Пари с морским дьяволом - Михалкова Елена Ивановна - Страница 50

• Предыдущая
• 50/75
• Следующая

Илюшин укоризненно покачал головой.

– Вы слишком плохо обо мне думаете. «Причиндалы, подставил»… Поражаюсь вашей кровожадности!

– А ты не поражайся, а рассказывай давай! – потребовал Сергей.

Илюшин ухмыльнулся:

– Наводящий вопрос. Голем Сеня сторожил мою каюту каждую ночь. Когда, по-вашему, Будаев снял охрану?

– После неудачного побега! – сообразила Маша.

Макар удовлетворенно кивнул.

– Это кажется парадоксальным, не правда ли? Но когда Будаев убедился в том, что я неудачник и бездарь, он полностью списал меня со счетов. Если хочешь обмануть кого-то, притворяйся или слишком слабым, или слишком сильным. Никто не может выглядеть слабее, чем неудачник, у которого провалился элементарный побег.

– Когда ты начал все готовить? – вдруг спросил Бабкин. – На третий день?

– На второй. Я стащил у Адриана пилку для ногтей. Еще умыкнул у доктора три иголки, но они не пригодились. А пилкой я потом потихоньку раскручивал шурупы.

Макар спрыгнул с кровати и простучал стены каюты.

– Нет, здесь бы такой фокус не прошел. Переборки прочные и устроены по-другому. На «Одиссее» Будаев специально поселил врача рядом со мной, за очень тонкой стенкой. Ну я этим и воспользовался. Охрана не спускала с меня глаз, никто из церберов не расслаблялся – до того самого вечера, когда меня с позором вытащили из лодки.

Илюшин торжествующе поднял палец и провозгласил:

– Ни от кого не ждут побега меньше, чем от того, кто только что пытался его совершить. Серега, а еще бутерброды остались?

Он соврал, конечно же. Не было никакого «красиво нырнул и элегантно поплыл». Сначала он до смешного боялся застрять в иллюминаторе, а больше всего боялся обнаружить, что ему в принципе не удастся в него пролезть. «Мылом натрусь, – успокаивал себя Макар. – Или маслом подсолнечным. Нет, учитывая географическое расположение – оливковым».

Потом он корячился в проклятом окне, извиваясь, как червяк. Вода была далека и черна. Илюшин представил, что он сейчас плюхнется, подняв кучу брызг, и на него сбежится смотреть весь персонал, который правильнее было бы назвать вертухаями.

От злости он оттолкнулся со всей силы, вылетел из иллюминатора и по случайности вошел головой в воду чисто, как на показательных выступлениях. Ни плеска, ни звука. Вода обняла его, и он сразу поплыл, не выбирая направления, лишь бы прочь от бока яхты, белевшего под водой, как китовая туша.

Когда Макар решился обернуться, корабль был метрах в ста. Огромный, как ледокол, с хищным черным носом, выдающимся далеко вперед. Солнце, дрожа, выбиралось из-за горизонта, словно оно тоже было беглецом из ночного плена. Первые лучи высветили большие буквы на борту: О Д И С С Е Й.

Я от бабушки ушел, я от дедушки ушел, а от тебя, Одиссей, и подавно уйду.

Макар усилием воли заставил себя отвести взгляд от корабля. Справа линия горизонта резко изгибалась вверх и снова падала, будто там лежал гигантский удав, проглотивший слона. Илюшин помнил по карте, принесенной дурачком Адрианом, что это остров Энея. До него не доплыть: слишком далеко. Так далеко, что очертания острова сливаются с горизонтом.

Но левее в сонном утреннем мареве скрывался второй остров, Дионис. Он был куда ближе к тому месту, где стоял «Одиссей». По расчетам Илюшина, сейчас они находились в ближней к нему точке, а затем начали бы удаляться.

Дионис – его единственный шанс.

«Да, помоги мне, веселый бог вина. Обещаю, если спасусь, устроить в твою честь безумную оргию. Ты, помнится, большой их любитель».

Илюшин сделал поправку на расстояние между островами – и поплыл, всей душой надеясь, что рассчитал правильно.

Голову он предусмотрительно обвязал своей футболкой. На поясе, прицепленная к резинке трусов, болталась пластиковая бутылка с питьевой водой. Больше у Макара с собой ничего не было.

Плыть оказалось легче, чем он ожидал. Теплая густая вода обволакивала, будто желе. Море виделось сизым, подернутым синевой, как крыло голубя. Но кое-где оно уже вспыхивало робкими золотыми искрами от разгорающегося солнца, и волна вдруг переливалась алым, словно жар-птица поднималась со дна.

Море – высшая свобода, подумал Макар.

Он перевернулся на спину. Море поддерживало снизу одной ладонью, небо накрывало сверху второй. Время от времени его приподнимало на волне, будто тот, кто держал в горсти, слегка подбрасывал дорогую игрушку.

– Сильно не тряси, – попросил он в небеса и подмигнул.

Много-много часов спустя

Он умирал.

Смерть не то что приближалась – смерть отчасти была уже в нем, и только ждала подходящего случая, чтобы заполнить целиком. Влиться мягкой шелковой струей, обратить его в волну, песок, рыбу. Макар не знал, что именно удерживает ее наступление. Может быть, то, что он еще способен думать о жизни.

Он перестал ощущать температуру воды. Небо придавило его сверху, море выталкивало снизу, и в этом безжалостном прессе он слабо шевелил руками и ногами – маленькая безумная козявка, почти раздавленная.

Солнце, как муравей, объело одну щеку. Макар надорвал футболку, пытаясь закрыть лоскутами скулы, но у него все равно ничего не получилось. Он слишком ослаб.

Когда Илюшин еще способен был думать, он вдруг понял одну важную вещь. Море – высшая свобода и самая крепкая тюрьма, которую можно представить. Круг замкнулся. Тебе некуда бежать.

Остров? Если бы у него не распухли губы, Макар бы засмеялся. Нет никакого острова. Нет, и не было никогда.

Доннннн! – протяжно звенит колокол в голове. Волны растут, и каждая разевает пасть, точно кит. А он – Иона. Что там было с Ионой? Он спасся? Пощекотал кита изнутри? Нет, это, кажется, не он, это Киплинг… Но кто такой Киплинг? В решете они в море ушли, в решете, в решете по седым волнам. Он ушел в решете, он и сам решето, в дырки просачивается вода и с бульканьем уходит вниз. Соленая вода разъедает тело, перед глазами кристальная пленка, в ушах звон и уханье слабеющего сердца.

Стань морем, стань волной. Плохо быть человеком, маленькой глупой козявкой, сожженной солнцем и обсосанной жадным морем до костей, как леденец на палочке.

Гулко… Шумно… Кто-то тянет за ноги вниз. Там мягкие водоросли, там тишина и прохлада.

…Море вливается в глотку, и горечь на языке – последнее, что он помнит.

Резь в глазах от яростного белого солнца. Скрип уключин. Черные от загара руки с извилистыми венами. Горбатые носы. Острый запах свежей рыбы.

Его переворачивают на живот, и из горла выливается столько воды, что можно устроить маленькое море. Вон и рыбка бьется на доске под скамьей. Маленькая, тощая, как червяк. Умирающий малек.

Собрав все силы, он выбрасывает вперед руку, и сжимает в плохо гнущихся пальцах скользкую рыбку, и приподнимается, и бросает ее за борт, не слушая громких удивленных голосов. Рыбка на миг замирает в воде – и, будто вдохнув всем телом, очнувшись от смерти, одним нырком уходит в синюю глубину.

Она не умрет.

Он не умрет.

Голоса, руки, солнце, твердые доски…

– Да что там плыть-то, – легко сказал Макар, глядя то на Машу, то на Бабкина. – Нырнул да поплыл.

– Ты же сказал, тебя рыбаки вытащили!

– Ну, просто мне надоело плыть. Вижу – лодка. Дай, думаю, попрошусь на борт.

– Автостопом, угу. А потом они высадили тебя на берег?

– Не высадили, – поправил Макар, – а довезли, накормили, напоили и отвели в полицейский участок. По моей просьбе.

Он откусил от бутерброда и запил остывшим чаем.

– А, нет! Сначала к врачу. Я, правда, не понял, что это врач. И, по-моему, этот тип сам не был уверен в своей профессии.

– А что в полиции?

– Я рассказал, что сбежал с яхты, поплыл к берегу и чуть не утонул по дороге. Мне, говорю, нужен консул и переводчик, а потом нормальный врач и полноценный сон. И, говорю, камера нужна, на случай, если придут меня убивать.

• Предыдущая
• 50/75
• Следующая