Собака Пес - Пеннак Даниэль - Страница 1

• 1/22
• Следующая

– Чтоб какая-то бродячая собака мне тут ещё привередничала!

Это верещит Перечница. У неё ужасно пронзительный голос. Её слова рикошетом отскакивают от стен, от потолка, от пола кухни. Вперемешку со звоном посуды. Слишком шумно. Пёс не вникает. Он только прижимает уши и ждёт, когда это кончится. Да что там, он и не такое слыхал! Что его обзывают бродячей собакой – это его не особо волнует. Да, он был бродячей собакой, ну и что? Он этого никогда не стыдился. Так уж оно есть. Но до чего всё-таки пронзительный у Перечницы голос! И сколько же можно тараторить! Если б достоинство не требовало стоять на всех четырёх лапах, Пёс зажал бы передними уши. Но ему всегда претило подражать людям.

– Ну, будешь ты есть или нет?

Нет, не будет. Он стоит перед миской, весь сжавшись, – сущий меховой комок, глухой и немой.

– Прекрасно, дело твоё, о'кей, ладно, как хочешь, но учти, – вякает Перечница, – ничего другого не получишь, пока это не съешь.

В этот самый миг дверь отворяется, и прямо перед Псом, в двух сантиметрах от его носа, возникают огромные ботинки Потного.

– Что тут за ор?

А вот это совсем другой голос. Он с рокотом вырывается из огромного тела Потного, и слова катятся по кухне, как камни лавины, или, вернее, – поскольку лавин Пёс никогда не видал – как старые пружинные матрацы, сломанные телевизоры и холодильники по откосу Вильневской свалки под Ниццей. Очень тяжёлое для Пса воспоминание. Об этом ещё будет речь.

– Да Пёс этот! Не желает есть похлёбку.

– Ну и нечего подымать такой гвалт. Запри его в кухне, и всё. Съест, куда денется!

Огромные ноги поворачиваются, и Потный скрывается, ворча:

– Достал меня этот цуцик…

«Цуцик» – это то же, что и «собака». Есть ещё целая куча всяких слов, и тоже не слишком лестных: «ублюдок», «кабысдох», «зараза» и прочее. Пёс их все знает; он давно уже не обращает на них внимания.

– Понял? В кухне будешь сидеть! Всю ночь! Пока все не съешь!

Вот уж напугала! Как будто Псу когда-нибудь разрешалось спать не в кухне! Как будто ему хоть раз позволили ночевать на ковре в гостиной, теплом и курчавом, как баран, или на кресле в прихожей с его давним-предавним коровьим запахом, или на кровати Пом…

Ледяной кафель кухни ему хорошо знаком, спасибо большое. Ничего нового. Цок-цук, цук-цок, Перечница выходит на своих каблуках (таких же острых, как её голос), и – хлоп! Дверь закрывается. И тишина. Долгая тишина ночи.

Не то чтобы ему не хотелось есть. Нет. Не то чтобы похлёбка была плохая. Тоже нет. Похлёбка как похлёбка. (Даже, если хорошенько принюхаться, слегка отдаёт мясом – едва-едва заметно, но всё-таки.) Нет, он не ест потому, что на него нашло. А нашло на него потому, что на Пом нашло.

А когда на Пом находит, она отказывается есть. Тогда он тоже не ест. Всякий раз. Солидарность. Перечница и Потный так и не уловили связи. Никакого воображения.

Так вот, сегодня за ужином Пом уткнула подбородок в кулачки. Пёс тут же почуял, что надвигается гроза. Сквозь стиснутые зубы девочка только отрывисто, односложно роняла:

– Нет. Не хочу. Не буду. Ну и что.

Это в ответ на расспросы Перечницы, приказы Потного, угрозы обоих. Кончилось тем, что Пом пошла спать, не проглотив ни крошки и не сказав «спокойной ночи». Только Псу – быстрый взгляд (взгляд, какой бывает только у неё и только для него), чтоб дать ему понять, что он тут ни при чём.

«Что-то носится в воздухе», – думает Пёс. Он вытянул из кухонного чуланчика сухую половую тряпку и улёгся на неё, потому что кафель всё-таки холодноват. Теперь, уткнув морду в лапы и наморщив лоб, он пытается собраться с мыслями наедине с остывшей похлёбкой, «Да, последнее время что-то носится в воздухе в этом доме».

Он не мог бы сказать, что, собственно, происходит, но что-то готовится. Вот уже два или три дня Потный и Перечница поглядывают на него как-то искоса. И всякий раз понижают голос, когда появляется Пом. Разумеется, Пом в конце концов это заметила. И в свой черёд принялась подозрительно поглядывать на родителей. Родители тут же стали избегать дочкиного взгляда, запинаться, переводить разговор на что попало (в точности как Пом, когда уверяет учителя, что потеряла дневник или забыла дома тетрадку). Странно ведь, правда? И вот уже второй день Пом отказывается есть. Вот так обстоят дела. «Что же такое происходит?» – думает Пёс. Кое-что всегда настораживало его в людях: они непредсказуемы. Не то что собаки (хвост поджат или шерсть дыбом – тут все сразу понятно, и гадать не надо), или, например, кошки (будь они хоть какие сиамские, можно более или менее точно догадаться, когда они пустят в ход когти), а тем более Погода (уж Погода – та никогда не заставала Пса врасплох! Все эти перемены запахов, сигналы насекомых, полет птиц… нет, Погода как раз никогда не обманет). А вот люди…

«Люди…» – повторяет он про себя. Но он уже не помнит, о чём сейчас думал. Мысли его теряют ясность. Слова как будто окутываются ватой. Глаза слипаются. «Ладно, – думает он, – спать». Пытается ещё открыть глаза. Но его лапы уже бегут вдогонку снам. «Ладно» – вздыхает он. И засыпает.

Как и всякая собака в своих снах, Пёс во сне заново переживает лучшие минуты своей жизни. И не лучшие тоже. Собственно, всю жизнь. Только вперемешку. Например, погоню за чайками на берегу моря в Ницце.

Потный, валяясь на пляже, глупо гоготал:

– Ты только погляди на этого олуха, ну куда ему поймать чайку, а ведь так и будет весь век за ними гоняться!

Всё верно. Одно только Потному было невдомёк: Пёс прекрасно знал, что никакой чайки он никогда не поймает. А чайки знали, что он для них не представляет никакой опасности. Однако Пёс продолжал гоняться за ними вдоль полосы прибоя, а они улетали у него из-под носа с пронзительным криком. Брызгами разлеталась пена, искрясь на солнце, не говоря уж о белых вспышках крыльев в синеве неба. Это было красиво. Это была игра. Пёс пользовался всякой возможностью поиграть, потому что до этого жизнь его была не слишком-то весёлой.

И если сейчас в кухне он скулит во сне, если из его пасти вырываются всхлипы, если он дрожит всем телом, это, может быть, потому, что он вновь переживает свой собачий дебют, самые первые впечатления детства. И они вовсе не из радостных.

В помёте их было пятеро. Три брата, сестра и он. Только они родились, как человеческий голос очень явственно произнёс (голос шёл, казалось, с неба и обрушивался, словно гром, в картонный ящик, служивший им домом):

– Ну-ка, ну-ка: трижды ноль – ноль; трижды пять – пятнадцать, пять пишем, один в уме, трижды один – три, и один – четыре – это будет четыреста пятьдесят; плюс сто франков за сучку – пятьсот пятьдесят! Минимум пятьсот пятьдесят за всех.

И добавил:

– А этот уж больно страшон, никто на него не польстится, лучше сразу утопить.

Он почувствовал, как огромная рука схватила его, подняла на головокружительную высоту и погрузила в ведро с очень холодной водой. А он барахтался, скулил, визжал и захлёбывался точно так, как сейчас барахтается, визжит, скулит и захлёбывается во сне.

• 1/22
• Следующая