Приключения во дворе - Рысс Евгений Самойлович - Страница 45
- Предыдущая
- 45/52
- Следующая
Катя и Вова стояли на площадке. Катя предложила выйти сюда. Незачем было соседям слушать их разговор. Вова беспрекословно послушался. Они вышли на площадку, здесь громче был стук колёс, дул свежий ветер, пробиваясь сквозь щели дверей, и никто не мешал разговаривать.
Катя говорила и говорила, а Вова молчал, и Катя не могла понять, соглашается он с ней или нет и даже просто слышит ли он, о чём она говорит.
— Ну хорошо, приедешь ты в Феодосию, — говорила Катя, — допускаю, что денег у тебя хватит на месяц, ну даже на два. Комнату тебе вряд ли сдадут. Видно, что тебе только тринадцать лет. Ну, да я за тебя не волнуюсь: смётки у тебя хватит, где-нибудь ты устроишься. Хорошо! Будешь в море купаться, загорать на песочке, фрукты есть. Как будто всё замечательно. А на самом деле плохо. На работу тебя не возьмут — мал. Разок-другой поднесёшь кому-нибудь вещи, парень ты здоровый, да ведь это грошовый заработок, и то ещё хорошо, если подвернётся. Пройдёт месяца два, деньги кончатся. Тут как раз и осень настанет, пойдут дожди, подуют холодные ветры: Работы у тебя не будет — я уже тебе говорила: мал. Да и потом, искать работу, по чести сказать, рискованно. Ведь ты же понимаешь, что отец заявит в милицию. Не со зла. Он любит тебя и за тебя волнуется. Я была у тебя дома и записку твою читала. Ты не хитро её написал. Родители твои, если бы они за тебя так не волновались, сразу бы разгадали, что ты их обманываешь. Но так как они любят тебя, разволновались, растерялись, то и поверили. Родители у тебя хорошие, мне понравились.
— У меня только отец, — буркнул Вова, глядя в окно. — Матери у меня нет.
— Врёшь ты, — спокойно сказала Катя, — мачеха у тебя очень хорошая. Ну, да об этом после поговорим. Так вот, будут тебя искать. Значит, всё время придётся прятаться. В интернат или в детский дом, чтобы перезимовать, ты не сможешь пойти. Вот и будешь ходить под дождём или под ветром да оглядываться на каждого милиционера. Посидишь на скамейке, долго нельзя сидеть — обратят внимание, опять встанешь пойдёшь. Бездельничать хорошо, когда дело есть, а когда двадцать четыре часа свободных, думаешь, весело?
— Найду дело, — хмуро буркнул Вова.
— Найдёшь. Начнёшь, скорее всего, с той же горошины. Будешь феодосийских ребят обыгрывать. Только ведь Феодосия город маленький — это тебе не Москва. Летом там народу порядочно, отдыхающие — одни уезжают, другие приехали. А к осени отдыхающие разъедутся, останутся местные жители, а они все друг друга знают. Как ты думаешь, долго ты продержишься на горошине? Или на чём-нибудь этаком.
Вова молчал.
— Я тебя не пугаю. Из этого положения ты выход найдёшь. Познакомишься с ребятами постарше, они помогут и от тебя попросят услуги. Сначала маленькой — посторожить где-нибудь, что-нибудь спрятать, а потом окажется, что ты в воровской шайке. Может быть, и убийством запахнет. Даже если сперва будет просто спекуляция, всё равно потом до кражи дойдёт. К этому привыкают быстро. Привыкнешь и ты. И будешь считать себя правым. Что же, мол-де, иначе мне жить не дают, выхода у меня нет. Будешь считать себя как бы мстителем, вот, мол, люди меня обижают, а я им за это мщу. Может быть, иной раз и придёт тебе в голову, что если ты и обижен кем-нибудь, то уж наверное не той скромной женщиной, которая одиннадцать месяцев в году трудилась и у которой ты украл деньги, отложенные на обратную дорогу. Но ты эту мысль отгонишь. Всякий негодяй, вор, убийца, так или иначе, обязательно оправдывает себя.
Катя посмотрела на Вову. Вова стоял лицом к окну. На площадке светила тусклая, маленькая лампочка, так что Кате почти не видно было его лица. Да, если бы и видно было, вряд ли сумела бы она что-нибудь угадать по его лицу. Вовино лицо обычно ничего не выражало. И всё-таки почувствовала Катя: Вова думает о том, что она ещё только собирается сказать.
— Знаешь, почему ты думаешь, что я говорю правду? — сказала она уверенно, так уверенно, что Вова не решился даже отрицательно мотнуть головой. — Потому что ты это уже пережил, ты это уже по своему опыту знаешь. Обиделся ты на отца и мачеху, а обыгрывал Мишу Лотышева и рассуждал так: меня, мол, обидели, значит, и я имею право обидеть. И тут ты со мной не спорь, я всё равно знаю, что это так.
Маленькая станция выплыла из темноты. Поезд остановился. Прошёл дежурный. Какая-то женщина вылезла из соседнего вагона, и проводница ей передала чемодан. Пожилой военный, кажется майор, подбежал к ней, и они обнялись и расцеловались. Потом военный взял чемодан и понёс, а женщина шла с ним рядом и что-то говорила ему радостно и возбуждённо, и они скрылись в дверях маленького деревянного станционного здания.
— Да, так ты рассуждал, — сказала Катя, — так рассуждать и будешь. Месяц пройдёт, другой пройдёт, может, и третий, и всё тебе будет казаться, что жизнь складывается превосходно и что товарищи у тебя замечательные. Может быть, только в тюремной камере ты задумаешься о том, что не так уж всё в твоей жизни удачно. Ну, да уж в тюрьме думай не думай, исправлять поздно. И ещё одно будет в твоей жизни. То, что ты тоже знаешь. Представь себе Мишу Лотышева или другого из тех ребят, кого ты держал в руках. Давал ты им возможность выпутаться? Думал ли ты о том, как им плохо? Попался тебе паренёк в лапы — ты его выжимал и выбрасывал. Спутаешься ты с людьми, которые постарше и поопытнее тебя. Там ты выжимал, а здесь тебя выжимать будут. Ты ведь, наверное, тоже со своими мальчишками иногда и пугал и разговаривал ласково, им ведь тоже казалось иногда, что ты им хороший товарищ, только умнее и сильнее их. Так же люди, которые хитрее и сильнее тебя, будут иногда с тобой ласково разговаривать, и будет тебе казаться, что на них ты можешь положиться. А потом выжмут тебя и выбросят. Станешь ты о чём-то просить, унижаться, жаловаться, а они обойдутся с тобой так же, как ты обходился с. Лотышевым. Только обстоятельства будут, пожалуй, серьёзнее. И вот, когда очутиться за тюремной решёткой, твои товарищи станут всё валить на тебя и окажешься ты самым из них виноватым. И будет минута, когда вдруг ты поймёшь, что попал в железные, суровые лапы, в лапы людей хитрых и подлых, и что уже никогда, до конца твоей жизни, тебе не вырваться. Срок заключения ты отбудешь и выйдешь на волю, а от этих твоих милых друзей никогда не вырвешься. Там срок только один — вся жизнь. А начнётся всё с весёлого пляжа, с хорошего города, с купания в тёплом море. Ты не знаешь, что тебе предстоит, так, как знаю я, но немного всё-таки и ты знаешь, потому что помнишь уголок за сараями. Представь себе его, только в тысячу раз мрачней. Представь себе жизнь в тысячу раз более безнадёжную, чем была жизнь твоих мальчишек. Представь себе положение безнадёжно-безвыходное, не по детскому счёту, как у Миши, а по самому серьёзному, самому взрослому счёту.
Стучали колёса вагонов, возникали вдали огоньки — проплывали назад и исчезали; автомобильные фары осветили кусок дороги и скрылись. Вова молчал.
— Это всё будет, — сказала Катя, — если с тобой случится то, что сейчас кажется тебе удачей. То есть если тебя не задержат в поезде, потому что отец заявит о твоём исчезновении, если тебя не задержат в Феодосии и не вернут обратно к твоим родителям, словом, если получится всё так, как ты хочешь.
По-прежнему молчал Вова. Молчала и Катя. Отчаяние охватило её. Так ясно видела она страшное будущее этого мальчика, так ясно понимала, что он катится вниз, и если сейчас ещё может удержаться, то скоро уже никакие силы его не удержат. И не знала она, понял ли он, о чём она говорит, задумался ли о том, что его ожидает, пли просто молчит потому, что не хочет с ней ссориться, потому что понимает: если она на любой станции скажет, что он мальчик, бежавший от родителей, — его задержат.
В это время открылась дверь и на площадку вышла проводница.
— Ваши билеты, граждане, — сказала она.
У Кати замерло сердце. Только сейчас ей пришло в голову, что у неё нет ни билета, ни денег, ни даже паспорта. Она представила себе, как много предстоит неприятностей. Как её задержат, как будут осуждающе смотреть на неё пассажиры и проводники, как будут её подозревать в попытке проехать бесплатно, как ей придётся добиваться, чтобы ей поверили, чтобы послали в Москву телеграмму. Как испугаются её родители, получив телеграмму… Всё это она прекрасно себе представляла, и всё-таки, пожалуй, главной для неё и сейчас была мысль — убедила она в чём-нибудь Вову или ни в чём не убедила, а просто зря говорила, нервничала, тревожилась.
- Предыдущая
- 45/52
- Следующая
