Чума насилия - Пентикост Хью - Страница 24

• Предыдущая
• 24/45
• Следующая

Джерико подошел к ним:

— Вы справитесь с лошадьми, Нельсон? Мне нужно поговорить с Томми и миссис Бауман.

— Конечно, справлюсь, — ответил Нельсон. — Они уже достаточно нагулялись.

— Когда отведете их, приходите в дом.

Нельсон выглядел удивленным. Он искоса взглянул на Лиз:

— Если миссис Бауман распорядится.

Лиз упорно отводила от Джерико свои голубые с поволокой глаза.

— Что-нибудь случилось?

— Боюсь, что да.

— Зайдите ко мне, когда освободитесь, Нельсон. — И она отвернулась в сторону.

Томми с сожалением смотрел вслед Нельсону, уводящему лошадей. Когда он удалился на достаточное расстояние, чтобы не слышать их, она спросила, все так же глядя в сторону:

— У вас снова какое-нибудь недоразумение с Алексом?

— Вам нужно взять себя в руки. — Он подошел к мальчику и положил свою большую ладонь на его худенькое плечо. Томми поднял на него удивленные глаза — предыдущих слов он не слышал.

— Сегодняшний день полон каких-то невероятных событий, — начал Джерико, — сначала меня обстреляли в роще. Потом черт знает что творилось в усадьбе Уолтура. Погибла девушка, и одному Богу известно, сколько еще будет жертв, прежде чем все это кончится.

— В городе как будто все сошли с ума, — сказала Лиз. — К полиции присоединились члены «Комитета бдительности», и теперь они совместными усилиями ведут охоту на хиппи. Мы стоим здесь и разговариваем, но в любую минуту можем услышать взрыв, который будет означать, что имущество фонда уничтожено. До чего все это бессмысленно!

Ему никак не удавалось подойти к сути дела. На него она по-прежнему не смотрела. Тогда он опустился на колени и обнял Томми за плечи. Теперь их глаза были на одном уровне.

— Томми, тебе потребуется собрать все свое мужество. Я не буду ходить вокруг да около. Кто-то убил твоего отца.

Он ощутил, как тело мальчика съежилось и по нему пробежала дрожь, как от удара током. Глаза широко распахнулись, а губы раскрылись, обнажив белые зубы.

— Что вы сказали? — прошептала Лиз.

— Когда все уехали на аукцион, — Джерико по-прежнему обращался к мальчику, — твой отец остался в доме один, верно?

— Он… собирался приехать позже, — ответил Томми, пытаясь сдержать слезы.

— Сначала был завтрак в честь попечителей, — пояснила Лиз. — Они его не интересовали.

— Значит, он остался в доме один.

— Но… потом он собирался приехать, — повторил Томми.

— Кто-то помешал ему. Его убили, — сказал Джерико.

— Кто? Почему? — спросил мальчик.

— У меня пока нет ответов на эти вопросы, Томми. Я сам только что узнал об этом и еще не успел вызвать помощь, потому что телефон оказался испорчен.

— Где он? — спросил Томми и внезапно сделал попытку вырваться из сильных рук Джерико.

— Это еще одна неприятная для тебя новость. Он в твоей комнате, и тебе нельзя туда заходить, пока полиция все не осмотрит.

— Это моя? — Томми уставился на винтовку, которую Джерико положил на траву.

— Я одолжил ее на время.

— Это вы застрелили папу? — В голосе Томми послышались истерические нотки. Он попытался ударить Джерико головой. — Сначала вы избили его, а потом застрелили!

— Перестань, Томми!

— Мне надо было убить вас еще утром, — кричал мальчик, — убить, а не просто напугать! Нужно было вас убить! Я мог вас убить! А я просто хотел, чтобы вы уехали, из-за того что вы сделали с мамой! Нужно было вас убить!

— Томми! — раздался громкий, дрожащий голос Лиз.

— Папа рассказал мне, что вы сделали с мамой. Я хотел, чтобы вы уехали. Но нужно было вас убить! — И он забился в безудержных рыданиях.

Лиз опустилась перед ним на колени, и ее плечо коснулось плеча Джерико:

— Мистер Джерико не сделал мне ничего плохого, Томми. Я не знаю, что сказал тебе отец, но не случилось ничего такого, из-за чего стоило бы расстраиваться. Так что у тебя не было повода меня защищать.

Мальчик пытался увернуться от ее прикосновений:

— Я не пытался тебя защищать! Я все про тебя знаю, мама. Я все знаю!

Он упал на землю и, задыхаясь от рыданий, катался из стороны в сторону.

— Господи! — прошептала Лиз.

Солнце стояло прямо над сидящей в траве группой — рыдающий мальчик, белокурая женщина, явно в шоке, и Джерико. Вспышка мальчика оказалась неожиданной, и Джерико поймал себя на том, что сначала она вызвала в нем протест. Он попытался поставить себя на место двенадцатилетнего ребенка, чтобы понять его трагедию. Его собственные родители развелись, когда он и сам был примерно в таком же возрасте. Он с болью вспомнил, какая между ними шла борьба за его привязанность. Ему казалось, что он снова слышит их злые голоса, как это бывало обычно, когда они думали, что он уже спит. Ему вспомнилось, как в темноте к его щеке прижималась мокрая щека матери. Она отлично знала, что он не спит и, во всяком случае, слышит шум, которым сопровождались их скандалы. Она говорила, что его отец — настоящее животное, алкоголик, опасный необузданный человек. Ей хотелось подавить в себе неумирающую любовь к нему, но она упрекала его за те муки, которые перенесла во время родов. Ей казалось, что он чем-то обязан ей за эти муки. На следующий день отец, пытаясь выглядеть мудрым и сдержанным, вознамерился объяснить ему, что мать — холодная женщина; что эта ее черта — как болезнь, над которой она не властна. Нельзя плохо относиться к ней из-за этого, как нельзя ненавидеть человека за то, что он болен диабетом или раком. Но жить с ней невозможно, потому что она напоминает кусок льда, а не женщину. Потом он сказал, что давным-давно отступился бы, если бы не любовь к сыну, вынуждавшая его смириться.

Спустя долгие годы Джерико понял, какими обманщиками были они оба. Они использовали его как оружие друг против друга. Каждый пытался отлучить его от другого, чтобы причинить таким образом боль противной стороне.

Он опустил глаза на плачущего мальчика, и его пронзило глубокое сочувствие к нему. Он представил, как Лиз, практически лишенная нормальной жизни, к тому же злоупотребляющая спиртным, ежедневно давала сыну понять, что она жертва деспотизма и садистских наклонностей Алекса. Должно быть, она не уставала напоминать о разных проявлениях его жестокости, например, о том, как он застрелил собаку. Потом за мальчика брался Алекс, который учил сына разным мужским премудростям — обращению с оружием и тому, что нельзя плакать, когда больно. А на самом деле рассказывал ему сказки о супружеской неверности и предательстве. Поскольку теперь Алекса уже нельзя было переиграть, победа осталась на его стороне. Томми не сомневался в его правоте. И именно на Лиз он, вольно или невольно, возлагал ответственность за его смерть. Как он будет расти с такой раной в душе? Как будет проходить его возмужание, если в его сердце неосознанно поселится восхищение перед необузданной властью? Нужно было, по крайней мере, дать ему возможность узнать правду, прежде чем его душа безвозвратно покоробится.

• Предыдущая
• 24/45
• Следующая