Дочь последнего дуэлянта - Бенцони Жюльетта - Страница 8

• Предыдущая
• 8/80
• Следующая

Изабель решила, что разумнее всего было бы для нее вернуться к матери в любимое Преси. Там ей будет легче обрести душевное равновесие, даже если позабыть о герцоге она не сможет.

Изабель обожала блестящую светскую жизнь, музыку и танцы – все, что Шарлотта де Конде так охотно предоставляла тем, кого любила. А она искренне любила своих племянников – трех сирот, которых с таким благородством взяла под свое крыло. Но Изабель знала: только в Преси она найдет благотворные бальзамы, которые уврачуют нанесенную ей рану, тем более болезненную, что она была первой. Нежная любовь матери и мужественная тень отца… В них она нуждалась, чтобы выздороветь. А как она хотела выздороветь, знал один только Бог. Ведь ей было всего пятнадцать лет!

Изабель уже успела сказать Бландине, чтобы та упаковала вещи, позаботилась о карете и приготовилась сопровождать ее, когда после бала вернулась ее утомленная до изнеможения сестра. Хотя, надо сказать, Мари-Луиза, красивая блондинка шестнадцати лет, с характером столь же ровным, сколь порывиста и непредсказуема была Изабель, во всем знала меру и всегда сохраняла свежий безмятежный вид, за что один из ее поклонников, молодой граф д’Эрвиль, называл ее белым лебедем, тихо скользящим по зеркалу вод.

– В каком виде ты возвращаешься с бала! – суровым упреком встретила Мари-Луизу Изабель, взглянув на прическу с выбившимися локонами, помятое платье и щеки со следами слез. – Да ты, кажется, плакала?

– Еще бы я не плакала! И ты тоже плакала бы, как я, если бы видела то, что я видела! Неужели ты ничего не знаешь?

Терпение не было главной добродетелью Изабель, она схватила сестру за плечи и принялась трясти ее.

– Что я должна знать? Что ты видела? Говори!

– Отпусти меня, иначе не скажу ни слова! – пообещала старшая сестра, и младшая ее отпустила.

– Так и быть! Говори быстрее!

– Благодарю! Так вот, не знаю, что уж произошло между молодыми супругами этой ночью, но только, когда мы вошли к ним на рассвете с бульоном, чтобы они могли подкрепиться…

Она замолчала, чихнула, закашлялась, а Изабель вне себя от беспокойства принялась хлопать ее по спине.

– Хватит кривляться! Будешь ты говорить или нет?!

– Мы увидели, что глупышка лежит на кровати совершенно одетая, бормоча молитвы, уставившись в потолок и дрожа, как осиновый лист, а рядом с ней бледный, как смерть, Людовик корчится в конвульсиях…

– Что?! Ему плохо, а она лежит и читает молитвы вместо того, чтобы звать на помощь?!

– Можешь пойти и сама посмотреть, если мне не веришь. Хотя, когда я уходила из спальни, госпожа принцесса уже послала за своим доктором, передала госпожу герцогиню на руки служанкам и распорядилась, чтобы известие о болезни герцога отправили в Кардинальский дворец. Думаю, что врач уже осматривает Людовика.

– А Анна-Женевьева? Она тоже там?

– Было бы странно, если бы ее там не было! Увидев брата в таком ужасном состоянии, она разразилась рыданиями и бросилась к госпоже герцогине с намерением вцепиться в нее. И если бы ту не поспешили увести…

– Перестань сейчас же называть ее герцогиней! Мне больно это слышать!

– И все-таки тебе придется привыкнуть к этому… Если, конечно, Людовик выживет…

– Что ты такое говоришь?! Конечно же, он выживет! Вот что значит взять в жены дочь из ненормальной семьи!

Изабель бегом выбежала из комнаты, оглушительно хлопнув дверью. Довольно безобидное проявление терзающей душу тревоги, от которого на душе становится немного легче.

Среди трех врачей, которые собрались у постели молодого человека, господин Бурдело был, без сомнения, самым опытным, и Шарлотта де Конде не скрывала, что больше всего полагается именно на него. Выслушав, как предписывает профессиональная этика, мнение двух своих коллег, Гено и Монтрея, он высказал их общее мнение относительно больного:

– Острый понос с кровью и лихорадкой, отягощенный воспалением в груди, которое вызывает приступы кашля…

– А конвульсии, которые, как мы видели, повторяются время от времени?

Бурдело обвел глазами комнату, в которой с каждой минутой становилось все больше людей.

– А нельзя ли удалить отсюда собравшихся? – осведомился он, понизив голос. – Больной нуждается в покое и тишине. А сейчас здесь довольно шумно.

Да и как в спальне могло быть тихо, когда Анна-Женевьева и ее юная невестка спорили чуть ли не до крика, причем младшая не уступала в упрямстве старшей.

– Он мой брат, и я понимаю его лучше всех! – заявляла старшая, на что младшая, ко всеобщему изумлению, отвечала:

– Это мой любимый супруг, и я сама буду за ним ухаживать!

– Сейчас я пойду и наведу порядок, – пообещала принцесса и приготовилась увести из спальни обеих спорщиц, но тут вошел господин принц – хо-зяин дома – и разогнал всех, не утруждая себя любезностью.

– Все за дверь! – скомандовал он грубо. – Я желаю видеть здесь только врачей, мать моего сына и его сестру!

– А как же я? Я же его жена! – оскорбилась Клер-Клеманс.

Но прежде, чем принц де Конде ответил, Бурдело взял ее за руку и отвел в сторону.

– Вы вышли замуж только вчера, госпожа герцогиня, и не только юны, но и не успели пока еще узнать порядков в доме своего мужа. Мужчину положено лечить мужчинам. Жене положено находиться у себя в комнате, куда вам будут приносить известия о его здоровье. По мере того, как состояние вашего мужа будет улучшаться, вы будете навещать его раз или два в день. Всего на несколько минут!

Готовая разрыдаться Клер-Клеманс собралась возразить, но к ним подошла принцесса.

– Пойдемте, дочь моя, – позвала она девочку, ласково взяв ее за руку. – Вы тоже нуждаетесь в тишине и спокойствии. И еще в молитве.

– Неужели ему так плохо?

– Больной, даже если у него обыкновенный насморк, нуждается в молитвах любящих близких. Сейчас я поручу вас вашим дамам, а сама извещу обо всем добрейшую госпожу де Бутийе[12], которая растила вас в своем замке Де-Баррес и любит, как родную дочь. Не сомневаюсь, что она не откажется погостить у нас какое-то время. Пойдемте!

Говорила принцесса ласково, но очень твердо, и Клер-Клеманс позволила себя увести. Провожал ее недовольный взгляд свекра.

– Почему вы ее отсылаете? Она, в конечном счете, права: она его жена, – сердито спросил он, словно позабыв, что первый предложил Клер-Клеманс отправиться за дверь.

– Перед Богом и людьми – вполне возможно… Но по закону природы – не жена.

– Вы хотите сказать, что она осталась девственницей?

– Вне всякого сомнения. Неужели Ваше Высочество искренне предполагали, что этой ночью могло что-то произойти? – осведомился врач.

Конде передернул плечами, машинально потеребил редкие желтоватые волоски, которые с натяжкой можно было назвать бородкой, и кашлянул:.

– Трудно сказать. Я знаю, что наш упрямый осел трубил на всех перекрестках, что не притронется к своей жене, чтобы иметь возможность развестись с ней после смерти кардинала, но я полагал, что, оказавшись в постели…

– С едва входящей в возраст девочкой, некрасивой, без соблазнительных форм… Было бы чудом, если бы что-то случилось, Ваше Высочество!

– Ну да, конечно… Однако господин кардинал будет очень недоволен. Позвольте ей хотя бы сидеть возле него днем…

– Чтобы она услышала то, что горячечный бред больного может открыть ей?

– А что именно? – поспешила уточнить госпожа де Конде, которая весьма своевременно подошла к разговаривавшим.

– Видите ли, состояние, в каком мы видим молодого герцога, проистекает от отвращения, которое внушает ему супруга. Сказать, что он ее не любит, – значит ничего не сказать: она внушает ему ужас. И чем меньше людей будет вокруг его постели, тем будет лучше для всех. Если по какой-нибудь случайности слух об этом донесется до ушей Его Высокопреосвященства, ему это может не понравиться… Прибавлю, что в речах больного мелькает иной раз имя другой дамы…[13]

• Предыдущая
• 8/80
• Следующая