юранда! — ответил крестоносец.

Господин де Фурси удивился.

— Та самая, которую вы собираетесь похитить?

— Да. Когда мы её похитим, Юранд будет у нас в руках.

— Не одно только зло исходит от Юранда. Неплохо быть стражем такой невольницы.

— Вы думаете, что воевать с нею было бы легче, чем с Юрандом?

— Выходит, я то же думаю, что и вы. Отец — враг ордена, а дочке вы говорили медовые речи, да ещё бальзам пообещали.

Гуго фон Данфельд почувствовал, видно, что надо сказать несколько слов в свое оправдание.

— Я пообещал ей бальзам, — сказал он, — для того молодого рыцаря, которого изувечил тур и с которым она, как вы знаете, обручена. Если после её похищения поднимется шум, мы скажем, что не только не хотели обидеть её, но, по христианскому милосердию, даже лекарства ей посылали.

— Все это хорошо, — сказал де Лёве, — только нужно послать надежного человека.

— Я пошлю одну набожную женщину, которая всей душою предана ордену. Прикажу ей подсматривать и подслушивать. Когда наши люди приедут, якобы от Юранда, они найдут в доме союзника.

— Трудно будет подобрать таких людей.

— Нет. Народ у нас говорит на том же языке. В городе, да и в охране среди кнехтов есть люди, которые бежали из Мазовии, скрываясь от преследования закона; правда, это разбойники и воры, но они не знают страха и готовы на все. Удастся дело, я посулю им большую награду, не удастся — пеньковый воротник на шею.

— А вдруг они изменят?

— Не изменят, в Мазовии их уже давно присудили к колесованию, и над каждым висит приговор. Нужно только дать им приличное платье, чтобы их приняли за подлинных слуг Юранда, и, самое главное, письмо с его печатью.

— Все надо предусмотреть, — сказал брат Ротгер. — Может, Юранд после этого последнего боя захочет повидать князя, чтобы пожаловаться на нас, а самому оправдаться перед ним. Будучи в Цеханове, он заедет к дочке в охотничий дом. Может статься тогда, что наши люди приедут за дочкой, а наткнутся на отца.

— Я подберу самых отпетых и дошлых головорезов. Они будут знать, что, наткнись они только на Юранда, быть им на виселице. Это их забота не встретиться с ним.

— Но может статься, что их схватят.

— Тогда мы откажемся и от них, и от письма. Кто может доказать, что это мы их подослали? Да коли они не похитят девку, так и шума не будет, а что мазуры четвертуют нескольких висельников, так от этого ордену вреда не будет.

Но брат Готфрид, самый младший из всех их, сказал:

— Не понимаю я ни вашей политики, ни ваших опасений, как бы кто не дознался, что девку похитили по нашему приказу. Ведь попадется она нам в руки, и должны же мы будем послать кого-нибудь к Юранду, чтобы сказать ему: «Твоя дочь у нас, хочешь, чтобы мы отпустили её, отпусти Бергова и сам отдайся нам…» Как же иначе?.. Ну, а тогда все равно станет известно, что это мы велели похитить девушку.

— Это верно! — сказал господин де Фурси, которому все это не очень было по душе. — К чему таиться с тем, что все равно выйдет наружу?

Гуго фон Данфельд рассмеялся и спросил брата Готфрида:

— Давно вы носите белый плащ?

— Шесть лет минет в первое воскресенье после святой троицы.

— Как проносите его ещё шесть лет, станете лучше разбираться в делах ордена. Юранд знает нас лучше, чем вы. Вот что мы ему скажем: «Дочь твою стережет брат Шомберг, попробуешь пикнуть, так вспомни раньше о детях Витовта…»

— Ну, а потом?

— Потом де Бергов выйдет на волю, а орден избавится от Юранда.

— Нет! — воскликнул брат Ротгер. — Все так хорошо обдумано, что Бог должен благословить наше предприятие.

— Бог благословляет все деяния на благо ордена, — мрачно сказал Зигфрид де Лёве.

И они в молчании продолжали свой путь; а впереди, на расстоянии двух-трех выстрелов из самострела от них, слуги прокладывали дорогу, заметенную за ночь обильно выпавшим снегом. Деревья стояли покрытые пушистым инеем, день был хмурый, но теплый, так что от коней поднимался пар. Из лесов к человеческому жилью летели вороньи стаи, наполняя воздух зловещим карканьем.

Господин де Фурси немного отстал от крестоносцев и ехал в глубокой задумчивости. Уже несколько лет он был гостем ордена, участвовал в походах на Жмудь, где проявил большое мужество, был принят везде так, как только крестоносцы умели принимать рыцарей из дальних стран, привязался к ним и, не будучи человеком богатым, решил вступить в их ряды. А пока проводил время в Мальборке или в поисках развлечений и приключений разъезжал по знакомым командориям. Когда он приехал в Любаву с богатым рыцарем де Берговом и услыхал о Юранде, то загорелся желанием померяться силой с мужем, пред которым все кругом трепетало. Приезд Майнегера, который из всех поединков выходил победителем, ускорил набег. Любавский комтур дал людей; при этом он столько наговорил троим рыцарям не только о жестокости, но и о коварстве и вероломстве Юранда, что, когда тот потребовал, чтобы они отослали кнехтов, те не согласились, опасаясь, что он окружит их и перебьет или ввергнет в спыховское подземелье. Юранд же, полагая, что рыцари не только хотят сразиться с ним, но и замышляют грабеж, напал на них первый и нанес им жестокое поражение. Де Фурси видел Бергова, поверженного вместе с конем, видел Майнегера с обломком копья в животе, видел кнехтов, тщетно моливших о пощаде. Ему самому с трудом удалось прорваться, и несколько дней он блуждал по лесам и дорогам и, наверно, погиб бы от голода или стал добычей диких зверей, если бы случайно не пробился в Цеханов, где застал братьев Готфрида и Ротгера. Он вышел из этой переделки униженный, полный стыда и ненависти, он жаждал мести и горько сожалел об участи Бергова, который был его близким другом. Поэтому он горячо поддержал жалобу рыцарей ордена, которые требовали наказания виновника и освобождения несчастного товарища и, когда эта жалоба осталась без последствий, в первую минуту готов был согласиться на любое средство, лишь бы отомстить Юранду. Но сейчас его взяло вдруг сомнение. Прислушиваясь к разговорам монахов, особенно к речам Гуго фон Данфельда, де Фурси просто диву давался. За несколько лет он поближе узнал крестоносцев и видел уже, что в действительности они совсем не такие, какими считают их в Германии и на Западе. В Мальборке он познакомился с некоторыми безупречными, суровыми рыцарями, которые сами часто жаловались на испорченность своих собратьев, на их распущенность и своеволие. Де Фурси понимал, что они правы; но сам он тоже был человеком распущенным и своевольным и поэтому не считал эти недостатки слишком большим злом, тем более что крестоносцы искупали их своим мужеством. Он видел, как под Вильно они сшибались с польскими рыцарями при штурме замков, которые польские подкрепления обороняли с нечеловеческой стойкостью; он видел, как погибали они под ударами секир и мечей в битвах и в единоборстве. Они были неумолимы и жестоки с литвинами, но вместе с тем дрались, как львы, и были окружены ореолом славы. Но сейчас господину де Фурси казалось, что Гуго фон Данфельд говорит такие речи и предлагает такие средства, от которых содрогнулся бы каждый рыцарь, а меж тем другие братья не только не негодуют, но соглашаются с каждым его словом. Он был вне себя от удивления и в конце концов серьезно призадумался над тем, хорошо ли ему принимать участие в подобных делах.

• Предыдущая
• 63/179
• Следующая