Сокровища поднебесной - Дженнингс Гэри - Страница 25

• Предыдущая
• 25/114
• Следующая

У меня, кстати, имелись свои собственные сомнения относительно того, насколько мудро поступил Хубилай, заставив меня совокупиться с этими наложницами. Только не подумайте, что я считал себя выше или ниже по отношению к монголкам, потому что я прекрасно понимал, что мы с ними, как и все остальные люди на земле, принадлежим к одной человеческой расе. Этому меня учили с детских лет, а во время своих путешествий я видел сему множество подтверждений. (Два маленьких примера: все мужчины повсюду, за исключением разве что святых и отшельников, всегда готовы напиться; а все женщины, которых я видел, очень странно выглядят во время бега: кажется, словно их колени связаны.) Нет сомнения, что все люди — потомки тех же самых Адама и Евы, но также ясно и то, что все их потомки разбрелись далеко по всей земле, за то долгое время, что прошло с тех пор, как наших прародителей изгнали из Рая.

Хубилай называл меня «ференгхи»; он вовсе не собирался меня обидеть этим, но прозвище прилипло ко мне, словно ярлык. Я знал, что мы, венецианцы, довольно сильно отличались от сицилийцев, славян да и всех остальных западных народов. Когда я научился ориентироваться в разнообразии многочисленных монгольских племен, я узнал, что каждый человек здесь гордится своим племенем, считает себя настоящим монголом и даже утверждает, что монголы стоят выше остального человечества.

В своих путешествиях я не всегда понимал тех, кого встречал, но неизменно находил все народы интересными — и в основе этого интереса лежали различия. Разный цвет кожи, разные традиции, еда, речь, суеверия, развлечения; мне интересно было даже то, как у разных народов разнились их пороки, невежество и глупость. Какое-то время спустя после моего посещения Шанду я съездил в город Ханчжоу и увидел, что это тоже, как и Венеция, город каналов. Но во всем остальном Ханчжоу был совершенно не похож на Венецию, и именно его отличие, а не схожесть сделали это место для меня привлекательным. Поэтому я до сих пор люблю Венецию, она все еще дорога мне, но перестанет быть таковой, если перестанет быть уникальной. По моему мнению, мир, который будет состоять из похожих друг на друга городов, мест и пейзажей, станет невообразимо скучным, то же самое относится и к населяющим его людям. Если все они — белые, персиковые, коричневые, черные и какие там еще существуют цвета кожи — перемешаются и станут одинакового бледного желто-коричневого цвета, если все остальные их различия сгладятся, то они перестанут быть выразительными и самобытными. Можно уверенно шагать по бледному песку пустыни, потому что в нем нет ни расщелин, ни трещин, но ведь там нет и никаких высоких пиков, достойных того, чтобы на них полюбоваться. Конечно, я знал, что мой вклад в смешение крови монголов и ференгхи — капля в море. Я понимал, что это ничего не изменит, но все-таки с большой неохотой относился к тому, чтобы разные народы вообще между собой смешивались — по приказу, добровольно или же случайно, — мне очень не хотелось, чтобы они из-за этого в какой-то степени теряли свои различия и, следовательно, становились менее интересными.

Сначала Ху Шенг привлекла меня, по крайней мере отчасти, тем, что отличалась от всех женщин, которых я знал до этого. Увидеть эту рабыню мин среди ее монгольских хозяек было все равно что увидеть одинокий побег с кремовым персиковым бутоном в вазе с грубыми искусственными латунными, медными и бронзовыми хризантемами. Однако девушка была красива не только на их фоне. Подобно бутону персика, она была привлекательна сама по себе, она оставалась бы такой даже среди целого цветущего персикового сада своих привлекательных соплеменниц. Ее своеобразное очарование объяснялось тем, что Ху Шенг жила в стране вечного безмолвия, поэтому ее глаза всегда оставались полны мечтаний, даже когда были широко раскрыты. То, что она была лишена голоса и слуха, не было препятствием, остальные этого даже не замечали. Я сам ничего не заподозрил, пока мне не сказали, что девушка глухонемая: благодаря живой мимике на лице Ху Шенг отражались ее мысли и чувства; они не были слышны, но в них нельзя было ошибиться. Со временем я научился читать каждый взгляд, малейшее движение ее глаз цвета gahwah, розовых губ, пушистых бровей, появлявшихся на щеках ямочек, гибких, как ива, рук и пальцев. Но это произошло позже.

Ввиду того, что я увлекся Ху Шенг при столь ужасных обстоятельствах — в то время, когда она наблюдала, как я бесстыдно скачу в постели чуть ли не с дюжиной ее монгольских хозяек, — я едва ли мог начать ухаживать за девушкой, не рискуя столкнуться с ее насмешливым отвращением. Нужно было, чтобы прошло время, которое, как я надеялся, притупит ее воспоминания об этих странных обстоятельствах нашего знакомства. Я решил, что выдержу паузу, прежде чем предприму какие-нибудь попытки. А пока постараюсь установить определенную дистанцию между ней и наложницами, но осторожно, чтобы при этом не отдалиться от нее. Чтобы это сделать, мне требовалась помощь самого великого хана.

Итак, когда я преисполнился уверенности, что больше никаких монгольских девственниц уже не будет, и узнал, что Хубилай пребывает в хорошем настроении — недавно прибыл гонец, который принес известие, что Юньнань принадлежит ему и Баян медленно, но неуклонно продвигается вперед — в самое сердце Сун, я испросил у него аудиенции и был радушно принят. Я сказал Хубилаю, что выполнил свой долг по отношению к девственницам и благодарен ему за то, что он предоставил мне возможность оставить свой след в последующих поколениях Катая, а затем добавил:

— Великий хан, полагаю, я уже вдоволь натешился этой вакханалией необузданного наслаждения, и пора бы мне уже подвести черту под холостяцкой жизнью. Я хочу сказать, что уже достиг возраста, когда надобно прекратить непомерное расточительство сил — «преследование кобылиц», как мы называем это в Венеции, или «ныряние в черпак», как говорят в этих краях. Думаю, что мне пришло время подумать о более прочных отношениях, возможно с любимой наложницей, и я прошу вашего позволения, великий хан…

— Хох! — воскликнул он с радостной улыбкой. — Тебя покорила одна из этих двадцатичетырехкаратных девиц!

— О, все они просто прекрасны, великий хан, тут нечего и говорить. Однако меня пленила прислуживающая им рабыня.

Он откинулся назад и проворчал, слегка разочарованно:

— А-а?

— Это девушка народа мин, и…

— Ага! — воскликнул Хубилай, снова широко улыбаясь. — Можешь не продолжать! Я понимаю, чем она тебя покорила!

— …Я прошу позволения великого хана выкупить ее на свободу, потому что она служит вашей госпоже надзирательнице за наложницами. Ее имя Ху Шенг.

Он махнул рукой и сказал:

— Ее отдадут тебе, как только мы вернемся в Ханбалык. После чего она станет твоей служанкой, рабыней или возлюбленной, как вы сами с ней пожелаете. Это мой подарок тебе за то, что ты помог мне овладеть Манзи.

— Я благодарен вам, великий хан, от всего сердца. И Ху Шенг тоже будет вас благодарить. Но неужели мы скоро возвращаемся в Ханбалык?

— Мы покидаем Шанду завтра. Твоего приятеля Али-Бабу уже оповестили. Он, наверное, сейчас в твоих покоях, собирает вещи.

— Но чем объясняется столь неожиданный отъезд? Что-нибудь произошло?

Хубилай улыбнулся еще шире, чем раньше.

— Разве ты не слышал, как я упомянул о захвате Манзи? Из столицы только что прибыл гонец с этой новостью.

Я открыл рот.

— Империя Сун пала!

— Главный министр Ахмед прислал донесение, что отряд гонцов-хань приехал в Ханбалык, чтобы объявить о скором прибытии вдовствующей императрицы династии Сун — Си Чи. Она прибудет, чтобы лично вручить мне империю, императорскую печать и свою царственную особу. Ахмед мог бы принять ее, разумеется, как мой наместник, но я предпочитаю сделать это сам.

— О, конечно, великий хан. Это эпохальное событие. Свержение династии Сун и создание совершенно нового государства Манзи в составе ханства.

Он удовлетворенно вздохнул.

— В любом случае погода испортилась, так что охотиться здесь будет уже не так приятно. Поэтому вместо этого я отправлюсь в Ханбалык и приму трофей в виде императрицы.

• Предыдущая
• 25/114
• Следующая