Тень «Курска» или Правды не узнает никто - Переяслов Николай Владимирович - Страница 6

• Предыдущая
• 6/63
• Следующая

Догнав её у поднимавшегося вверх эскалатора, я пристроился рядом и неловко замолчал.

— Ты везешь их на люблинскую линию? — наконец выдавил я из себя хоть какой-то вопрос.

— Да, на станцию «Братиславская», — кивнула она. — Я там работаю учителем в школе. А летом, когда в ней городской пионерлагерь — воспитателем. Вот сегодня возила свою группу в зоопарк.

— На «Баррикадную»?

— Ну да, на «Краснопресненскую». Мы ведь по кольцу ехали… Целый день там прогуляли, так здорово! Особенно мне одна парочка понравилась, в обезьяннике. Она все к нему ластится, бедная, все обнимает его, а он сидит, набычившись, и только жует, жует, жует… Со смеху помереть можно.

Мы опять замолчали и до самого верха эскалатора ехали молча.

— Ты на меня сильно сердишься? — спросил я, когда группа снова была построена наверху и затем, перейдя на другой эскалатор, поехала вниз на станцию «Чкаловская».

— Что с тебя возьмешь? — вздохнула она. — Ты, видно, не можешь, чтоб не перепутать. Сколько я говорила тебе, готова ждать? Полгода. А ты на сколько опять пропал? — и, потрясенно закрыв глаза, сама же себе ответила: — На семь лет! С ума сойти…

— На семь? — изумился я и сам, только теперь охватывая взором промелькнувшее время. — Действительно, аж не верится… Я искал тебя, ходил в ЖЭУ. Но никто ничего не говорит: куда переехали, по какому адресу? А тут ещё и мои старики квартиру разменяли…

— И где ты сейчас живешь?

— Возле метро «Фрунзенская». А ты?

— У «Братиславской». Там сейчас целый новый район выстроили. Марьино называется…

Я и не заметил, когда мы успели войти в вагон и усадить ребятишек, — восприятие действительности возвратилось только тогда, когда слух уловил прозвучавший в динамиках остаток фразы: «…Следующая станция — Люблино».

— Красивое название, правда? — повернула ко мне лицо Ленка.

— Как будто специально для поэтов, — согласился я и тут же проиллюстрировал сказанное пришедшими в голову строчками: — Если сердце влюблено, надо ехать — в Люблино.

— Ты начал писать стихи? — широко распахнула она глаза от удивления.

— Нет, к сожалению. Это у меня так, случайно вырвалось, — смутился я от жжения незаслуженной славы. — Хотя вообще-то, конечно, я тоже имею отношение к печатному слову, — и, вынув из внутреннего кармана куртки, я протянул ей свои новенькие малиновые корочки с вытесненной золотыми буквами надписью «ПРЕССА».

— «Молодежная правда», — прочитала она, раскрыв их. — И давно ты в этой газете?

— Первый день, — признался я.

— Так у тебя сегодня начало трудовой жизни?

— У меня сегодня вообще начало жизни, — сказал я…

Не помню, как мы довели тогда детей до школы и передали их там родителям. В памяти смутно засело, как шли потом мимо марьинских прудов и выгнутых мостиков к Ленкиному дому и как я покупал по дороге в каком-то магазинчике шампанское и конфеты, а она стояла рядом и ждала… Еще смутно помню, как переступив порог её квартиры, мы набросились друг на друга с объятиями, уронив куда-то на пол пакет с купленным вином, и, едва добредя в таком сплетенном положении до дивана, упали на него, впиваясь друг в друга неистовыми поцелуями и в нетерпении сбрасывая на пол свою и чужую одежду…

Эта ночь была одновременно и бесконечной, и мгновенной. Устав от накатывающих одна за другой волн любовной страсти, мы наконец вспомнили, что у нас есть чем подкрепить свои силы и, найдя на полу в коридоре выкатившуюся из пакета бутылку вина, устроили на кухне запоздалый ужин. Я на удивление аккуратно (и вместе с тем, не лишив шампанское его торжественного выстрела) откупорил бутылку, Ленка приготовила какие-то необычайно вкусные бутерброды (хотя сейчас я, хоть убей, даже не припомню, с чем именно они были), и мы точно так же, как только что друг на друга, набросились на еду. Однако, стоило нам насытиться, как наши руки опять случайно соприкоснулись между собой, и это высекло разряд такой энергетической силы, что нас буквально швырнуло в объятия друг друга и, не заметив, как, мы опять очутились в постели.

И если мне не изменяет память, так было несколько раз за ночь…

На следующий день, 12 августа, была суббота, дел у меня не было, и возвращаться к себе в одинокую квартиру на 3-й Фрунзенской улице мне не захотелось, поэтому я остался у Ленки. Помогал ей готовить обед (а точнее — только мешал своими поцелуями), листал какие-то книжки, потом она повела меня показывать свой район… Вечером я вспомнил про предсказанный старцем Николаем взрыв на ядерном объекте в море и включил телевизор. Все было спокойно, нигде ничего не взорвалось, а потому я спокойно обнял сидящую рядом на диване Ленку и зашептал ей на ухо какие-то глупости… Так началась моя вторая ночь в её квартире.

Остался я у Ленки и на следующий день, благо, это было воскресенье, а уехал от неё только утром наступившего затем понедельника — причем поехал уже не к себе домой, а сразу прямиком в редакцию.

Собственно, с этого дня как раз и начала разворачиваться информационная кампания по освещению аварии на российском атомном подводном ракетоносце «Курск», произошедшей субботним днем в Баренцевом море, и, наряду с версиями возможных причин произошедшего, на страницах почти всех российских газет косяками пошли материалы о катастрофах и столкновениях, происходивших с нашими субмаринами с самого момента создания подводного флота России. Я, блин, чуть не офонарел, читая, как подводные лодки, словно телеги на базарной площади, то и дело заезжали друг другу в бока оглоблями, ломая ограждение рубок и оставляя глубокие борозды на бортовой обшивке. Это я уж не говорю про нескончаемые поломки и пожары, почему-то всегда настигавшие наши подлодки при возвращении на базу…

Я и сам не заметил, как эта тема увлекла меня настолько, что я начал собирать по ней материалы, печатавшиеся не только в эти дни, но и на много лет раньше в различных морских сборниках и флотских журналах, а потом вдруг припомнил, как мой школьный товарищ Борька однажды рассказывал, что его родной дядька, полжизни прослуживший на АПЛ Северного флота, уйдя в звании капитана 1-го ранга в запас и переехав в Москву, устроился работать в пресс-центр Министерства обороны России. Срочно отыскав в старых записных книжках номер Борькиного телефона, я позвонил ему и познакомился через него с его (уже успевшим выйти на пенсию) дядюшкой-каперангом, который в придачу ко всем своим боевым достоинствам оказался ещё и тайным стихотворцем. Решив ради пользы дела опубликовать в нашей газете одно из его стихотворений, я взял у него страничку с аккуратно отпечатанным на принтере текстом «Реквиема по экипажу АПЛ К-141» («…Ну и что с того, что операция продолжается? Если за три дня никто из них не покинул лодку, то живых там уже нет, поверь мне…»), и показал его Гусакову. Тот бегло ознакомился с текстом и дал добро, благо, что «Реквием» был ничуть не хуже множества аналогичных стихов, присылаемых нам в эти дни в редакцию, но зато — в отличие от большинства своих рифмованных собратьев — насчитывал всего шестнадцать строчек:

• Предыдущая
• 6/63
• Следующая