Фея Карабина - Пеннак Даниэль - Страница 28
- Предыдущая
- 28/49
- Следующая
– Ну, если это ты, сволочь! Валяй, попробуй-ка снять бабки у вьетнамки! Иди ко мне, иди скорей, я тебя давно дожидаюсь, ты мне заплатишь за смерть этой женщины, за смерть остальных тоже, ну, не тяни резину, самое время платить по счетам… Естественно, в тот же миг раздался стук в дверь. «Как, уже?» Он испытал то же облегчение, какое недавно принесла ему девушка-гадалка. «Уже?» Он был готов благодарить того, кто так тихо и вежливо стучал в его дверь. Он бесшумно укрылся за низким столиком, расписанным пучеглазыми драконами, где под столешницей в тайнике лежал большой надежный манхурен. Он ощущал чудесную раскованность. Он знал, что не выстрелит, пока не увидит лезвие бритвы. Эта атмосфера штрафного удара была ему по душе. Тем более что в этой игре он пока что голов не пропускал.
– Отклыто! – крикнул он улыбающимся голосом.
Дверь осторожно приоткрылась. Кто-то нажал на ручку и толкнул дверь ногой. Кто-то в нерешительности медлил на пороге. «Входи, – шептал Тянь, – входи, раз пришел…» Дверь раскрылась шире, и маленькая Лейла вошла, пятясь и толкая дверь спиной, потому что руки у нее были заняты подносом с ежевечерним кускусом для бабушки Хо.
Пока девочка ставила поднос на низкий столик, Тянь был недвижим, как китайская статуя.
– Сегодня папа послал тебе шашлык. Каждый вечер старый Амар «посылал ему шашлык». И каждый вечер девочка его об этом извещала. Поставив поднос, она не ушла, а осталась стоять, нерешительно переминаясь с ноги на ногу. Тянь как будто ее не замечал. Тогда Лейла сказала:
– А за лифтом спрятался Нурдин.
«За лифтом спрятался Нурдин», – не понимая ни слова, повторил про себя Тянь.
– Потискать меня хочет. На обратном пути, – уточнила Лейла голосом будильника.
Тянь подпрыгнул.
– Питискать?
Потом:
– Да-да-да, а как зе, питискать! питискать! хихи-хи!
И сделал то, чего от него и ждала девочка. Он встал, открыл большую стеклянную банку, гордо стоявшую у него на буфете, достал два розовых кубика лукума и вручил их Лейле вместе с обычной рекомендацией:
– Паделити, плавда? Паделити!
Малыш Нурдин был еще в том возрасте, когда, наскакивая на девчонку, сначала хватают лукум.
Ни рогалики, ни горячий шоколад, ни освещение закусочной не шли ни в какое сравнение с тем, что было в кафе напротив. Из вежливости Пастор только на третьем глотке осмелился спросить у комдива Аннелиза, по какой причине тот, видимо, предпочитает закусочную «Сен-Жермен» посещению «Кафе Флоры» или «Де Маго».
– Потому что именно отсюда их лучше всего видно, – ответил комиссар.
Они продолжали завтрак в почтительном молчании, по-французски макая рогалики, но по-английски воздерживаясь от их дальнейшего обсасывания. Их спины были несгибаемы, чутки и не касались кресел. За ними закусочная постепенно наполнялась обычной густо позолоченной публикой. Не так давно, припомнил Пастор, в этот дешевый блеск бросали бомбы. Какая наивность убеждений! Взорвано было лишь отражение богатства, тогда как напротив воистину бесценные люди попивали кофе по пятнадцать франков за чашку на глазах у просвещенных зрителей. Пастор помнил, как эти зеркала разлетелись во все стороны окровавленными осколками и как закусочная наконец предстала тем, чем она, в сущности, и была: временным складом для скоропортящихся людей и продуктов.
– О чем вы думаете, Пастор?
Два мальчика иностранного вида (темно-зеленые куртки, серые короткие брючки, безупречные ботинки и светлый ежик а-ля Ванини) скромно вошли в поле зрения, сжимая в чистеньких кулачках выданные на день карманные деньги.
– В тот год, когда случились взрывы, я здесь участвовал в спасательных работах. Я был тогда стажером, Сударь.
– Ах вот как?
Аннелиз испил последний глоток.
– В то утро я сидел в кафе напротив.
Они заказали два кофе, чтобы погасить воспоминания о шоколаде, затем графин воды, чтобы смыть впечатление от кофе, а когда последние крошки рогаликов отклеились от их десен, Аннелиз спросил:
– Так как идет расследование?
– Весьма продвинулось, Сударь.
– Есть подозреваемый?
– Сильные подозрения падают на некоего Малоссена…
– Малоссена?
Пастор принялся рассказывать. Та девушка, которая была сброшена на баржу, несколькими месяцами ранее способствовала увольнению Малоссена. «Он работал в Магазине, Сударь». По мнению директора вышеуказанного Магазина, Малоссен был склонен к мести, отличался чем-то вроде мании преследования и любил выступать в роли козла отпущения. При этом в ночь, когда Джулия Коррансон была сброшена на борт, соседи Малоссена слышали женский крик, хлопанье дверцы и визг автомобильных шин. На месте было найдено манто пострадавшей. Это не имело бы решающего значения, если бы Малоссен не подозревался одновременно в распространении наркотиков и, предположительно, в организации убийств бельвильских старушек.
– Ну и ну!
– Комиссар дивизии Серкер располагает убедительными свидетельскими показаниями относительно наркотиков, практически подозреваемого взяли на месте преступления. Но мы знаем, что Джулии Коррансон ввели наркотик перед тем, как произошло ее смощение.
– «Смощение»?
– Я позволил себе этот неологизм по аналогии со словом «смещение», Сударь.
– Не уверен, что могу допустить подобные вольности во вверенном мне дивизионе.
– Возможно, Сударь, вы предпочтете термин «прибаржение»?
– Ну а при чем здесь старые дамы?
– Две последние жертвы посещали автобус некоего Стожилковича, близкого друга Малоссена, и сами часто бывали в доме у последнего.
– Как вам это стало известно?
– Ван Тянь дружил с последней из жертв, вдовой Долгорукой, она была его соседкой по лестнице. Она сама рассказывала ему о визитах к Малоссену…
– Что доказывает?..
– Что ничего не доказывает, Сударь. Однако способ совершения убийства…
– Да?
– Указывает, что она без опасения открыла дверь преступнику. Но кроме Тяня и Стожилковича, вдова Долгорукая дружила только с этим Малоссеном. Стожилкович во время преступления находился за рулем автобуса, и если не рассматривать кандидатуру Тяня…
– Остается Малоссен.
– …
– …
– Скажите-ка, Пастор: покушение на жизнь, сбыт наркотиков, множественные убийства – судя по вашим предположениям, это не подозреваемый, а ходячий учебник криминалистики!
– По всей видимости, да, Сударь… Тем более что Тянь побывал у него дома и, со своей стороны, не сомневается в том, что вся семья – законченные наркоманы.
– Видимость, Пастор…
Комиссар дивизии Аннелиз сидел на стуле почти боком, положа локоть на спинку, и наблюдал, как зеркала множат его взгляд.
– Кстати, о видимости. Вы не заметили ничего особенного в этом зеркальном дворце?
Тоном психолога, подсовывающего пациенту тест Роршаха, Пастор не стал смотреть по направлению начальственного взора. Не стал оглядывать закусочную. Он взглянул в одну сторону, потом в другую, в третью, иногда по нескольку секунд. Камера неподвижна. Пусть остальные заботятся о том, чтобы попасть в кадр. Два мальчугана в джинсах в обтяжку только что заняли свой пост у двери книжного магазина. «Так рано утром?» – удивился Пастор. Одни любители литературы, прыгая через ступеньки, спускались внутрь, другие уже степенно поднимались с недельным запасом чтива. Эти купленные книги они прочтут, с удобством устроившись в кафе напротив. Вот один из них, на глазах у Пастора преодолевший три ступеньки подъема, бережно прижимает к сердцу Сен-Симона. Несмотря на все усилия Пастора, в кадре возник образ Советника, и голос Габриэль перекрыл все прочие звуки: «Смерть герцога Ляфорсского, случившаяся в ту же пору, не вызвала сожалений… несмотря на знатность его происхождения и благородство духа». Интонация читавшей вслух Габриэлы сообщала губам Советника улыбку старого герцога де Сен-Симона. Эти вечера чтения вслух… и маленький Жан-Батист Пастор, заслушавшийся в полутьме…
- Предыдущая
- 28/49
- Следующая
