Выбери любимый жанр

Тень «Курска» или Правды не узнает никто - Переяслов Николай Владимирович - Страница 58

Изменить размер шрифта:

Посидев в акустической, поворачиваю назад. Во втором отсеке — центральный пост. В самом его центре — место командира, слева от него — пульт вахтенного офицера и механика, перед ними боцман на рулях, за их спиной вахтенный трюмный, слева по борту вахтенный БИП (то есть боевого информационного поста), за его спиной радиометрист и пульт ракетного оружия. Здесь очень похоже на внутренности космического корабля, как их обычно изображают в художественных фильмах… Вниз, по двум трапам, рубка гирокомпасов. Три шага вправо от неё — рубка вычислителей, дальше люк в трюм.

Над вторым отсеком — всплывающая спасательная камера.

Далее — третий отсек, в нем располагается штурманская рубка, пост химического контроля и стойки систем автоматики. В четвертом — жилые каюты, пульт управления реактором, камбуз и кают-компания: посередине — командирский стол, у правого борта — два офицерские, на стене — икона Николы Морского. Сюда же выходят несколько дверей различных специалистов.

В пятый и пятый-бис отсеки можно попасть только через тамбур-шлюзы: тут расположены реакторы. Палубы этих отсеков сделаны из нержавейки, воздух в них свежайший, как после летней грозы. Это из-за ионизации — гамма-излучение и нейтроны делают свое дело. Все стены увешаны вентиляторами, воздушными клапанами и кондиционерами.

Далее идет шестой отсек, в котором находится множество вспомогательных механизмов — холодильные установки, испарители и так далее. Седьмой и восьмой — турбинные отсеки, тут находятся турбины, главный распределительный вал, генератор и множество труб. В последнем, девятом — приводы вертикального и горизонтального рулей, главный упорный подшипник и аварийно-спасательный люк…

Повсюду, куда бы я ни сунулся, я натыкаюсь на хмурых вахтенных, которые в эти дни с нескрываемым недовольством смотрят, как я слоняюсь по палубам, раздражая всех своим ничегонеделанием. Не удивительно, что решение командира о постоянном чтении акафиста Николаю Чудотворцу воспринял с наибольшим энтузиазмом именно я — наконец-то я почувствовал, что могу посвятить свое время хоть чему-то общественно полезному и перестану ощущать себя здесь нахлебником и обузой!

Не стану привирать: я не был до этого ни активно верующим, ни тем более воцерковленным человеком, хотя мама и говорила, что крестила меня ещё в двухлетнем возрасте и начитан я по этому вопросу был неплохо. Но так уж получилось, что за всю свою предыдущую жизнь я и в церковь-то заходил не более двух или трех раз, да и то просто так, с друзьями, от нечего делать, а то и ради откровенной хохмы — чтобы врубить там исподтишка магнитофон с записями Высоцкого или учудить какую-нибудь другую, не менее глупую, штуку.

Здесь же, читая перед ликом Мирликийского Чудотворца строки адресованного ему акафиста, я начал постепенно замечать, что при этом словно бы куда-то исчезает такая жизнеопределяющая ранее категория как время. Надо сказать, что мне особенно понравилось читать молитвослов по ночам, когда никто и ничто не мешает отрешаться от окружающих во всё остальное время дел и проблем, и можно почти стопроцентно погружаться в мир сотворяемой молитвы. Я говорю «почти» — потому что именно в эти ночные часы я как раз и заметил феномен исчезновения времени. И тогда мне пришла в голову мысль: а существовало ли оно изначально? Ведь Бог сотворил первых людей безгрешными и бессмертными — а для бессмертных жизнь длится как сплошное «сейчас». Отсчет времени стал фактом их жизни только после того, как они были изгнаны из Рая на землю…

Собственно, время как таковое, похоже, и появилось именно с того момента, как был совершен первый грех — в Раю Адам и Ева жили, не имея возраста, а вот фактом своего изгнания из него они (а через них и все их грядущие потомки) как бы получили точку отсчета на некоей не существовавшей для них ранее шкале координат и с этого момента начали стареть.

Вхождение в человеческую жизнь категории греха разбило подаренное от Бога бесконечное «сейчас» на множество конечных хронологических отрезков. Именно вместе с понятием греха появились те самые вехи, к которым мы стали привязывать свое местонахождение в вечности: «за пять лет до Второй мировой войны», «через неделю после той пьянки, на которой Борька разбил голову Сереге», «на следующий год после выхода из тюрьмы Косого», «через месяц после своего четвертого аборта» — и так далее.

«Старость же суть грехи», — говорили святые старцы, понимая, что времени как такового не существует, а есть только шкала наших прегрешений, напоминающая каждому из нас, сколь много ошибок он уже успел насовершать от момента своего прихода в этот мир. Поэтому не секрет ведь, что и сама жизнь протекает для каждого из нас с неодинаковой скоростью — одни умудряются исчерпать свое время ещё при жизни, а другим его хватает даже на посмертное существование. Миллионы воров и душегубов, убийц и казнокрадов, бюрократов и партократов сгинули, исчезнув не только из реальной жизни, но и из людской памяти, а святые Сергий Радонежский, Серафим Саровский, Иоанн Кронштадтский и весь многочисленный сонм православных мучеников, праведников и чудотворцев продолжают существовать в вечности, не только не стираясь из нашей памяти, но и постоянно подтверждая факт своей вечной жизни оказываемой нам по нашим молитвам помощью!

Опыт святых старцев и иноков показывает, что чем больше человек находится в молитве, тем менее властно над ним время. Ведь молитва — это не что иное как процесс единения человека с Богом, это, может быть, то наше, едва ли не единственное состояние, где нет греха, а значит — нет и времени. Пребывая в молитве, мы словно бы возвращаем себя в условия существования вечного Рая и выпадаем из системы греховных координат нашей земной жизни.

(Правда, аналогичные «выпадания» из времени сопутствуют иногда, помимо глубокой молитвы, ещё процессу созерцания природы, а также занятиям искусствами и, как теперь выражаются, любовью, но это уже просто сходные состояния…)

Вот — примерные «тезисы» тех размышлений, которые подспудно овладевали мною, когда я из ночи в ночь выходил в опустевшую кают-компанию и, становясь перед ликом Николая Чудотворца, рядом с которым я прикрепил купленную мной накануне своей затянувшейся командировки иконку Божией Матери «Курская» (на днях обнаружившую себя за обложкой моего паспорта), начинал словно бы на «автопилоте» читать почти не воспринимаемые разумом слова акафиста:

«…Разум неразуменный вразумляя о Святей Троице, был еси в Никеи со святыми отцы поборник исповедания православныя веры: равна бо Отцу Сына исповедал еси, соприсносущна и сопрестольна, Ариа же безумнаго обличил еси. Сего ради вернии научишася воспевати тебе: Радуйся, великий благочестия столпе; радуйся, верных прибежища граде. Радуйся, твердое православия укрепление; радуйся, честное Пресвятыя Троицы носило и похваление. Радуйся, Отцу равночестна Сына проповедовавый; радуйся, Ариа взбесившагося от Собора святых отгнавый. Радуйся, отче, отцев славная красото; радуйся, всех богомудрых премудрая доброто. Радуйся, огненная словеса испущаяй; радуйся, доброе стадо свое наставляяй. Радуйся, яко тобою вера утверждается; радуйся, яко тобою ересь низлагается. Радуйся, Николае, великий Чудотворче…»

Почувствовав как-то в одну из ночей за своей спиной чье-то постороннее присутствие, я оглянулся и увидел стоящего в ожидании Илью Степановича.

— Дай-ка и я почитаю, — попросил он. — Все равно что-то не спится… А ты пока можешь отдохнуть.

— Хорошо, — кивнул я и отошел от выполняющей роль аналоя тумбочки.

Еще пару раз меня приходили подменить Дима и Озеров, раза четыре подряд, перед самым рассветом, появлялся матрос Кошкин. Один раз меня подменил минут на двадцать Огурцов — но было видно, что замполиту эта работа дается с большим напряжением, и я не стал уходить, а подождав, пока он устанет, продолжил чтение.

Днем у молитвослова менялись чаще, иногда выстраивалась даже небольшая очередь, так что в это время я позволял себе со спокойной совестью отсыпаться, набираясь сил перед своими ночными «дежурствами».