Пятая четверть - Михасенко Геннадий Павлович - Страница 15

• Предыдущая
• 15/37
• Следующая

— Антон… Антоша, слышишь? Ну чего ты моришься?.. Ты же все равно спишь. Иди ложись, — откуда-то из небытия послышался Томин голос.

— Нет, я не сплю, — вздрогнув и открыв глаза, сказал Антон.

— Ловкий парень. Чуть на улицу не вывалился, а не спит… Я могу сказать Гошке, что ты занемог.

— Ну да, — выпалил Антон. — Он и так спрашивает, почему я худой, не болею ли.

Дождь продолжался.

В ванне завозился Саня, издавая какие-то кашляющие звуки. Старшие Зорины сразу вскочили, кинулись к сыну, поколдовали над ним, и он затих.

Непривычный к детскому плачу, Антон в первые ночи вздрагивал и просыпался всякий раз, как только племянник подавал голос, и всякий раз обалдело садился и несколько секунд соображал, где он и что с ним собираются делать. На четвертую ночь он перенес раскладушку за стенку, в кладовую, перебрав там штабель шифера и потеснив ящики с гвоздями и бумажные мешки с цементом. Переселение целиком удовлетворило Антона: и Саню он стал меньше слышать, и днем почивал в полнейшем покое.

«А не забраться ли в самом деле под одеяло да не храпануть ли минут шестьсот?» — начал сдаваться Антон, как вдруг дождевые струи с нарастающим шумом как-то особенно звонко упали на землю, словно наверху их перерубили, как веревки, и в мире наступила тишина неправдоподобная. Леонид вышел во двор и задрал голову.

— Звезды! — крикнул он. — Ей-ей, звезды! Все! Потерян только час. Но шесть-то часов осталось. По коням, Антон! Очередная задача Советской власти — обогнать время.

— Есть обогнать! — радостно отозвался Антон, моментально стряхнув с себя сонливость.

Он подскочил к мотоциклу, сдернул железный лист, и братья выкатили машину за ворота, чтобы треском не испугать Саню. Леонид, ощупав забинтованные пальцы, сел за руль. Антон безропотно занял заднее сиденье. Расползшаяся колея сулила неприятности. И это подтвердилось тотчас, едва они тронулись — на какой-то кочке мотоцикл вдруг так резко развернуло поперек пути, что Леонид едва удержал его, а Антон слетел в грязь.

На центральную улицу они выбрались почти ползком, мокрые по пояс и грязные как черти. Леонид зло перетянул носовым платком разбереженные пальцы, крикнул «держись» и газанул.

В низком свете фары дорога казалась необыкновенно ухабистой. То и дело у мотоцикла вырастали мутные стеклянные крылья. От мокрых ботинок и штанов к плечам, к горлу ползло невидимое пламя холода, раздуваемое ветром Антон, стиснув зубы, сидел напрягшийся и чуткий — мотоциклист, он и на заднем сиденье мотоциклист, а не куль с картошкой.

Бетонщики уже распалубливали арки. Арки парили, парили мокрые крышки камер, парили сами камеры, даже земля вокруг камер парила — казалось, что краны роются в пепелище, растаскивая дымящиеся обломки. Неподалеку от камер спал экскаватор, уткнувшись сморенной головой в кучу грунта. На его тяжелом заду было написано крупно: «Берегись поворота!»

Гремела бадья — кто-то, забравшись внутрь, отбивал ломом насохший бетон, который обычно, как при ангине, затягивал горловину бадьи, так что та «задыхалась» в работе.

Антон соскользнул по лестнице в камеру, протиснулся между высокими формами подножников и припал спиной к стене. От внезапного тепла сперва прошибла дрожь, затем тело обрадованно расслабло… Сейчас придет бетонщик Иван Ваулин, начнет распалубливать, а он, Антон, как стоит, так и будет стоять не шелохнувшись, так что Иван, может быть, и не заметит его вовсе… А может быть, подножники окажутся недопропаренными, и тогда камеру опять закроют. Надо только не прозевать и выскочить, а то сваришься, как сварился, рассказывают, один рабочий, спавший никем не замеченный между плит. Жутко. Тут не то что человеку — бетону, наверное, жутко становится, когда его закрывают, не зря же он за несколько часов превращается в камень. А без пара на это ушел бы целый месяц. Но людям некогда ждать.

— Здравствуй, Младший! — раздался сверху голос, и тут же у ног Антона глухо плюхнулась кувалда и звякнул ломик. Антон поднял голову.

Над ним, на тонкой межкамерной перегородке стоял, обнаженный по пояс, Иван Ваулин, так ярко освещенный прожекторами, словно они все били в него, как на сцене. Иван всегда работал с голым торсом: и днем, когда заедала мошка и бетонщики кутали головы и плечи в вонючие сетки, и ночью, когда из низины за промплощадкой тянуло с Ангары холодком. А когда Иван выбирался из камеры, от его тела шел пар, точно он вместе с подножниками полсуток пропаривался. Плечи у Ивана были такие широченные, что на них так и просилась надпись с экскаватора: «Берегись поворота!»

— Здравствуй! — ответил Антон, невольно отшатываясь от стенки.

— Греемся?

— Да нет, так… тебя жду, — промямлил Антон. Он в самом деле, если брался работать, то помогал чаще всего Ивану и Варваре Ипполитовне — только под их присмотром Леонид разрешал Антону соваться в железобетонные дела.

— Ну, тогда погрейся, пока я с клиньями вожусь.

Одни клинья выходили из пазов легко и вяло шлепались тут же, другие вылетали и со звоном ускальзывали в конец камеры. Антон полез собирать их.

— Иван, а можно на подножнике что-нибудь написать? — спросил он вдруг. С тех пор как Антон узнал, что подножники делают для ЛЭП, эта мысль не раз являлась ему.

— Смотря что. Если что-нибудь в бога, в царя или в мать, то нежелательно.

— Да нет, зачем в царя?.. У меня на ЛЭП друг есть. Матвей. Вот бы и написать ему. Вдруг увидит!

— Что-то быстро ты друзьями обзавелся, даже на ЛЭП. С Гошкой — как молодожены. Кстати, он прибегал тут, просил заглянуть к нему.

— Знаю. Сейчас вот распалубим, и сбегаю… А что, Гошка мне нравится.

— Мировецкий парень! И плюй на эту болтовню, дружи себе!

— На какую болтовню? — насторожился Антон.

— Не слышал разве?

— Нет.

— И тем лучше. Любит иногда народ лишку подпустить, не разобравшись… Зови кран.

— Нет, нет, Иван, договаривай, я прошу тебя. Не зря, значит, Леня все с подковыркой про Гошку, да и сам он как-то странно… Ну, Иван! Теперь я не смогу, чтоб не знать.

— Спокойней, Младший. Ничего страшного, но раз не знаешь, то лучше и не надо. Зови кран… Эй, наверху! Кран! — закричал Ваулин, видя, что Антон не двигается с места.

— Бегу, бегу!

Антон позвал крановщицу, поискал глазами Леонида, чтобы тут же расспросить о Гошке, но вдруг задумался. Может, лучше оставить расспросы до дома? Или разузнать все у самого Гошки?.. Или притвориться, что ему ничего не известно? Нет, так невозможно! Мысли его заметались, но он чувствовал одно — возникло что-то такое, что мешало ему сейчас же бежать к Салабону.

Из-за экскаватора, бешено сигналя, задом вырвался самосвал, стремительно подлетел к бадье и, стукнув ее колесами, замер.

— Эй, начальство! Принимай бетон! — крикнул шофер, распахивая дверцу. Чуть выждал, не отзовется ли кто, свистнул и пригрозил: — Принимай, а то как вывалю.

На борту самосвала, сплошь заляпанном бетоном, сияли два чистых круглых пятна, сквозь которые, как сквозь очки, смотрели на мир две десятки. «Червонец», — подумал Антон, глянул на шофера, узнал его и воскликнул:

— Здравствуйте!.. Это я, Зорин, которого вы в Индию отвозили! Помните?

— A-а, рубль-то мне совал!.. Ну-ну, значит, с братаном вкалываешь? Давай!.. Это хорошо, что встретились, а вот где начальство? Или эта бабка с вкусным отчеством — Поллитровка?

— Ипполитовна.

— Это по библии, а по-шоферски — Поллитровна. Так где ж она? Слушай, дружище, выручи, позови кого-нибудь. Тут же не курорт, чтоб загорать!.. Даю две минуты и вываливаю. — И, сдвинув обшлаг пиджака, водитель засек время.

Антон вдруг в каком-то радостном порыве перемахнул рельс, вспрыгнул на колеса самосвала и оглядел бетон. Он лежал ровно, чуть приотстав от переднего борта при торможении — это было хорошим признаком. Антон еще подцепил горсть гущи, помял, ничего не понял и бросил.

• Предыдущая
• 15/37
• Следующая