Тайный меридиан - Перес-Реверте Артуро - Страница 10
- Предыдущая
- 10/106
- Следующая
Кой свернул направо и остановился перед витриной с навигационными приборами. Коллекция эта была великолепна, он полюбовался градштоками, квадрантами, хронометром Арнольда и замечательным собранием астролябий, октантов и секстантов XVIII – XIX веков, за каждый из которых кто-нибудь с удовольствием заплатил бы намного больше, чем он получил за свой скромный «Вимс энд Плат».
Посетителей было мало, а сам музей показался Кою больше и светлее, чем ему помнилось по прежним временам. Один старик тщательно изучал большую карту Гибралтара, молодая супружеская пара, по виду – иностранцы, рассматривала витрины в зале Великих географических открытий, а дальше, в зале, посвященном истории галеона «Сан Диего», стайка школьников слушала объяснения своего учителя. Кой бродил по центральному патио в лившемся из зенита свете потолочных светильников. Если бы его не преследовало воспоминание о женщине, из-за которой он оказался здесь, Кой получал бы настоящее удовольствие, рассматривая модели фрегатов и линейных кораблей, полностью оснащенных или показанных в разрезе, чтобы продемонстрировать сложное внутреннее устройство судна; всего этого он не видел со времени своего последнего посещения музея, а было это двадцать лет назад, когда он еще учился в мореходке и ходил сюда по улице Монтальбан. Несмотря на долгую разлуку, он сразу же и с удовольствием узнал своего тогдашнего любимца: трехпалубный корабль XVIII века, вооруженный 150 пушками, почти три метра длиной, который стоял в огромной витрине, – модель корабля, никогда не бороздившего морей, поскольку он так и не был построен. Вот это были моряки, подумал он, как думал каждый раз, рассматривая такелаж, парусную оснастку и рангоут корабля в уменьшенном масштабе, удивляясь высоте, на которую сильные и отчаянные люди карабкались, удерживая равновесие на ненадежных выбленках, чтобы убирать или крепить паруса в разгар шторма или битвы, когда свистят ветер и пули, а внизу – неумолимое море и раскачивающаяся под мачтами палуба. На мгновение Кой перенесся на этот корабль, он почувствовал себя капитаном крейсера, в предрассветных сумерках часами преследующего неуловимый парусник на горизонте. Оказался в том времени, когда еще не существовало ни радара, ни спутников, ни эхолотов, когда корабли были стаканчиками для игральных костей у самых врат ада, когда море было смертельно опасно, но одновременно предоставляло нерушимое убежище от всего на свете, от проблем, от уже прожитых и еще не прожитых жизней, от смертей, ожидаемых и свершившихся, – все это оставалось позади, на суше. «Мы пришли слишком поздно в слишком старый мир», прочитал он в какой-то книжке. Конечно, слишком поздно. Мы пришли, когда корабли, порты и моря были уже слишком старыми, когда вымирающие дельфины шарахаются от форштевней, а Конрад уже давным-давно написал «Линию тени», Джон Сильвер стал маркой виски, и Моби Дик превратился в добродушного кита из мультяшки.
Перед копией обломка мачты с «Санта Аны» Кой столкнулся с морским офицером – на нем была безупречная форма военного моряка с двумя золотыми нашивками капитана второго ранга. Моряк уставился на Коя, который выдерживал этот взгляд, но потом отвел глаза и направился в дальнюю часть зала.
Прошло еще двадцать минут. По крайней мере один раз в минуту Кой пытался сосредоточиться на словах, которые он скажет ей, когда она появится – если, конечно, появится; и двадцать раз ничего у него не выходило, он открывал рот, словно она действительно находилась перед ним, и был не в состоянии начать хоть сколько-нибудь связную фразу. Он стоял в зале, посвященном Трафальгарской битве, под картиной, изображавшей одну из сцен морского боя – «Санта Ана» против «Ройял Соверен», и вдруг у него снова засосало под ложечкой, его словно что-то гнало, вот именно – гнало, торопило бежать отсюда. Снимайся с якоря, идиот, сказал он себе; с этими словами он будто очнулся и хотел уже было сломя голову бежать вниз по лестнице, чтобы сунуть голову под кран с холодной водой, а потом как следует потрясти ею, чтобы вытряхнуть забивавшие ее сумбурные мысли. Вот проклятый дурак, ругал он себя, двадцать раз дурак. Сеньора Сото. Я даже не знаю, есть ли у нее кто-нибудь, а может, она вообще замужем.
Он повернулся и нерешительно начал обратный путь, но тут его взгляд случайно упал на табличку под витриной: «Перевязь и абордажная сабля, которая была на командире корабля „Антилья“ доне Карлосе де ла Роча в день Трафальгарской битвы..» Прочитав, он поднял глаза и увидел в стекле отражение Танжер Сото, которая стояла у него за спиной. Он не слышал, как она подошла, она стояла неподвижно и молча, смотрела на него отчасти с удивлением, отчасти с любопытством, такая же нереальная, как в первый раз, когда он заметил ее. Такая же неуловимая, как ее тень, запертая в витрине.
Кой был человек необщительный Мы уже говорили, что это его свойство, а также некоторые книги и преждевременно ясное понимание некоторых темных сторон человеческой натуры очень рано заставили его уйти в море. Однако такая точка зрения на мир или жизненная позиция оказалась не совсем уж не совместима с некоторой наивностью, иногда проявлявшейся и в его поступках, и в том, как он спокойно и молча взирал на других людей, и в несколько неуклюжей манере, с которой он держался на суше, и в его улыбке, искренней, рассеянной, почти застенчивой. В море он ушел совсем мальчишкой, и толкала его туда скорее интуиция, нежели осознанный выбор. Но жизнью невозможно управлять, как хорошим судном, вот и уходили мало-помалу швартовы в воду, наматывались иногда на винт, что влекло за собой соответствующие последствия.
В этом свете следует рассматривать и его любовные истории. Да, были у него, конечно, женщины. И среди них одна-две, которые задели его, коснулись не только кожи, а проникли в самое тело, в кровь и мозг, они запускали в нем физические и химические реакции, действовали как обезболивающие средства и производили все полагающиеся разрушения. ЗОУД: Закон обязательной уплаты долгов. Но к нынешнему времени от всего этого в памяти моряка без корабля остались лишь легкие уколы. Воспоминания, и вполне точные, но уже не задевающие, более похожие на ностальгию по ушедшим годам – а их прошло уже восемь или девять с тех пор, как для Коя в последний раз была важна женщина, – чем на ощущение истинной потери, физического отсутствия. По сути, эти тени все еще держались в его памяти, потому что принадлежали тому времени, когда для него все только начиналось, когда золотом горели галуны на сногсшибательной тужурке темно-синего сукна и на плечах рубашек, которыми он любовался, как любовался телом обнаженной женщины, тому времени, когда жизнь представлялась новой и хрустящей, как навигационная карта, еще не испещренная пометками и следами ластика. Когда он – правда, нечасто, – глядя на землю на горизонте, испытывал смутное желание, чтобы кто-то или что-то ждало его на берегу. Остальное – боль, измена, упреки, бесконечные ночи без сна рядом с молчаливой спиной казались в то время подводными камнями, низкими убийцами, выжидавшими своего неминуемого часа, и ведь не существовало карты, где были бы пометки, хотя бы предупреждающие о вероятном их присутствии. На самом деле он тосковал не по этим женским теням, он тосковал по себе самому, точнее, по тому человеку, каким он тогда был. И, возможно, в этом заключалась единственная причина, по которой эти женщины, точнее эти расплывчатые тени, последние якорные стоянки в его жизни, являлись к нему в Барселоне на призрачные свидания во время долгих вечерних прогулок возле моря. Он шел по деревянному мосту в Старый порт, закатное солнце зажигало своими лучами вершину Монтжуича и башню Иакова I, молы и пирсы «Трансмедитерранеа», где на старых кнехтах и причальных тумбах он рассматривал шрамы, оставленные на чугуне и камне тысячами швартовых и канатов давно затонувших или потерпевших кораблекрушение кораблей. Иногда он думал об этих женщинах или о своих воспоминаниях об этих женщинах, обходя центральные торговые улицы и киношки Маремагнум, и другие мужчины и другие женщины, одинокие, отстраненные, погруженные в себя, подремывали на лавочках и мечтали, глядя на море, на чаек, планировавших за кормой рыбацких судов, что шли по красной воде под Часовой башней, неподалеку от старого парусника без парусов и оснастки, который, как помнил Кой, стоял тут испокон веку, год за годом, и палуба его растрескивалась и выцветала от солнца и ветра, дождя и времени. Этот старый парусник нередко наводил Коя на мысль, что в свой назначенный час и кораблям и людям должно исчезнуть в открытом море, а не гнить на привязи у берега.
- Предыдущая
- 10/106
- Следующая
