Сокровища поднебесной - Дженнингс Гэри - Страница 33

• Предыдущая
• 33/114
• Следующая

— Марко, — ответил он, защищаясь, сиплым голосом. — Существует много видов любви. Не все они приятны. Но ни к одному из них нельзя относиться с презрением.

— Любви! — произнес я так, словно это было ругательство.

— Похоть, распутство… последнее прибежище… называй это как хочешь, — произнес он уныло. — Мы с Ахмедом оба люди в возрасте, не говоря уже о том, что мы испытали немало унижений как… отверженные… необычные…

— Сбившиеся с правильного пути, я бы сказал. И, по-моему, вы оба уже в том возрасте, когда надо сдерживать свои очевидные наклонности.

— Сидеть в углу на печке, ты имеешь в виду! — взревел он, снова разозлившись. — Сидеть там тихо и угасать, жевать жидкую кашу и нянчиться со своим ревматизмом. Ты думаешь, если ты моложе, у тебя есть монополия на страсть и желание? Я что, по-твоему, выгляжу старым?

— По-моему, ты выглядишь непристойно! — выкрикнул я. Дядюшка вздрогнул и закрыл свое ужасное лицо руками. — Араб, по крайней мере, не выставляет напоказ свои извращения в тонкой паутинке и ленточках. Если бы это делал он, я лишь посмеялся бы. Но когда это делаешь ты, я готов рыдать.

Он тоже чуть не зарыдал. Во всяком случае, начал жалобно хлюпать носом. Дядя уселся на скамью и захныкал:

— Если ты настолько удачлив, что наслаждаешься на пиршестве любви, не смейся над теми, кому приходится довольствоваться объедками.

— Снова любовь, так? — произнес я со злым смешком. — Послушай, дядя, допускаю: я последний человек, который имеет право читать лекции о морали. Но разве ты сам не ощущаешь унижения? Наверняка ты знаешь, какой подлый и страшный человек Ахмед за пределами спальни.

— О, я знаю, знаю. — Он хлопнул в ладоши, словно женщина, которая пребывает в смущении, и как-то по-женски изогнулся. На дядю было неприятно смотреть. И противно было слышать его бессвязную речь, словно он был женщиной, возбудившейся перед совокуплением. — Ахмед не самый лучший из людей. Нрав у него переменчивый. Грозный. Непредсказуемый. Он вообще не слишком хорошо ведет себя, что на людях, что наедине. Я это понял, да.

— И ничего не сделал?

— Разве может жена пьяницы заставить его перестать пить? Что я мог сделать?

— Ты мог бы положить конец вашей связи.

— Что? Разлюбить? Разве может жена пьяницы перестать любить мужа только потому, что он пьет?

— Ты мог отказаться покорно приходить в его объятия. Или что там вы оба… не имеет значения. Пожалуйста, не пытайся мне рассказывать. Я не хочу даже представлять себе этой мерзости.

— Марко, будь благоразумным, — хныкал он. — Разве ты смог бы бросить любимую, обожаемую любовницу только потому, что остальные не находят ее привлекательной?

— Per dio[226], надеюсь, что смог бы, дядя, если бы в число ее непривлекательных особенностей входила бы склонность к хладнокровному убийству.

Он, казалось, не слышал меня или не хотел слышать.

— Все остальные рассуждения в сторону, племянник. Ахмед — главный министр, министр финансов, следовательно, он глава мусульманского торгового совета Ortaq, и от его разрешения зависит наш успех в Катае как купцов.

— И что, ради его разрешения ты готов ползать, как червяк? Унижаться и попирать свое достоинство? Одеваться, как самая распоследняя шлюха на земле? Ради этого ты тайком крадешься по коридорам в этом нелепом наряде? Дядя, не стоит выдавать свою порочность за умение хорошо вести дела.

— Нет, нет! — воскликнул он, выгибаясь еще больше. — Поверь, это имело для меня гораздо большее значение! Клянусь в этом, хотя едва ли я могу ожидать, что ты поймешь меня.

— Sacro, я и правда не понимаю! Будь это лишь мимолетный нечаянный опыт, да, я и сам проделывал подобное из любопытства. Но я знаю, как долго ты предаешься этой глупости. Как ты мог?

— Он тоже хотел меня. А какое-то время спустя даже деградация становится привычной.

— А тебе никогда не хотелось бросить эту привычку?

— Он не позволял мне.

— Не позволял тебе! Ох, дядя!

— Он… страшный человек, наверное… но властный.

— Таким был и ты когда-то. Caro Gesu, как низко ты пал. Тем не менее, поскольку ты говоришь о вашей связи как о деловом соглашении, — скажи мне, я должен быть в курсе, — отец знал, что происходит? Ну, все эти подробности?

— Нет. Не знал. Никто ничего не знает, только ты. И я хочу, чтобы ты выбросил это из головы.

— Будь уверен, я так и сделаю, — ядовито заметил я, — когда умру. Надеюсь, ты знаешь, что Ахмед собирается меня уничтожить? Ты знал об этом все это время?

— Нет, я не знал, Марко. Клянусь тебе и в этом тоже.

Затем, как это свойственно женщине, которая в любом разговоре всегда старается свернуть туда, где ей никто не противоречит и не препятствует, он стал лепетать совсем быстро:

— Но теперь я знаю об этом, да, потому что, когда ты сегодня пришел туда, а я выскользнул из комнаты, я прижал ухо к двери. Я только один раз до этого был в его покоях, когда вы ссорились. Однако Ахмед никогда не рассказывал мне, до какой степени он тебя ненавидит, и о том, какие он тайком плетет интриги, чтобы причинить тебе вред. О, я подозревал — готов признаться в этом, — что Ахмед не был твоим другом. Он часто отпускал пренебрежительные замечания вроде: «Этот твой надоедливый племянник», временами — шутливые упоминания: «Этот твой хорошенький племянник», а иногда, когда мы были близки, он даже мог сказать: «Этот наш соблазнительный племянник». Недавно, после того как гонец из Шанду по секрету сообщил ему, что Хубилай наградил тебя за военную службу, позволив поиграть в племенного жеребца при табуне монгольских девственниц, Ахмед начал говорить о тебе как о «нашем своенравном воинственном племяннике» и «испорченном сластолюбивом племяннике». А в последнее время, в самые наши интимные моменты, когда мы были… когда он был… ну, он проделывал это необычно жестоко и глубоко, словно хотел причинить боль, и все стонал: «Вот тебе, племянник, вот тебе!» Когда Ахмед испытал оргазм, то он издал дикий крик, повторяя…

Тут дяде пришлось остановиться, потому что я заткнул себе уши. Звуки могут вызывать тошноту так же, как и зрелища. Я почувствовал, что меня тошнит, как тошнило раньше, когда я вынужден был смотреть на освежеванную и лишенную конечностей плоть, которая была Мар-Джаной.

— Но поверь, — сказал он, когда я снова стал его слушать, — до сегодняшнего дня я не знал, насколько сильно Ахмед ненавидит тебя. Что эта страсть подвигла его совершить так много ужасных вещей — и что он все еще ищет способ опозорить и уничтожить тебя. Разумеется, я знаю, что он страстный человек… — К моему горлу опять подкатила тошнота, поскольку дядя снова скатился до хныканья. — Но чтобы угрожать, что он использует даже меня… рисунки, на которых мы…

Я рявкнул на него:

— Ну и что дальше? Ты уже слышал эти угрозы какое-то время тому назад. Что ты сделал с тех пор? Ты задержался в его компании — искренне надеюсь на это, — чтобы убить сына шакала?

— Убить моего… убить главного министра ханства? Давай, давай, Марко. У тебя было столько же возможностей, сколько и у меня, и еще больше причин, но ты этого не сделал. Неужели ты хочешь, чтобы твой бедный дядя совершил это вместо тебя и чтобы его отправили на муки к Ласкателю?

— Adrio de vu! Я знаю, что ты убивал раньше, и без всяких там бабских терзаний. В этом случае у тебя было бы, по крайней мере, больше возможностей, чем у меня, избежать наказания. Полагаю, у Ахмеда в покоях тоже имеется задняя дверь, через которую араб тайно проникает к себе, как это проделываешь ты?

— Кем бы он ни был, Марко, он главный министр Хубилая. Ты хоть представляешь, какой поднимется шум и крик? Как ты можешь думать, что его убийцу не разыщут? Сколько потребуется времени, чтобы меня раскрыть не только как его убийцу, но… но… что еще может выйти наружу?

— Вот. Ты почти произнес это. Не самого убийства ты боишься и не расплаты за него. Кстати, я и сам не боюсь убить или умереть. Поэтому вот что я тебе обещаю: я доберусь до Ахмеда прежде, чем он доберется до меня. Ты можешь сказать ему об этом, когда вы в следующий раз будете в объятиях друг друга…

• Предыдущая
• 33/114
• Следующая