Выбери любимый жанр

Драконьи грезы радужного цвета (СИ) - Патрикова Татьяна "Небо В Глазах Ангела" - Страница 44

Изменить размер шрифта:

— Обедать пора! — еще толком не осознав, чем заняты гости, прокричала она и испуганно прикрыла рот ладонью, потому что Шельм отвлекся на нее и пропустил удар, который, по мнению Ставраса, легко бы мог отразить.

Для лекаря резко запахло кровью. В глазах на миг стало темно.

— Мальчишка! — взвыл он так, что в окнах первого этажа зазвенели стекла.

Но Шельм даже не сразу понял, что это он ему. Он стоял и с какой-то детской, невинной растерянностью смотрел на ладонь окрасившуюся кровью, когда он автоматически провел ею по левому боку, на котором ткань рубашки ужасающе быстро меняла цвет, мешая свой исходный синий с цветом крови. И только когда на плечи легли сильные руки, он поднял на него взгляд.

Ставрас был в бешенстве, в его желтых глазах не осталось ничего человеческого, пронзительно яркая радужка и тонкий, вертикальный зрачок. Шельму даже показалось, что у него удлинились клыки на верхней челюсти, такого он еще никогда не видел. Поэтому медленно моргнул, и только снова взглянув на доведенного до предела мужчину, осознал, что надо с этим что-то делать и быстро.

Он улыбнулся тепло и нежно, как, возможно, улыбался бы когда-нибудь возлюбленной, если бы влюбился. Ставрас, хотевший уже заняться его раной, да и вообще сгрести в охапку и внести в дом на руках, замер, подавившись вздохом. Шельм протянул руку и, как когда-то в пещере в момент запечатления, провел окровавленными пальцами по его щеке.

— Обними меня, пожалуйста, — попросил он одними губами.

Ставрас хотел возмутиться, отказаться, послать его по известному адресу, но вместо этого осторожно соскользнул руками с плеч на талию, и так и замер.

— Ближе, — так же почти беззвучно попросил шут.

Лекарь покорно шагнул к нему вплотную и прижал к груди, слыша глухие удары мальчишечьего сердца. Шельм медленно склонил голову ему на плечо, упершись в него лбом, глубоко вздохнул и Ставрас вздрогнул, ощутив, как внутри него родилась магия. Нечеловеческая, чуждая этому миру. Природная магия масочников.

— Если Михей недолюбливает Гиацинта, значит, он знает, кто он. Но не спешит убивать, значит, и меня не убьет, — прошептал шут, не спеша отстраняться. Темное пятно на боку перестало разрастаться. Похоже, там, под тканью, порез уже затянулся.

— Даже если дело вовсе не в этом. Тебя он не тронет, — убежденно, но отчего-то хриплым голосом произнес Ставрас. Его руки на талии шута сжались чуть сильнее.

— Ты зря так переживаешь, я сам виноват.

— Я знаю, что сам. Но именно за это мне и хочется тебя прибить.

— Так за чем же дело стало? — криво усмехнулся шут, поднимая голову с его плеча.

— За малым, — лекарь, снова ставший человеком, не спешил вернуть ему усмешку.

Шельм изогнул бровь в немом вопросе.

— За обедом, — пояснил Ставрас без тени улыбки, взял его за руку и провел в дом мимо Мика, Веровека и Маришки, растерянно смотревших на них.

В сенях их встретил Михей. Хмурый, но без меча в руке. Шельм глянул на него, и неожиданно, как для самого деда, так и для Ставраса, виновато потупился.

— Меня нельзя вылечить обычным целительством, только собственным, врожденным. Или травками знахарскими, но в этот раз они бы вряд ли помогли, — признался он, не глядя ни на кого.

Ставрас нахмурился еще больше, чем до этого кардинал, который теперь смотрел на голубоволосого мальчишку с каким-то странным выражением в глазах.

— А сказать ты мне об этом раньше не мог?

— Ты не спрашивал.

— А что бы было, если бы я как-нибудь к тебе целителя притащил, а?

— Ничего бы не было. Его сила просто не подействовала бы, вот и все.

— И ты скончался бы у меня на руках, пока мы с ним на пару соображали, что к чему?

— Слушай, не надо драматизма, — резко повернулся к нему Шельм, возмущенно сверкнув глазами.

— Драматизма? — холодно переспросил Ставрас и в глазах его снова проступили вертикальные зрачки.

— Вы жрать, вообще, собираетесь или так и будете своей любовью маяться, а? — неожиданно вмешался в их поединок взглядов, до возмущения капризный, барский голос.

Все присутствующие замерли и медленно повернули головы к входной двери. А там, как ни в чем не бывало, стоял Веровек и мерил всех возмущенным королевским взглядом. При этом становилось ясно, что делает он это намеренно, чтобы разрядить обстановку. Ставрас тяжело вздохнул и отпустил руку шута, которую все еще стискивал.

— Будем, не сомневайся.

Шельм от его слов тоже ощутимо расслабился. И зря.

— А с тобой, любимый, — растягивая последнее слово, произнес лекарь, — мы еще поговорим.

— Буду ждать, любовь моя, — пропел шут, чмокнул его в щеку, чем вверг в ступор не только Стараса, у которого после всего нервы уже сдавали, не смотря на весь многовековой опыт, но и кардинала с Веровеком, и даже подоспевших Мика с Маришкой. И быстро сбежал в дом, справедливо опасаясь, что его сейчас будут убивать.

Не убили, зато накормили до отвала. Правда, под конец, расхваливая стряпню бабы Надиньи, жены деда Михея, шут ныл о том, что лучше бы все же убили. Даже закалка королевскими зваными обедами с тринадцатью переменами блюд, не помогала. Уж больно хлебосольна была баба Надя.

— Прекрати дуться, — первое, что сказал Шельм, когда под строгим взглядом Михея, после сытного обеда их со Ставрасом оставили в горнице одних.

Лекарь демонстративно не смотрел на него, глядя в окно, словно пустой двор был самым интересным и захватывающим пейзажем, когда-либо виденным им в этой жизни.

— Я не дуюсь, — наконец обронил он. — Я злюсь.

— Послушай… — попытался еще раз начать Шельм, который всегда просто ненавидел оправдываться. Но тот ему не дал.

— Знаешь, почему драконы исчезают, когда умирает их человек? — повернувшись к нему, очень тихо и ровно спросил он.

Шельм, хотевший уже начать возмущаться, замер и весь превратился в слух.

— Потому что после его смерти жить уже не хочется, но приходится. Если умрет дракон, умрет и память о его человеке, а это самое страшное предательство, которое может быть в моем племени. Умереть, зная, что мог бы еще жить и помнить. А потом, через некоторое время, для вас это, как правило, несколько поколений, дракон возвращается вновь, если, конечно, найдет в себе силы. И самым великим счастьем для него, и самым страшным проклятием, становится то, что он среди потомков своего человека неожиданно находит еще одного, другого, но тоже своего. От этого нельзя отказаться, если уже увидел его, если мир уже запечатлил его для тебя. И все повторяется вновь.

Рассказывая об этом, Ставрас не думал давить на жалость. Просто хотел прояснить свою позицию вздорному мальчишке, так легкомысленно относящемуся к собственной жизни, так глупо рискующему и не устающему играть в гордость и позерство даже перед друзьями, даже перед ним, тем, кто надеялся стать больше, чем просто другом, и даже уже стал таковым, приблизив его и приблизившись сам.

Но он понимал, что вряд ли гордый шут его услышит, а у того по щекам поползли слезы. Он улыбался, все равно улыбался, а они ползли и ползли, скапливались на подбородке и стекали по шее за воротник. На это невозможно было реагировать адекватно, невозможно рассуждать здраво и что-то просчитывать, мальчишка кинулся к нему и уткнулся лицом в грудь, шмыгая носом и обжигая шею слезами.

— Я не жалею вас, — обманчиво ровным голосом выдохнул он ему куда-то в область ключиц. — Не думай.

— Я не думаю, я знаю, — прижимая его к себе обеими руками, прошептал лекарь.

— Мне просто так же больно, как и тебе. Почему ты не сказал, что связь не односторонняя. Почему?

— Потому что думал, что это очевидно. Я заставил тебя раскрыться передо мной, как я мог не отплатить тебе тем же?

— Я злился на тебя за это все время. Думал ты просто хочешь так извращенно привязать к себе посильней.

— Ты глупый, взбалмошный мальчишка, — хладнокровно констатировал факт Ставрас, но сердце его в этот момент было полно совсем других, теплых, волнующих чувств.