Минуя границы. Писатели из Восточной и Западной Германии вспоминают - Байер Марсель - Страница 45

Короче, подытожим: пограничный вокзал Фридрихштрассе для поездов дальнего следования — это пересадочная станция, включающая в себя промежуточный вокзал, а также спаренное или тупиковое депо в форме башенного вокзала.

Сюда, на перрон «А» для поездов дальнего следования вокзала Фридрихштрассе девятого марта 1931 года прибыл в Берлин американский киноактер Чарльз Спенсер Чаплин, известный всему миру как Чарли Чаплин. Большой вокзал: заграждения, газетные фотографы с юпитерами. Внизу, на Фридрихштрассе, невзирая на снег и дождь, тысячи берлинцев…

На фото изображен безбородый господин с проседью, в ладно сидящем костюме — в сопровождении своего секретаря мистера Робинсона и японского слуги.

Как-то… явление и облик великого мима не очень совмещаются с теми живыми, стрекочущими черно-белыми целлулоидными кадрами, которые тут же возникают в голове у посетителя при упоминании имени Чарли Чаплина. Так что, возможно, момент прибытия Чаплина в Берлин он представляет себе совсем иначе.

Совсем не на огромном вокзале, совсем незаметно протискивается маленький помятый человечек из своего купе с двумя большими чемоданами. Вначале он думает, что ему это приснилось. Пустой темный перрон: Берлин. Бледное, удивленное лицо, под носом приклеенные черные усики. Тросточку-зонтик он повесил себе на шею, чтобы освободить руки для чемоданов. Так и идет вперевалочку к выходу. «Паспортный контроль ГДР». Чаплин сдвигает черный котелок на макушку, выворачивает карманы брюк, в ужасе охлопывает ладонями сюртучок, сердце его колотится. Знаменитый взгляд немого кино в камеры лиц! Ах, вот его мина просветляется. Нашел! В огромных штиблетах, естественно — как же иначе. Теперь ничто больше не сможет его опечалить. Никакие препятствия. Проход… узковат для его чемоданов? И тут следует коронный номер Чаплина! Один чемодан он толкает перед собой, взбирается на него и подтягивает крюком зонта второй, который затем, тщательно уравновесившись, поднимает над головой, ставит, ногой проталкивает дальше; перемещается на него, снова подтягивает крюком зонтика оставшийся позади чемодан… и так далее.

Служащий, вдвое выше Чаплина, вдвое шире него, скрещивает руки на обмундированной груди. За происходящим он наблюдает снисходительно. Подобные сцены балансирования ему приходится видеть здесь каждый день, а не только в приезд Чаплина в ГДР.

«Белую линию без приглашения не пересекать!» — написано на табличке, перед которой я стою.

Как же мне быть.

Наверху, в верхнем свете полукруглых, изогнутых сводом окон, стоит еще кто-то: постовой. Его можно различить лишь в общих чертах. Тем не менее я вижу, что он стоит спиной к другой стороне, к западу. Он смотрит сюда, на меня. Фуражка с козырьком, галифе — ноги слегка расставлены. Почему, собственно, галифе? Это немного смахивает, на мой взгляд, на памятник военному. Кавалерист, от которого сбежала лошадь…

На перроне, на выходе из зала, стоят ветрогенераторы. Они создают специфический вокзальный сквозняк. Действительно потягивает. Но всего лишь буквально. Пусть бы на вокзалах тянуло и иным образом — тянуло человека в дальние края, притягательной силой голубых далей; пусть бы его тянуло назад и возникала легкая тяга в области сердца при встречах и прощаниях… все это ветровые аппараты создать не в силах. Это то, что сегодняшнему посетителю музея представить едва ли под силу. Поэтому он ограничится благоговейным, полным пиетета взглядом в сторону выхода из вокзала.

Оттуда медленно приближается поезд. Точно так же, воображаю я, сюда однажды подкатил в неурочный час ночной экспресс. Скудно освещенный и со странным багажом. Было слишком рано? Или он опоздал? Трудно сказать. Он не был отмечен в железнодорожном справочнике. Там нет такой рубрики — «поезд времени». Следуя через вокзал Фридрихштрассе вне расписания, сначала он был, наверное, переведен на тупиковый путь. Там и стоял. И время от времени с шипением выпускал немного пара.

«Германскую железную дорогу» теперь можно опознать по медленно подкатывающим вагонам. Они похожи на любовно ухоженные музейные экспонаты — в оригинальных тусклых красках, с мутными стеклами. «Германская железная дорога» — железная дорога той Германии, которой больше нет на карте. Здесь, на этом вокзале, который вовсе не вокзал, это название подходит как нигде.

Здешние пассажиры берут свой багаж и выстраиваются у белой контрольной линии — напротив дверей, которые пока стоят закрытыми за линией и промежуточной полосой шириной в шаг.

Я тоже тут стою, чемодан у ноги, и жду. Словно зачарованный неким фетишем.

Появляются люди в форме. На поводке овчарка. С проволочным намордником. Выглядит она, как собака-поводырь, и ведет человека в форме вдоль линии, мимо шпалеры пассажиров.

Только после того, как все вагоны тщательно досмотрены — внутри и снаружи, вверху и внизу, спереди и сзади, — только тогда подается сигнал. Теперь можно — велено — перешагнуть магическую белую линию. Пассажиры перешагивают линию и садятся в поезд. Потом служащий идет вдоль поезда и по порядку захлопывает двери. Никакого свистка — поезд медленно трогается.

Обычная вокзальная философия здесь не действует: ни шума, ни возгласов. Прибытие, отъезд — строго отрегулированные акты. Никто не поджидает прибывшего, и никто не машет отъезжающим. Встреча и прощание проходят без задержки, согласно служебным предписаниям.

Теперь я дошел до границы — и скоро перееду на ту сторону.

В купе пусто.

Опуститься на мягкое сиденье.

Закрыть глаза.

Свет — темень — свет — что-то приходит в движение. В съемной раме окна купе мимо меня проплывают стены вокзала, брандмауэры, Шпрее, чайки и рейхстаг. И вокзал Фридрихштрассе, это воздушное, тяжелое строение с куполом из камня и железа, медленно отъезжает…

Пассажир понимает только «вокзал» — остаток объявления по громкоговорителю тонет в шипении пневматических дверей. Зал гулкий. Наверху, под воздушным куполом из стекла и железа, он населен голубями. Пассажир, оглохший от шумов, теперь устремляется вниз по лестнице, в чрево вокзала.

Музей особого рода! Экспонаты памяти не выставлены в витринах на застекленных столах; они невидимы. Их таскаешь с собой в голове — и пробудить их к жизни можно, лишь недоверчиво тряхнув головой. Что в последнее время притворяется обычной пересадочной станцией для ближнего и дальнего сообщения, метро и городской железной дороги, в течение долгих лет было куском разбитого сердца расколотого пополам города — конечная станция тоски: со стороны Запада — из-за «Интершопов» со сказочно дешевым шнапсом; со стороны Востока путешествие зачастую заканчивалось раньше, перед воротами «дворца слез». За которыми: все пожирающая черная дыра в универсуме восточной картины мира! Тетя Люси и дядя Хорст, короткая поездка на Запад, до следующего Рождества («Мы позвоним!»), исчезли, надежно взятые под охрану Запада… Тут срослось то, чему полагается быть заодно: сиамские близнецы Восток-Запад. Следы былого лабиринта уничтожены. Только знаток заметит еще свежую штукатурку и новый кафель. Теперь можно, не обращая внимания, попирать ногами завершенное прошлое, шагать по главному залу без границ и ограничений там, где раньше неправдоподобно узкие коридоры заканчивались перед створками дверей без ручек, между крашенными в серую крапинку стенами, под наклонно подвешенными зеркалами… Жаль, нет мемориальной таблички, что здесь — историческое место моего первого путешествия на Запад.

— Вывозите ли вы какие-нибудь ценные предметы?

Отрицательно качаешь головой и нечленораздельно добавляешь:

— Да, себя.

— Прошу вас, можете проходить.

Я прохожу и попадаю в современность — вот наконец-то на лестнице, ведущей к туннелям метро, я обнаруживаю последних, еще живых свидетелей недавнего прошлого: выбракованных служебных собак пограничных войск ГДР. (Что же стало с их былыми хозяевами, зелеными человечками?) Теперь собаки несут свою суровую службу на поводках у панков с неоновым раскрасом. Вместо «Ваш загранпаспорт, пожалуйста» теперь здесь звучит не менее разбойничье «Не найдется ли марки?». Не найдется, хотя для этой поездки моей мечты — в прошлое — мне следовало бы приберечь марку, в качестве платы за вход. Ибо здесь совсем не так, как в других музеях, где время якобы остановилось, а экспонаты препарируются и консервируются. Здесь все перекрашено, заклеено и — вообще, жизнь идет дальше. Вокзал Фридрихштрассе — этот музей, который совсем не музей, — напомнит удивленному посетителю о том, как устроена история: у нее есть постоянное, незыблемо прочное место в нашем забвении.